Никто, кроме нас! - Верещагин Олег Николаевич (книги читать бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
– С Халлорханом в Америку? – спросил я.
Лешка закивал, стуча лбом мне в бок.
– С дядей… – Он опять икнул и судорожно дернулся ( бедняга). – С дядей Эдом… Я получаюсь предатель!
– Ты получаешься дурак, – я обнял его и покачал. – Эх, Лешка… если бы у меня были мама и отец… А у тебя – будет.
Он опять дернулся. Замолчал. И поднял на меня огромные мокрые глаза:
– А как же…
– А вот так, – я вздохнул. – Предатели – это те, кто родину бросает за жирный кусок. Это про них Санька говорил. А Хал… дядя Эд разве плохой человек? И разве ты за ним ради бутербродов идешь?
– Не! – Лешка замотал головой. – Мне все равно, только чтоб с ним…
– Ну вот… – я вытер полой куртки лицо мальчишки. Он немного отстранился – ага, приходит в себя… – Значит, он и есть твой отец. Поедешь с ним и будешь счастлив. Думаешь, он захочет, чтобы ты забыл Россию?
– Не… – уже задумчиво сказал Лешка. И обхватил меня руками, умоляюще шепнул: – Я правда не буду предатель?!
– Правда, – твердо сказал я. И нагнулся – стащить с ног бурки. – А теперь дай мне поспать, Лешик.
– Я почищу твой автомат? – с готовностью предложил мальчишка.
– Не надо. Сегодня я не стрелял. Было не в кого.
Канонада в морозном воздухе рокотала совсем близко. Были слышны за общим фоном даже отдельные «Бум! бум!» (как будто били по тугому мячу) 250-миллиметровых орудий.
– Это Тамбов берут, – сказал мне Санька.
За прошедшие месяцы он вырос еще, раздался в плечах, а воображаемые усы превратились в почти настоящие. Мы стояли в строю рядом, и он легко держал пулемет около ноги.
Я кивнул. Почему-то мне это не казалось таким уж важным. Важнее было то, ради чего нас построили на прогалине.
Раньше я не думал, что нас так много. Просто всю бригаду одновременно я видел впервые. Строй уходил влево и вправо, и в утреннем сером воздухе люди казались призрачными, как тени. Над прогалиной клубился пар от дыхания.
Михаил Тимофеевич появился перед строем в сопровождении всего штаба. Наш командир был без шапки, с откинутым на спину капюшоном. Справа от него Никитка нес знамя бригады – и все в строю сперва зашевелились, а потом замерли.
– В общем, нечего тут говорить, – негромко и совершенно обыденно сказал командир. – Через полчаса бригада тремя колоннами выступает для захвата аэродрома. Мы не должны дать взлететь ни одному самолету и вертолету, не должны дать уничтожить склады, не должны дать никому приземлиться. Через два дня тут будут наши. Аэродром должен их встретить в целости и сохранности… – Он помолчал. – Я что-то не то говорю. В общем, похоже, что мы все-таки победили. Конечно, теперь будет просто глупо вдруг умереть. Никому не хочется, – он говорил по-прежнему негромко, но слышали – я уверен – все. – И все-таки… Вспомните прошлые месяцы. Сколько погибло наших. Каждый знает по нескольку имен. Ничем они были не хуже нас, им бы всем жить и жить. А они – погибли… – Он опять помолчал. – Если мы сейчас дадим этим просто так уйти – мол, все равно победа, пусть! – это нечестно будет, по-моему. Никитка, разверни, что ли.
Сын командира молча, со строгим лицом, развернул знамя. Было безветренно, и он расправил сине-алое полотнище с золотыми пчелами по центру и черно-белой волчьей головой в крыже, наше, тамбовское. Оно у нас было уже давно, сшили в Котовске и тайком передали нам. Конечно, ни в какой бой мы ни разу под ним не ходили, смешно было бы. Но сейчас, наверное, выпало исключение.
– Равняйсь! – прозвучал голос Михаила Тимофеевича. – Смирно! Равнение на – знамя!
И он с суровым лицом накинул капюшон и взметнул к нему ладонь.
