Оборотни - Джонс Стивен (книги без сокращений TXT) 📗

А потом он распух, раздулся в розовое, неуклюжее существо, вдвое тяжелее привычного, толстое, слабое, безволосое, боящееся кроткой тьмы. Оно бежало по снегу, трясясь и вопя, увлекая его с собой.

Хилыми, кровоточащими, лишенными когтей руками человек, которым он стал, перевернул скользкий, покрытый прозрачной ледяной глазурью камень и нашел под ним тайник с одеждой. Он не помнил, как эти тряпки оказались там, но, когда он натянул их, холод перестал безжалостно терзать тело. Все в нем переменилось, кроме голода. Он побрел дальше в поисках пищи, онемевшие ноги деревенели в шкуре зарезанной коровы.

Большую часть ночи он медленно тащился по снегу, пока не взобрался на какой-то взгорок, где глаза подтвердили то, что давно уже твердили ему уши и нос: он стоял перед входом в иной мир. Внизу бежал бесконечный поток ядовитых газов, струящийся по узкой полоске земли, похожей на сухое русло реки, по которой двигались непрерывные ряды железных коробок с запертыми внутри людьми. Эти существа, казалось, следуют за луной точно так же, как и он; в сущности, каждая из их коробок гналась за двумя ярко-желтыми кругами света, не в силах поймать их. Он охватил всю картину мгновенно, одним взглядом, но решил тоже пойти за огнями. Именно так поступают люди. Возможно, у устья пересохшей реки отыщется еда.

Волоча ноги по серой, наплеванной колесами слякоти, он зашагал за фарами (названия постепенно начали возвращаться в голову), держась обочины, поскольку снова знал, что машины способны убить.

Наконец он понял, куда все направляются. Машины преследовали не луну, а большую красную звезду, силуэт которой пылал на фоне неба. Рядом вились алые загогулины, и он каким-то образом догадался, что они тоже означают КРАСНАЯ ЗВЕЗДА, [88]хотя это и не имело смысла, ведь красная звезда все равно горела прямо возле них. И бессмысленные загогулины вовсе не выглядели тем, о чем говорили, — они скорее напоминали брызги крови на черном снегу.

Потом он увидел, что КРАСНАЯ ЗВЕЗДА — это еще один ящик, только гораздо больше остальных — настолько, что заглянуть за него не получается. Казалось, что сделан он в основном из льда: огромные плоскости блестели, переливались и просвечивали, так что зарево, полыхающее внутри, проникало наружу и падало на него. Машины открывались, и те, кто сидел в них, бросались на волю как разумные существа, но потом всех их заглатывал гигантский капкан, похожий на пылающий во льду костер. Он почуял их голод и, несмотря на страх, двинулся за людьми. Хороший охотник способен стащить еду даже из силков.

Сияние внутри — ярче солнца, холоднее луны — ошеломило его. Он зажмурился, запах смерти забил ноздри. Здесь погибли сотни животных, и их тела еще не съели. Ему стало жутко от осознания такой напрасной резни, хотя рот в то же время наполнился слюной.

Кто-то протиснулся мимо, толкнув его; он зарычал, приподняв верхнюю губу, слишком поздно вспомнив, что у него нет больше клыков, которые можно оскалить. Здесь собрались дюжины людей, но они не были стаей. Каждый тут все равно что волк-одиночка без собственной территории; каждый зол, агрессивен и испуган. Все толкали перед собой небольшие ящики-клетки, движущиеся как машины, пихая ими друг друга. Некоторые клали в эти ящики всякие вещи, и уже от этого одного кружилась голова. Все в этом мире находилось внутри чего-то другого; никакой свободы.

Шум, так часто снившийся ему, снова омыл его: шорох проволоки и тростника, треск проткнутой палками кожи, скрежет соскабливаемой с брюха шерсти. Он обнаружил, что невольно мурлыкает что-то вместе со всеми; с каждой минутой, проведенной среди людей, он все больше походил на них. Взяв тележку, он сделал с ней то же, что и остальные. Яркий свет слепил его, как тьма слепит человека, а музыка оглушала. Только нелепый розовый обрубок носа, его проклятие, говорил ему хоть что-то. И говорил он о мясе.

