Хватка (СИ) - Войтешик Алексей Викентьевич "skarabey" (читать книги онлайн без .txt) 📗
Клим ушел, а на следующий день вдруг пропал этот новообразовавшийся «Ленька». На работу привезли, а обратно в лагерь не забрали. Начали искать только поутру, и нашли висящим на прутьях забора в парке, в густых кустах у ручья. Со стороны казалось, что он взобрался наверх, но по какой-то причине прыгнул не за ограду, а прямо на нее.
Само собой вызвали «Топляка» и он унес этого несчастного в яму, но с той поры Петрок перестал бояться ночных шорохов, хотя твердо знал, что иногда и они, и шаги под окном ему не просто чудятся. Это Клим снова ведет кого-то за ограду.
С той стороны только ручей и густые заросли кустарника до самой речки, а дальше…, дальше, если встретят и помогут наверняка свобода, иначе кто стал бы все это затевать?
Что ни говори, а человек и в самом деле такое хитрое создание, что привыкает ко всему, даже к тому, что его постоянно и ни за что бьют. Да и работать с утра до ночи привыкает просто так, за еду, стараясь накормить вечно голодные свиные рыла. А что тут такого? Если понимаешь, что от этого деваться некуда, то вскоре становится легче, стоит только покрепче вбить себе в голову мысль о том, что когда-нибудь все это закончится.
Петрок, по сути, и жил этим «когда-нибудь». Всякий раз, когда становилось худо, он вспоминал «генерала», которому помогал Клим, и фантазировал, как тот, добравшись к своим, уже взял под командование дивизию или даже целую армию, а его бойцы, вдохновленные своим командиром, каждый день, шаг, за шагом движутся сюда, к Берлину.
Еще больше это вдохновляло Петруху в ночи, когда случались бомбежки. Самая памятная случилась в 1943-м, в марте, когда вся усадьба выскочила на улицу и смотрела в расчерченное прожекторами небо. Назавтра, привезенные на работы пленные рассказывали, что своими глазами видели раскуроченные бомбами заводы и железнодорожные мастерские. Другие говорили о том, что город просто усеян сбитыми самолетами и все эти машины не советские.
Чьи бы они ни были, а с середины марта налеты на Берлин стали частыми. Дрожала от взрывов земля, полыхало в отблесках огня небо, но до 30 декабря все это было только где-то рядом с парком Тиргартен, вблизи которого стояла усадьба. В эту памятную ночь, накануне празднования нового года, никто не уже выскакивал на улицу. Люди привыкли к частым бомбежкам. Спал у теплой печи, стараясь не обращать внимания на грохот, и Петрок, как вдруг все зазвенело, и в окнах вспыхнул свет…
Дело в том, что в этот налет, прямо на дальнюю свиноферму фрау Шницлер, полностью разрушив здание и погубив свиней, упал сбитый самолет. Но что там свиноферма? Наутро наемные немцы шептались меж собой о том, о чем, позже, стало известно всей усадьбе — в эту ночь бомбардировщики практически довершили то, что делали их предшественники, а именно полностью разрушили район, лежащий возле парка Тиргартен.
Три дня не щадя себя, все рабочие и пленные ковыряясь в еще горящих углях, растаскивали завалы свинофермы и вывозили в город погибший скот. Затем приехали солдаты и грузовиками уволокли куда-то остатки сгоревшего самолета. Все это время Петрок, как и все работавший на развалинах, успевал делать еще и свою работу. Но вот наступил вечер и он, черный, как чертенок от угольной пыли, пришел в свою бытовку и только тут вдруг понял, что с падением английского самолета, количество его обязанностей уменьшилось ровно на половину! Что и говорить, это была первая вещь в усадьбе фрау, к которой он вынужден был привыкать с удовольствием.
Каждый день одно и то же, печка, свиньи. И вот так, словно один месяц, пролетели для Петрухи два года, а под новый, 1945 год, Петрок вдруг вспомнил о Леньке. Дело в том, что фрау, как когда-то и рыжего, отвезла его в приютский магазин, чудом уцелевший после бомбежек. Оказывается, хозяйкой приюта была сестра госпожи Зельмы. К тому времени Петруха уже вполне сносно понимал то, о чем говорили немцы, хотя сам еще говорил слабо. Ковыряясь среди гор поношенной одежды, и выбирая что-то себе, он вдруг понял, что имела в виду сестра фрау Шницлер, рассказывая ей о том, что одежды становится все больше. Это были вещи погибших при бомбежках.