Чтобы сломить сопротивление оборонявшего центр Тамбова штатовского батальона «Янычар-7», понадобилось привлечь не только два усиленных бронетехникой и штурмовыми вертолетами «номерных» полка РНВ, как предполагалось вначале. В бой бросили 4-й Сибирский казачий полк и, наконец – спешно переброшенный на грузовиках из-под Липецка 2-й Алексеевский именной полк. Только к концу пятого дня бои закончились. Это было крайне необычно для янки – достаточно храбрые в наступлении, они не обладали стойкостью и быстро «ломались», если становилось ясно, что удача отвернулась. Из личного состава «Янычара-7» в плен попали одиннадцать человек, все – с тяжелыми ранениями, без сознания. Не меньше пятисот оккупантов, ожесточенно сопротивлявшихся и после того, как их разрезали на группки и даже раздробили на одиночек, были убиты. Бойцам РНВ и казакам эти пять дней обошлись в почти восемьсот убитых, восемь сбитых ракетами и огнем стрелкового оружия вертолетов и кучу сожженной бронетехники. Пожалуй, с самого начала войны противник ни разу не был так упорен в обороне.
Полковник Гладышев, сняв жаркую «сферу» и с наслаждением дыша морозным воздухом – наконец-то в городе тоже лег снег, засыпая непотребные грязь и гарь, – пробирался по руинам, недавно еще бывшим последней вражеской линией обороны. Снег валил и на трупы; тут и там бойцы выносили и складывали своих убитых, перекуривали, кто-то уже кипятил воду для чая на костерках и плитках сухого горючего. Люди перекликались, переругивались, слышался даже смех.
Около черной от гари, избитой пулями, похожей на сыр из-за дыр стены – непонятно даже, что это было раньше, – которую рассекала красная по черному надпись « USA FOREVER!!!»,полковник увидел подсотника Кириллова. И остановился. Один из лучших офицеров 2-го Алексеевского стоял на коленях на обломках кирпича возле убитого американца, приподняв его и прикрывая лицо мертвеца рукой. Грудь штатовца вместе с жилетом была разворочена очередью в упор, в правой руке, в черной тугой перчатке, он сжимал карабин без магазина, с открытым затвором подствольника и окровавленным штыком.
– Ты чего, Игорь? – по-простому спросил, подходя, полковник.
Подсотник поднял лицо – черное, с сухими глазами, молодое. Гладышев вспомнил, что Кириллов был рядовым ВДВ и пришел в РНВ после того, как его батальон разбили во время нелепой высадки десанта парашютным способом на вражеские позиции.
– Что случилось?
Вместо ответа Кириллов убрал руку с лица убитого.
Гладышев издал невнятный звук – удивления и почти испуга. Из-под козырька глубокого шлема смотрел… второй Кириллов. Точь-в-точь такой же, как его, полковника, офицер.
– К-хак… – поперхнулся Гладышев.
– Я не рассказывал, – тускло, как недавний осенний дождь, заговорил Кириллов, раскачиваясь на коленях и бессознательно гладя белый лоб убитого. – Нас двое было… я и Ванька… нам по пять лет было… близнецы… «двое из ларца», я помню, мама говорила… а потом родители начали пить… работы не стало, воровать они не умели и начали пить… пить… нас забрали в детдом… мы не хотели, лучше с пьянью, но с семьей, чем… Потом Ваньку усыновили. У меня была чесотка… я лежал в стационаре… вернулся – а его нет… Я потом узнавал, метался – где там… даже документов никаких не нашел… А тут вот… Гранату кинули – он ее обратно успел. Две швырнули – и их выкинул, как жонглер… Пошли на рывок, одного положил, второго… Выскочил навстречу, одного ногой, другого штыком, третьего тоже… Я подбежал, и все, что в магазине оставалось – в упор. Упал он, а я гляжу… – Кириллов отвел глаза от полковника и вдруг закричал: – Братик, встань, встань, Ванька, ну встань, братик! – Крик офицера сделался безумным, он уже не качал, а тряс мертвого брата, и голова убитого моталась, а лицо было безмятежным. – Ванька, братик, встань, Ванька, пойдем домой, домой пойдем, слышишь?! – Кириллов упал на труп брата и заколотился всем телом, комкая пальцами широко раскинутых рук чужую пятнистую форму.
– Господи… – прошептал полковник, невидящим взглядом обводя развалины, трупы, сбежавшихся на крик и стоящих вокруг бойцов. – Господи, вот значит, что… значит, правду говорили… Господи! – крикнул полковник. – Прости нас, Господи! Прости нас… и… – Голос офицера упал. – И покарай, Господи, тех, кто… покарай их, Господи… – он нашел взглядом в толпе нескольких офицеров. – Собрать трупы ам… враг… их тоже собрать. Будем хоронить. Как людей будем хоронить… в родной земле.
