Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович (версия книг TXT) 📗
– Воррры? – вопросом на вопрос ответила она, поразмыслив, и тон ее сделался категоричен. – В тюрррму! На нарры!
Харитонидис печально покачал головой.
– Нельзя, братишка…
– Стрррусил? – съехидничала свинка. – Трррясет?
Нет, максималист Григорий не хамил, а попросту подначивал, провоцируя на активные действия.
Но он был всего лишь свинкой, притом – пегой, а потому многих тонкостей не понимал. Да, конечно, Эжен-Виктор мог без труда почистить местные притоны. Четверть сотни гвардейцев Администрации в условиях Валькирии представляли собою силу, связываться с которой не рискнула бы никакая шпана.
А что прикажете делать потом, после арестов?
Вся головка мафии, как явствует из кожаного блокнота, завязана на строительстве дороги, а строительство не должно прекращаться ни на минуту. Это дело не только Компании, но и всей Федерации. А следовательно, и подполковника Харитонидиса. Ладно. Устроим пару облав, возьмем кого надо с поличным, сунем в пресс-хату, расколем. Это не проблема…
Проблема в том, что делать дальше. Все равно ведь придется выпускать. Пускай даже под расписку. В результате итог будет как раз обратным желаемому: братва убедится в своей незаменимости и обнаглеет до отказа…
– Прррипугни! – настаивал упорный Гриня. – Хрррустни Шурррика!
Губернатор заинтересованно насторожился. Вот это предложение было вполне разумно!
Всех, понятное дело, не пересажаешь. А вот «хрустнуть Шурика», как образно выразился умничка адъютант, вполне можно и без особого ущерба для строительства. Что такое, спрашивается, господин Штейман? Не путеец, не металлург, не чертежник. В сущности, вообще никто. Любые претензии со стороны Компании отпадут сами собой, как только компетентные органы намекнут о существовании кожаного блокнота. А шпана, углядев судьбу пахана, на какое-то время, безусловно, присмиреет. Наложит в штаны и уйдет в схроны. И то хлеб…
Тем более, не стоит отрицать всем известное, на Александра Эдуардовича у главы Администрации давно уже чесались кулаки.
– Что-то в этом есть, Гришенька, – задумчиво протянул белобрысый викинг. – Определенно, золотце ты мое, в этом что-то есть…
Измозоленный палец осторожно, едва касаясь, поскреб щетинку за остреньким ушком, и Гриня блаженно заурчал.
Гордый и подчеркнуто независимый нравом, адъютант Его Превосходительства был, что уж тут скрывать, весьма падок на похвалы и ласку…
Словно отзываясь на мурлыканье свинки, заворчали настенные часы.
Заскрипели. Зафыркали. И, выскочив из окошка, хрипло закуковала кукушка.
– «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!» – и так двенадцать раз подряд.
Ровно в полдень минутная стрелка, совершив коротенький рывок, слилась с часовой, а в приоткрывшуюся дверь вторглась обширная харя секретаря.
– Гражданин Баканурски Анатоль и гражданин Квасняк Егорий к вашей милости, господин глава Администрации!
– Впустите!
Легким прикосновением велев Григорию спрыгнуть с колен, подполковник Харитонидис выпрямился и замер.
Человек, которому было назначено на полдень, заслужил особого приема. Еще не видя его воочию, губернатор уважал его. За мужество. За презрение к опасности. За ярко выраженную гражданскую позицию. Ведь если бы не этот самый Баканурски, планетарные власти так и остались бы в неведении о творящихся под эгидой Компании гешефтах. И можно представить себе, как тяжело было рядовому обывателю решиться в одиночку пойти на разоблачение всего этого змеиного гнезда.
Жаль, что таких людей, людей воистину с большой буквы, осталось так мало на просторах Федерации. Тем более нужно их холить, лелеять и всячески поощрять…
Вот почему Анатоль Грегуарович Баканурски стал одним из немногих, кому посчастливилось увидеть улыбку невозмутимого главы Администрации.
Эта улыбка была первым, что бросилось в глаза профессору еще с порога. Ослепительно-ясная. Дружелюбная. Немного смущенная. Она удивительно шла подполковнику, делая его если и не на двадцать лет моложе, то уж на десять – наверняка.
