Филумана - Шатилов Валентин (мир книг txt) 📗
Буде же найдены уже изобличенные бунтовщики и воры против государева дела, кои здесь поименованы, за них даны бысть награды по пятнадцати рублев серебром. А воры те – князь Петр сын княж Тихонов Траханиотов, князь Иван сын княж Порфирьев Дмоховский, князь Михаил сын княж Никитов Квасуров, княгиня Наталья дщерь княж Вениаминова Шагирова, князь Константин сын княж Кондратиев Фелинский, князь Ондрей сын княж Димитриев Воротынский…» – и так перечислялись все без исключения заговорщики, азартно делившие нынче ночью полковые должности в усадьбе лыцара Гагина.
– Да он у вас просто передовой человек, цар-то ваш! – подивилась я. – Государственный муж, опередивший свое время! Это надо же – поголовный террор ввел – без различий феодальных чинов и родовых заслуг! Теперь каждый хватает каждого, предает лютой смерти, а вместо наказания получает пять копеек серебром! Его как звать-то, пара вашего Случайно не Иосиф сын Виссарионов?
– Понимаю твою радость, – мрачно проговорил Михаил. – Ты всегда приветствуешь ростки нового, как там это называется – прогрессивного. А вот то. что мы с тобой в первой пятерке персонально поименованных злодеев, за которых дадут аж по пятнадцати рублев серебром за каждого, – это тебя тоже радует?
– Ну извини, Мишечка, дорогой. Прости. Это не радость – это нервы.
– Это ты меня извини. Натальюшка. Не след мне тебя попрекать было. А как царово величие зовут – это нельзя говорить, это тайна… Впрочем… – Михаил махнул рукой. – Что это я? Царово величие нас на смерть обрек да еще и травить задумал, как волков бешеных, обложить со всех сторон, а я все о секретности его имени пекусь… Тайну эту, поди, все знают, хоть и запретно было вслух имя царово произносить. Морфеем его назвали при крещении. – Как? – поразилась я. – Морфеем, – удивленно взглянув на меня, повторил Михаил. – По батюшке – Морфей Кириллович. Рода Телицыных. А что?
– Да так. Морфем звали одного представителя древнегреческого божественного пантеона.
– То есть языческого божка? – уточнил Михаил.
– Да, конечно. И был это бог сна. Сновидений. Странная аналогия.
– Этот божок тоже приказывал людей четвертовать? Или просто во сне придушивал?
– Да нет. Аналогия другого плана. Ваш Морфей Кириллович ведь пытается навеять своему народу сон золотой про древние времена, когда волхвы вкупе с нечистью властвовали.
– Ты же говорила, что пар опередил свое время? А теперь говоришь —древние времена…
– По методам – опередил. А по идеям, которыми он руководствуется, – это типичный регресс.
– Вот те на! Ты же, радость моя, в регрессе князей обвиняла. Тех, которые против даровой воли выступают. Что они-де страну назад, в удельную раздробленность тянут… Что-то я за твоими мыслями не поспеваю.
– А и поспевать нечего. Просто в вашем мире сплошного и повсеместного регресса все происходит с точностью до наоборот. Если на Земле новое борется со старым, отжившим, то здесь исторически старое борется с еще более древним. Оспаривают друг у друга пальму первенства наибольшей социальной деградации…
Осторожный стук в дверь прервал полет моей научной мысли Михаил отворил. На пороге вырос добрый малый Ондреи. Лицо его было озабоченным, а обычно гладкий лоб бороздили морщины, следы тяжелого раздумья.
– Надо уходить, – сообщил он. – Я посылал человека в дом князей Фелинских. Хотел посоветоваться насчет нового царова указа. А советоваться и не с кем. Князь Константин взят ополченцами – сотней из Большого полка. Говорят, сам первый воевода – лыцар Евграф брал его. А после дом подпалил и подворье отдал на разграбление. Как бы теперь и сюда, ко мне, не пришли… Уходить надо. В свои княжества. В собственной-то вотчине господина никто тронуть не посмеет. – Согласно новому указу – посмеет, – задумчиво обронил Михаил. – Тронуть будет, конечно, непросто, но вот охотники попробовать найдутся.
– А что ж делать? – растерялся князь Воротынский.
– В кулак надо силы собирать, – все так же задумчиво проговорил мой супруг. – Поодиночке царова чернь нас растопчет. А надо, чтоб мы ее растоптали. Вот что, князь Ондреи. Скликай своих лыцаров, дружину, которая здесь с тобой, слуг – всех. Только это надо быстро. Уходить отсюда, конечно, надобно, тут ты прав. И не уходить – убегать. Пока врасплох нас здесь не застали. Но бежать надо не в вотчину, а в ту соборную ставку, которую вчера объявили.
– В Кевроль! – сообразил наконец князь Ондреи.
