Бумажный тигр (II. - "Форма") (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич (библиотека книг .txt) 📗
— Он не карал их, — пробормотал Уилл, — Он… дал им то, чего им не хватало.
— Да. По своему разумению, конечно. Вот вам один из извечных законов человеческих страстей, Уилл, мы часто безотчетно желаем чего-то, что может нас уничтожить — желаем подчас безотчетно, но, видимо, это и есть то, что делает нас людьми. Беда в том, что Ему не под силу с этим разобраться.
— Как грузовой локомобиль не может разобраться в устройстве и желаниях муравьев?
— Что? Ах да, верно. Когда-то вы сказали, что у человека, который вознамерился понять Бога, есть два пути. Узреть его силу и сойти с ума. Убедиться в его отсутствии и потерять надежду. Новый Бангор припас третий путь. Можете считать его путем локомобиля и муравья, если вам понравилось сравнение. В сущности, этот путь довольно прост, хоть и весьма запутан. Человеку никогда не понять божественную сущность, а ей, в свою очередь, не понять человека. Они слишком разняться на всех уровнях бытия, чтобы быть в силах хоть в малой степени постичь друг друга. Поэтому они обречены мучить друг друга бесконечно долго. Локомобили, муравьи… Лично мне больше импонирует представлять, что все мы — рыбы в Его огромном аквариуме. Он то ли коллекционер, то ли исследователь, но беда в том, что он мало что смыслит в том, как устроены его подопечные. Он может невзначай раздавить рыбешку-другую, просто по неосторожности или пребывая в раздражении. Он может закормить их до смерти или заживо сварить, по рассеянности забыв про температуру в аквариуме. Но еще хуже, когда Он пытается удовлетворить их желания — в своем, естественно, понимании этих желаний.
— Вот почему вы ведете войну с островом, — пробормотал Уилл, — Вы сами провоцируете его. Вы нарочно…
Лэйд щелкнул пальцами. Резко и громко, так, что Уилл беспомощно заморгал.
— Да, Уилл. Мне никогда не понять, что такое Левиафан, однако в одном я уверен твердо — это существо лучше иметь своим врагом, чем союзником. Потому что желая помочь, он может с легкостью уничтожить, сам того не заметив.
Уилл несколько раз по-рыбьи схватил губами воздух.
— Но ведь… Ведь…
— Да, он будет пытаться уничтожить меня, сожрать, свести с ума, поглотить, растерзать и, рано или поздно, несомненно добьется своего. Но, по крайней мере, не превратит в лужу похотливой слизи или алчного кровопийцу или…
Заглушая его слова, над портом раздался оглушительный протяжный рев — это старые ревуны «Мемфиды» исторгли из себя под давлением сжатый воздух. В этом звуке не было ничего от грозного рыка морского чудовища, скорее, он напоминал тревожный и тоскливый клич потревоженного кита.
Сигнал отправления. Этот звук, хриплый и дребезжащий, отчего-то поколебал внутренности Лэйда. Интересно, каким он слышится с палубы? Еще более громким? Что должен чувствовать человек, смотрящий на Новый Бангор с высоты в пятнадцать футов [229]? Сознающий, что это — последний отголосок Левиафана, который ему доведется слышать в жизни.
Я могу подняться на палубу, подумал Лэйд. Просто попробовать. С билетом или без. Я могу просто…
— Кажется, вам пора, Уилл, — он шевельнул стволом револьвера по направлению к трапу, — На вашем месте я бы поторопился, корабли, в отличие от театров, не имеют обыкновения напоминать своей публике трижды.
Уилл не шевельнулся. Замер восковой статуей, обмякший и бледный.
— А если…
Лэйд понимающе кивнул.
— Хотите знать, что будет, если вы откажетесь? Если поставите меня перед выбором? Заставите старого Чабба выбирать, имея на одной чашке весов его жизнь, а на другой — чужую? На вашем месте, прежде чем принуждать его к этому, я бы задумался о другом. Он прожил на этом острове двадцать пять чертовых лет, половину своей жизни. Как думаете, сколько раз ему уже приходилось делать подобный выбор? И почему он еще жив?
Уилл сделал шаг по направлению к трапу. И еще один. Но на третьем остановился и внезапно сунул руку в карман.
