Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Победителям? Ну-ну.
Нет, это не было тотальным разгромом. Но и победой назвать язык не поворачивался.
До самого Пояса они гнали на всех парах, опасаясь погони. Пояс проскочили за несколько часов — слава аллаху, без поломок.
Остальной поселок тонул во тьме, лишь кое-где разорванной огнем костров, горящих бочек, самодельных масляных фонарей. Темные силуэты складов казались похожими один на другой. Среди них тут и там стояли фуры и грузовики поменьше — десятки, а может, и несколько сотен.
Их никто не встречал, потому что он, как и сказал ему Мустафа, соблюдал в дороге тотальное радиомолчание. Только в последний момент, чтоб не приняли за врагов и не открыл огонь патруль, Окурок радировал на общей частоте о доставке сверхважного груза. Но встречу организовать им не успели. Видимо, ждали где-то в другом месте, хотя обещали здесь.
Вот вам и порядок. С мстительным удовольствием атаман представил, как будет зол Уполномоченный, если он расскажет ему об этом бардаке. И как полетят головы.
«Да черт с ними. Люди устали. Караванов полно, дел невпроворот. Что я, стукач или крыса позорная? Скажу светлейшему, что все было на высшем уровне».
Правда, площадку разгрузки караванов придется искать самостоятельно. Никакой карты или схемы у стихийно разросшегося городка-лагеря не было.
Выйдя из грузовика в сопровождении двух бойцов, атаман поискал глазами табличку.
А вот и она! Все-таки исправили надпись. А то когда они уезжали отсюда на войну, там на табличке черным по белому значилось: «Площадка разгрузки корованов».
«Раньше повозки тащили быки, — предположил тогда Мишка. — Отсюда и слово возникло, да?» В ответ Мустафа, сидевший рядом по-турецки и куривший трубку, засмеялся своим каркающим смехом и сказал, что слово это персидское и коровы и быки тут не причем. А обозначало оно первоначально группу людей, пересекающих вместе безлюдную землю. В основном на верблюдах. Мол, тому, кто написал табличку — неуд по русскому.
Обоих уже не было в живых, напомнил себе атаман. И сам он уже не тот, кто отправлялся в этот поход.
Да, много воды утекло. И крови тоже.
Если в Сибири зима уже вступала в свои права, то здесь, на южной Волге, была еще слякотная поздняя осень. Но некогда было ждать, когда подмерзнет грязь — огромные массы транспорта пришли в движение. Работа не прекращалась даже ночью. Грандиозный план Уполномоченного по переселению людей и перевозке материальной базы воплощался в жизнь, не считаясь с теми, кто — вольно или невольно — пытался стоять у него на пути.
Орда между тем отступала, но это было плановое отступление, а не бегство. Так спрут втягивает назад щупальца, захватив ими добычу, чтоб поднести ее поближе к своей пасти. Из рыхлого образования размером с три-четыре Франции — Орда превращалась в компактную, плотно заселенную страну — двести километров с севера на юг и сто с запада на восток.
На запад, в тыл СЧП, по накатанным бывшим трассам шли обозы, тянулись караваны — к далекой Калачевке, которую теперь чаще звали просто «Столица». На тех участках, где рельсы не были повреждены, использовали дрезины. В одном месте на магистрали пытались даже запустить хорошо сохранившийся локомотив, но так и не смогли привести его в чувство. По накатанному снегу перевозили на санях. На реках лед еще был непрочным, а пока он не установился — кое-где для сплава грузов вниз по течению использовали буксиры и баржи.
Его превосходительство товарищ Уполномоченный говорил, что надо собрать все свои силы в единый кулак. Вокруг Столицы концентрировались все ресурсы, которые Орда сумела добыть. В поселке уже не хватало свободных домов — ставились рубленые хаты и складывали наскоро кирпичные и шлакоблочные хибары. Корявые, как все послевоенное жилье, с железными печными трубами, выведенными прямо из окон, с кое-как застекленными узкими окнами. Тут же трудились мастера-оружейники, портные и обувщики. Те, кто хорошо пахал, могли заслужить и свободу (в пределах Калачевки), и теплый угол, и сытную пайку.