– Туда, – кивнул Михаил. – Там и будем накапливать силы. Так что отряжай сразу гонца к себе в княжество, будем собирать свое ополчение – наперекор царовому. – Он поднял взгляд на напряженно моргающего молодого князя Воротынского и с пафосом добавил: – Постоим, князь, за православную веру! За дело пращуров наших, которые сегодня подвергаются поруганию и поношению!
– Постоим! – воодушевился князь Ондреи. И даже щеки у него запылали от восторга ярче обычного.
– Ну так чего тогда здесь стоишь? – удивился Михаил. – С богом – и бегом!
Когда до Кевроля наконец доскрипел обоз из Сурожа и в избу полка Правой руки, выделенную нам с Михаилом, гурьбой ввалились такие знакомые, почти родные лица – Никодим Вакуров, Бокша, Варька, Сонька, когда они тут же с радостными рыданиями бухнулись на колени, благословляя Бога за то, что позволил все-таки увидеть им свою княгиню, – во мне что-то дрогнуло, и я сама прослезилась, поднимая их с колен с совсем не княжескою вольностью.
– Ну, теперь не страшно и помереть, – бесхитростно выразил обшее настроение Бокша.
Никодим цыкнул на него, но не потому, что был не согласен с этими словами, а потому что неча простому анту рот разевать без приказания княгини – непорядок это!
А после того как буквально на следующий день прибыли возки с поклажей из Кравенцов, сопровождаемые всей кра-венцовской ратью, стало совсем весело.
С первого же возка мне весело улыбался Каллистрат Обо-лыжский. Живой, хотя и не совсем здоровый. Ьго лицо от переносицы до левого угла нижней скулы пересекала темная неровная полоса обезображенной пламенем кожи, и он все еще прихрамывал.
Но вскочил с возка бодро, поклонился не без изящества, попенял: – Вот видите, княгиня, до чего страну ваш поспешный брак с Михаилом Квасуровым довел, – все земли на дыбы поднялись. А выбрали бы меня в мужья – жили бы мы сейчас припеваючи, как сверчки за печкой, и горя не знали!
– Ладно вам, – дружески обнимая его, возразила я. – Что мне, что вам все одно за печкой никак не усидеть!
– И то верно, – хмыкнул Каллистрат и похромал докладываться князю Михаилу.
Соборная рать, как нарекли войско, предводительствуемое князем Траханиотовым, приобретала все более внушительные размеры. На разосланные за собственноручной подписью князя Петра грамотки удельные князья съезжались со всех сторон. Уважение им здесь было обеспечено, а уж пламенных речей о необходимости спасения христианской веры и заветов предков, произносимых под звон пенных кубков, было более чем достаточно.
Звалось это соборными сидениями, и я поначалу на них обязательно появлялась, а потом занятие сие мне наскучило.
Ни тактики, ни стратегии единоборства с царом Морфеем на соборных сидениях не вырабатывалось. Почти сразу Траханиотов добился, чтоб ему присвоили великокняжеский титул, тогда же приняли указ, противоположный по смыслу паровому. Тем соборным указом уже самодержец объявлялся изменником, которого всякий честный христианин обязан схватить и доставить на Собор князей. Сам Собор князей отныне именовался Великим собором, и только его приговоры должны были быть почитаемы и выполняемы. Но как этого добиться, никто не знал. Да и знать особенно не хотел. До поры до времени.
Все переменилось в тот день, когда ропот людской молвы донес известие о публичном избиении батогами князя Фелинского – в полном соответствии с царовым указом. С последующим четвертованием, завершившимся отделением на плахе княжеской головы.
По рассказам людей, не видевших того, но от других людей достоверно знающих, как было дело, казнь происходила на площади под стенами Вышеградского кремля. Сам цар на ней присутствовал. В окружении волхвов. Посадский и вышеградский люд будто бы глумился над истекающим кровью князем Константином и всячески его поносил, а по усекновении головы глумился и над Корсекой – княжеской гривной Фелинских, свалившейся с перерубленной шеи бедного князя. После же окровавленную, простоволосую голову Константина надели на верхушку высокого столба, установленного специально по сему случаю посреди площади, а гривну, охаркав и забрызгав нечистотами, вложили в отверстый мертвый Князев рот – так, чтоб она свисала вниз самым похабным образом. И это последнее глумление вызвало особую оторопь Соборной рати. Потому как показало: княжеское достоинство превращено в ничто-Сын Константина Фелинского, Зиновий, который должен был унаследовать Корсеку, был тут, в Кевроле, с другими мятежными князьями. И слушал вместе со всеми. И крепился во все время рассказа о мучениях отца. Однако при рассказе о глумлении над родовой гривной, говорят, не выдержал и разрыдался в голос. И поклялся, что княжескую гривну обязательно добудет и, отмолив в святом храме, возложит на себя, возвратив поруганную родовую честь.