Лэйд ощутил, как внутри шевельнулось что-то липкое и скользкое, точно его душу задела ненароком плавником проплывающая рыба.
— Не глупите, Уилл, — холодно посоветовал он, — Вы ведь знаете, что я выстрелю еще до того, как вы успеете достать оружие?
Выстрелю, подумал Лэйд. Бессмысленно лгать самому себе, пытаясь заранее найти оправдание. Я уже прикинул, куда всажу пулю и в какую сторону упадет тело. Я заранее осмотрел причал, убедившись, что он пуст. Я приметил место, в котором столкну мертвого Уилла в воду и путь, которым покину порт. Я могу притворяться джентльменом, могу лавочником, могу — благородным пленником сродни графу Монте-Кристо, но внутри меня давно живут безжалостные инстинкты, которые лучше меня знают, как поступать. Под этим дешевым костюмом в кожу давно въелись тигриные полосы.
Должно быть, Уилл верно понял его намерения. Почувствовал, как чувствовал многое другое, даже не отдавая себе в этом отчета.
— Это не оружие, — он с благоразумной медлительностью вытащил руку наружу. В ней не было ни ножа, ни какого-нибудь хитрого амулета, который мог бы представлять опасность для Лэйда, лишь несколько аккуратно сложенных листков, — Это, конечно, мусор, вздор, но… Мне показалось, стоит оставить это вам. Не в качестве платы за договор — мне нечем вас вознаградить за все то, что вы дали мне за эти три дня — просто на память.
Лэйд был так удивлен, что позволил всучить себе трепещущие на ветру бумажки. Наверно, письмо, пронеслось в голове. Какое-нибудь трогательное прощание и дай Бог, чтобы в прозе, а не в стихах.
— Время, — напомнил он сухо, — Вам лучше поспешить.
— Да, — Уилл тряхнул головой, — Конечно. В любом случае, я благодарен вам за все, мистер Лайвстоун. Мне кажется, мне еще предстоит понять, что я понял за это время, но когда-нибудь…
Вода за кормой «Мемфиды» уже беззвучно бурлила — винты неспешно разгоняли черную морскую жижу, вращаясь на малых оборотах и готовясь оторвать корабль от камня. С палубы донеслись приглушенные рокотом машин отрывистые команды.
— Прощайте, Уилл.
Он уже ступил одной ногой на покачивающийся трап, но помедлил. Совсем немного, но Лэйд ощутил, как раскаляется под указательным пальцем стальная пластина спускового крючка.
— Прощайте, — Уилл томительные полсекунды колебался, словно его душили еще не произнесенные слова, потом коротко кивнул, — Прощайте, Доктор Генри.
Он подымался быстро, не оборачиваясь, впившись в веревочные поручни и быстро тая в темноте. До чего легко идти человеку, не отягощенным багажом, безотчетно подумал Лэйд, не спуская с него взгляда. Мы даже не замечаем, как много битком набитых саквояжей, чемоданов и сумок тащим с собой по жизненному пути, ругаясь с швейцарами и спрашивая дорогу у прохожих. Не замечаем того, каким никчемным хламом успели их набить, хламом, который ни черта не облегчает нам жизнь, лишь оттягивает руки…
Бумажные листки, торопливо врученные ему Уиллом, не были письмом. Он убедился в этом, спрятав револьвер в карман. Это были наброски. Небрежные, сделанные наспех карандашами, чернилами или мелом, некоторые в дороге, некоторые, должно быть, в локомобиле или гостиничном номере, они едва ли могли свидетельствовать о таланте живописца. Скорее, напротив. Черты были порывисты и резки, цвета не органично дополняли друг друга, а скорее, соперничали, перспектива зачастую искажалась самым неестественным образом, но Лэйд перебирал эти листки, трепещущие в его руках, пока не замерзли пальцы. Он сразу понял, что было на них изображено, несмотря на отсутствие подписей и существенные расхождения с действительностью.
Вечные Любовники. Уилл изобразил их в виде вихря, скручивающегося тягучими кольцами и несущему в себе переплетенные человеческие тела. Все было изображено почти благопристойно, не считая наготы, почти целомудренно и оттого совершенно не похоже на оригинал. В наброске Уилла Вечные Любовники виделись не огромным, охваченным бездумной и бесконечной похотью организмом, а чем-то гротескным и глубоко символичным, и оттого совершенно непонятным.