Он находился в проходе, набитом мясом. Пол был мясом и стены — мясом, и мясо тянулось перед ним, насколько хватало его замутненных глаз.

Зрелище это должно было бы доставить ему радость, но ощущал он и ужас, ужас, который способны породить лишь неумеренность и избыток. Случалось ли когда-нибудь такое, чтобы столько зверей погибли разом? Что могло убить их и что помешало съесть мясо? Шерсть на его спине поднялась бы дыбом, если бы не исчезла несколько часов назад.

Он чуял коров, и овец, и свиней, и цыплят, и индеек, и уток, и несколько видов известной ему рыбы и очень много неизвестной. Он чуял сотни, тысячи мертвых существ, и каждое воняло разложением. Это не свежее мясо, в котором еще трепещет горячее биение крови; это что-то нарезанное, осушенное, испорченное.

И холодное. Безотчетно стиснув в ладони кусок коровы, он почувствовал, как просачивается в руку озноб смерти. Мясо было уже прожевано, как то, которое он изрыгал, чтобы кормить детенышей, и затянуто в прозрачный лед вроде того, из чего были сделаны стены КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ. Дрожащими пальцами он уронил добычу в тележку. Поблизости лежали свиньи, перемолотые и засунутые в собственные кишки, хотя любые потроха не слишком вкусны и питательны. Он прошел мимо, но не смог удержаться и бросил в тележку три цыплячьи тушки, пускай они и были холодными и твердыми, как камни.

Теперь им овладело возбуждение — окоченевшие пальцы хватали бычьи ребрышки, ногу ягненка, телячьи мозги. Он окунул руку в чан с куриной печенкой, все еще плавающей в остывшей крови, и густая жидкость облепила кожу. Он облизал руку и, поймав на себе недоуменный взгляд женщины, зарычал на нее.

Пора было уходить, бежать с этим мясом, пока он сам не очутился среди заледеневших безжизненных кусков. Но путь назад оказался блокированным, и его охватила паника, бурлившая, пока он не опознал очередь в кассу. Вот так, рядком, стоят только люди, и он обрадовался собственной смекалке. Возможно, у него в конце концов получится выбраться отсюда.

Он пошел за проволочной тележкой, набитой окаменевшими частями мертвых животных. Люди стояли впереди и позади него, нагруженные точно так же: добыча, угодившая в их проволочные силки, была уже трупами, но не это безобразное зрелище заставило его содрогнуться. Напротив, им овладела идея отнести эти расчлененные туши туда, где можно сунуть их в огонь и смотреть, как они сочатся сгорающим жиром, так что потом остается только высохшая оболочка. От одной лишь мысли к горлу подкатил ком, но он знал, что осуществит этот безумный план, если что-нибудь не помешает ему. Он попытался сосредоточиться на воспоминании о своих детенышах, ждущих в логове, вырытом его собственными лапами, но теперь они отчего-то казались очень далекими, хотя он и понимал, что они могут умереть, не дождавшись ни кусочка мяса, которое он добыл для них.

Щурясь от ослепительного света, он следил за тем, как шеренгой тянутся в ночь впереди стоящие. Люди словно выполняли некий ритуал. Все они проходили мимо молодой женщины, самой еще почти детеныша, и, приветствуя ее, позволяли ей прикасаться к каждому из своих сокровищ. И еще кое-что. Каждый человек делал женщине подношение, протягивая ей что-то вроде зеленого листочка, а иногда и несколько таких листиков сразу. Но откуда они взяли зеленые листья посреди зимы? В это время года листва встречается реже дичи. Его подергивающиеся руки были пусты, и тело под одеждой начало чесаться. Как и все, он положил свой улов перед женщиной — пусть трогает что хочет.

— Сорок два сорок девять, — мелодично сказала она.

Он понятия не имел, что означают эти звуки. Она посмотрела на него, и он вдруг почувствовал головокружение.

— Сорок два сорок девять.

В голове мелькнуло воспоминание о зеленой листве, и о лете, и об обильной добыче. Он упал на колени.

Человек позади, увидев, что происходит, кинулся в молочный отдел в глубине магазина.

Кассирша перегнулась через кассу, чтобы рассмотреть, что случилось, и в этот миг он снова встал на задние лапы. Слюнявые челюсти сомкнулись на лице женщины.