И все мрачные предупреждения о железобетонном нраве обитателя этого скупо обставленного кабинета под светом губернаторской улыбки испарялись, как черные тени, исчезающие в полдень…
– Проходите, господин Баканурски, – тяжелая ладонь гостеприимно указала на кресло для посетителей. – Прошу вас, проходите, присаживайтесь, будьте как дома. Чай, кофе?
Надо полагать, блокнот произвел должное впечатление на тех, кому положено. Неважно, что там за информация. Важно, что она, вне всяких сомнений, рассмотрена и оценена по достоинству. Во всяком случае, судя по ширине улыбки, кредов должно хватить не только на каюту рейсовика, но и на первые дни обустройства в пределах Старой Земли.
– Ну что же вы стоите, дорогой мой? – с мягкой укоризной повторил Его Превосходительство, благосклонно прищуриваясь. – Сказано же вам, проходите, не стесняйтесь…
Ах, если бы только знал Эжен-Виктор Харитонидис, почему посетитель замер на пороге, уподобляясь соляному столбу! Слишком давно в последний раз по-настоящему чувствовал себя человеком доктор искусствоведения Анатоль Баканурски, чтобы вот так, сразу, поверить, что здесь нет подвоха. Что в этом просторном кабинете, украшенном лишь бюстом Президента и флагом Федерации, его не будут ни бить, ни унижать, что чай и кофе на выбор предложены всерьез, а в сиденье мягкого кресла не торчит острием вверх потехи ради вставленная булавка.
Нет, не просто на пороге кабинета, пусть даже и губернаторского, стоял сейчас Анатоль Грегуарович, меленько подрагивая от волнения и сладкой жути. Новая жизнь, жизнь приличного, преуспевающего и опять всеми уважаемого человека ждала его за этим порогом, только шагни!
Но как же, оказывается, трудно бывает порой сделать всего один шаг…
– Ну же, господин Баканурски, – в преисполненном радушия голосе главы Администрации прорезалась толика нетерпения. – Смелее, дорогой вы мой, смелее. Я жду!
Мешкать дольше было попросту недопустимо.
Профессор собрался с духом.
Сосчитал в уме до пятнадцати.
Стиснул кулаки, вонзив ногти в повлажневшие ладони.
Глубоко, как тогда, перед погружением в выгребную яму, вздохнул…
И решительно шагнул вперед.
Навстречу дружелюбно улыбающемуся, коротко стриженному детине, затянутому в серо-стальной китель с подполковничьими погонами и скалящимся на петлицах Веселым Роджером, знаменитым символом каждому известной спецгруппы «Чикатило».
– В-ваше П-прев-восходительст-тво…
Раньше профессор никогда не заикался.
Он часто, очень часто представлял себе этот судьбоносный миг, и каждый раз по-иному. Но что его ударят в спину именно в этот момент, момент абсолютного, ничем не ограниченного счастья – нет, такое не виделось ему и в рассветных кошмарах…
Собственно говоря, Анатоля Грегуаровича не то чтобы ударили. Скорее просто оттолкнули. Но очень сильно. Так, что несчастному доктору искусствоведения пришлось ухватиться за филенку, чтобы не пропахать носом навощенный пол.
И Егорушка…
…нет, вы только представьте себе – Егорушка Квасняк, – не человек даже, а функция, живая явка с повинной, обязанная при любых обстоятельствах держаться в тени, сомнамбулически ухмыляясь, перешагнул порог и первым ступил на сияющий паркет кабинета главы планетарной Администрации.
Мокрые губы его дрожали и кривились. Глаза вдохновенно сияли, и не было в них ничего, кроме обожания и восторга.
В отличие от декадентствующего эстета-профессора, дитя природы было напрочь лишено комплексов. Ему велели идти, и он покорно побрел за благодетелем, ни о чем не спрашивая, а только прилежно стараясь не вырываться вперед, не отставать, не глазеть без толку по сторонам и вообще быть паинькой.
Он зуб мог дать, что старался изо всех сил!
Но распахнулись широкие двери кабинета, и ему стало не до наставлений старины Профа.
Потому что прямо перед ним, на том конце агромадной комнаты, под красиво растянутой по стене двухцветной простынкой и портретом неведомого последнему из новошанхайцев важного деда, возвышался тот самый человек, что так часто являлся юному Квасняку в сладких, обидно недолгих снах…