В гаражных боксах день и ночь шла работа над техникой. Летели искры сварочных аппаратов, жужжали и грохотали станки. Нефтеперегонный завод, который когда-то построил человек с именем Лукойл, исправно снабжал пестрое автохозяйство Орды топливом и смазочными материалами.
По бывшим федеральным шоссе, пугая отвыкшее от вида людей зверье, ехали крытые брезентом грузовики, везли мастеров, а иногда и пригожих женщин для руководства Орды. Живой товар отлавливали по деревням, просеивая, как ситом, тысячи дурнушек. Повелителям нового государства должно было достаться самое лучшее. Да и век «временной жены» недолог — портятся или надоедают.
Ехали «наливники» с горючим, везли на подводах еду, плелся живой племенной скот. Тут же тряслись в фургонах ценные приборы и запчасти, редкое сырье и материалы. Окурок видел в этих караванах даже то, чему они пока применения найти не могли. На нескольких «Уралах» привезли с Урала золото, платину, титан, другие редкие металлы, которым даже названий не знали.
«Это всё для будущего понадобится», — говорил Генерал.
Но бывало и так, что неграмотные командиры грузили в кузова и везли, как великую ценность, совершенно бесполезные штуки только потому, что им они показались нужными. Всякие чипы, платы, детали компутеров и прочую хрень. Генерал забраковал после Ебурга целых два грузовика такого добра. Один «гений» привез груз урановой руды в открытом самосвале.
Многое терялось в дороге. Едва ли не половина рабов погибала, а животных — издыхало и съедалось караванщиками по пути. Хотя между собой они говорили про рабов чаще «сдох», а про коров и лошадей — «пала», потому что цена жизни скотины была гораздо выше ценности раба. Работяг везде можно было найти вагоны. И тысячи людей сами записывались в рабы, лишь бы их кормили хоть иногда.
Некоторые, родом из самых сухих и голодных мест в Башкирии и Предуралье, где отравленная земля не родила, а леса и речки были мертвы, готовы были пойти в кабалу буквально за миску перловки или кусок квелого хлеба, который пекли в походных кухнях. Когда ты голоден сам, ты еще можешь кочевряжиться и выбирать, но когда от недоедания пухнут дети, выбор невелик. А уж за кусок мяса с крупа мертвой лошади люди выстраивались в очереди и дрались за место — даже не воина, а чернорабочего. Оружие орда выдавала теперь не всем, кто желал его получить. Иначе бы войско уже разбухло бы до пятидесяти, а то и ста тысяч человек, и как саранча опустошало бы все на своем пути.
К тому же среди местных хватало хитрецов, которые могли прийти лишь за тем, чтоб получить на халяву винтовку, патроны, теплую одежду и другую снарягу. А могли и три-четыре раза подряд прийти, все под разными именами.
Не все из них были нужны Орде. «Сахалинцы» принимали всегда только тех, кто умел обращаться со старой техникой, особенно боевой, чинить и переделывать оружие, врачевать раны и болезни. Старые специалисты, до войны учившиеся, все уже были или на кладбище, или без клюки ходить не умели, но везде хватало самородков, которые или по книжкам выучились, или от отца-деда навыки перенять успели.
«Талантлив ваш народ, ой талантлив, — говорил как-то Мустафа. — Такие головы, да таким дурням достались…»
Тех из них, кто не хотел ехать в далекую Калачевку, что между Волгой и Доном, или присоединяться к походным мастерским армии СЧП — уводили силой.
Деревенские увальни, умеющие только лопатить землю, привлекались для черной работы на местах — навести переправу, починить старый мост, прорубить просеку, прорыть канаву для отведения воды. Их урабатывали на износ и секли насмерть без сожалений, стоило им сказать хоть слово против.
В деле строительства армии Генерал с одобрения Уполномоченного сделал ставку на качество — Отряды СЧП постоянно преобразовывались, перевооружались. То и дело проводились учения, приближенные к реальному бою. Кроме «именных» появились уже «номерные» батальоны, имевшие только порядковый номер, но более приученные к порядку, чем дикая вольница, которая царила в Орде первоначально. Появился Опричный Корпус — опричники выполняли функции полиции, в том числе тайной, но и для боя их готовили основательно.