В тот же день, как когда-то и Леньку, Петьку представили в магазинчике на Бельвю аллее. С того самого времени госпожа перестала бить своего свинаря. В январе слег Хельмут и Петруха целый месяц ездил с грузовиками в магазин, где под присмотром водителя помогал разгружаться, забирал какие-то бумаги и привозил их обратно в усадьбу. Жизнь свинаря наладилась, и юноша, где-то в глубине души стал понимать покойного Леньку. Разумеется, сейчас можно было себе только представить, как выглядел и чем жил Берлин до бомбежек. «И чего им не хватало? — спрашивал себя Петрок, которого к тому времени все вокруг уже звали на немецкий манер «Питер», — ведь купаются же в достатке, вот буржуи. На кой им было наше бедное Легедзино? Или та же Умань? Жили бы себе, а так …вон как громыхает вокруг. Почти весь город в руинах…»
Утром 23 апреля в усадьбе стало известно о том, что погиб муж фрау Зельмы — господин Фридрих. Поездки в магазин не планировалось, поэтому Петрок спокойно занимался делами на свиноферме. Днем, придя на хоздвор для того, чтобы взять для запарки пару мешков муки грубого помола, он, укладывая тяжелую ношу на тачку, не заметил, как гомонившие во дворе работники, как-то разом стихли. Выкатив тяжелый груз на сырую брусчатку, ничего не подозревающий Петруха, как и все вокруг, замер на месте. На хоздвор, опираясь на знакомую многим палку, едва держась на ногах, шла пьяная и растрепанная фрау. Волосы липли к ее мокрому лицу, но госпожа даже не думала их поправлять. Тяжелый, безумный взгляд скользил по людям, словно искал кого-то:
— Vieh, Nein, ungewaschene, stinkende Schweine, — сорванным голосом произнесла она. — Ihr haben ihn getotet, meine Friedrich. Parasiten, meine Grube ist genug fur Euch alle! Klim! Klim, tote Sie alle!
Фрау безрезультатно звала «Топляка», шаря безумными глазами среди собравшихся и, вдруг, зацепившись взглядом за фигуру замершего с тачкой посреди двора Петрухи, набросилась на него с палкой:
— Du, du, Vieh, wirst mir fur alle Antworten!.
Приученный осторожно относиться к свиному корму и не ронять его на землю, юноша отпустил ручки тачки только тогда, когда у него закружилась голова, и лицо залило кровью.
Никто и не думал останавливать расходившуюся госпожу. Здесь, в цивилизованной Европе, за долгие столетия инквизиции людей приучили к тому, что казнь, это просто бесплатное и угодное богу, завораживающее зрелище. «Если бы господь противился этому, — считали трусливые зрители и их предки, — он просто не допустил бы подобного».
Фрау Шницлер продолжала бить несчастного Петруху даже, когда он перестал двигаться. Но именно тут явил себя бог! Неким чудесным образом орудие казни, палка, впитавшая в себя кровь ни одного десятка жертв, многие из которых расстались с жизнью, сломалась, развалившись на два одинаковых, остроконечных куска.
Бесновавшаяся госпожа, заметив это, отбросила одну половину в сторону, а второй попыталась проткнуть бесчувственное тело свинаря, но мокрое от крови дерево, как видно устав служить недобрым орудием, выскользнуло из рук фрау Зельмы и запуталось своим расщепленным концом в ее мокрых, растрепанных волосах. Со стороны это походило на какое-то колдовство, чем больше фрау старалась выпутать эту острую щепку из своих волос, тем больше та в них запутывалась. Наконец, совершенно обезумев от злости, вдова стала рвать из образовавшегося колтуна непослушное древко вместе с волосами. Вот тут-то, наконец, сердобольные женщины из наемных, подбежали к ревущей, словно раненная корова госпоже и, успокаивая ее, тетешкая и вздыхая, повели к усадьбе.
Оставшиеся на хоздворе люди озирались по сторонам. Никто из них не спешил броситься на помощь к окровавленному славянскому мальчишке. Да и надо ли? Не он первый, не он и последний. Странно было другое, сейчас не хватало чего-то такого, что появлялось всегда, при мало-мальски напряженной ситуации на территории усадьбы. Да, точно! Ни во дворе, ни у ворот не было ни одного солдата. Зато на парковых аллеях и на дороге, проходящей вдоль дома госпожи, двигались танки и другая бронетехника. Красноречиво переглядывающиеся берлинцы поняли — это не к добру.
