В тупике бесконечности (СИ) - Кельт Владимир (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
Он подвешен за связанные руки на крюк так, что босые ноги едва касаются пола. Колючая бечевка впивается сотней заноз в растертую до крови кожу.
Из мрака раздаются приглушенные мужские голоса:
− Нужно пробраться глубже, док. Распакуй его память, выверни наизнанку и вытряхни самые мелкие шестеренки.
− Это не так просто. Распаковка может привести к сумасшествию. Мне нужно ваше официальное подтверждение.
Презрительное:
− Бюрократ. Хорошо, где отметить? Я даю «зеленый».
Он хочет увидеть говорящих, преодолев боль, поворачивает голову, но вокруг только голые стены. Говорящие стены…
Позади слышатся шаги. Кто-то ступает тяжелой подошвой ботинок по лужам. Он не может обернуться и посмотреть на того человека, он может только слушать — напрягает модифицированный слух в попытке узнать по шагам, предугадать.
Свист хлыста. Удар по спине. Собственный крик раздается откуда-то издалека. Он выгибается, пытаясь найти положение, в котором будет легче. Звон цепи, железные кольца врезаются в запястья. Снова свист хлыста. Боль. Следующий свист он уже не слышит. Боль разрывает, скручивает, опустошает. Даже кричать нет сил.
Темнота.
Он открывает глаза. Понимает, что по-прежнему подвешен за чертов крюк. На голову надет грубый холщевый мешок, сквозь плетение колючих нитей пробивается свет, видна бетонная грязная стена. Нюх ищейки безошибочно чует зловонье тюремной камеры: плесень, нечистоты, кислый запах блевотины, а еще паленых волос. Снова шаги, плеск по лужам. Он внутренне сжался в ожидании удара хлыстом.
− А ты не так плох, − слышится голос в котором он узнает человека, давшего «зеленый». – С тобой даже весело, мы с ребятами делаем ставки, как скоро ты сломаешься и станешь просить пощады.
Плеск шагов по луже. Незнакомец обходит его, судя по всему, рассматривает. Кто это? Через клятый мешок ни черта не видно, только силуэт. Он пытается уловить запах незнакомца, почуять и понять, но не может. У палача нет запаха.
− Скажи, Бестужев, зачем ты в это ввязался? Как теперь выпутаешься?
С него срывают мешок. Свет на миг слепит, но глаза быстро привыкают. Он действительно в камере, сквозь узкое решетчатое окно пробивается яркое солнце, на каменный подоконник намело желтого песка. За окном слышится брань и крик. Кричит женщина, она о чем-то умоляет – он не знает о чем, не понимает языка. Но догадывается, что это арабский. Мольбы никого не трогают, люди здесь бессердечны. Раздается грубый смех солдатни, истошно лает овчарка. Выстрел.
Он вздрагивает от этого звука.
Наступает тишина.
− Где я? – шепчет он, и пересохшие губы трескаются, кровят.
− Я называю это место «Обитель Боли», − говорит незнакомец и поправляет на носу черные очки-авиаторы.
«Обитель Боли»? Это не важно. Он уже знает, где находится.
Пустыня. Арабский. Тюрьма. Незнакомец, одетый в камуфлированную форму паттерна «Desert»[1], известную как «Марпат». На шевроне звезды и полосы, и он точно помнит, что этот флаг когда-то принадлежал США, от которого потом отказалась современная Американская Федерация. Он хорошо знает историю. Он знает, что сейчас находится в Ираке, в тюрьме под названием Абу-Грейб[2]. Он знает, что сейчас 2004 год.
− Сраный конструкт… − шепчет он. – Запихнули меня в сраный конструкт… Почему Ирак, а? Я думал в Комиссариате предпочитают средневековье с дыбой и методами инквизиции. Или концлагеря времен Второй мировой войны.
Незнакомец смеется. Снимает темные очки и сует их в нагрудный карман. Глаза у него желтые с вертикальными зрачками. Он ухмыляется, демонстрируя острые как у хищника зубы.
− А я не из Комиссариата, − заявляет решительно и бьет ногой в живот.
Боль скручивает пополам. На месте удара, на животе, открывается глубокая рваная рана. Он удивленно смотрит на рану, и видит, что та полна гноя, в нем ползают жирные зеленые мухи.
Подкатывает тошнота. Пустой желудок скручивает в тугой ком, едва не вывернув наизнанку. Усилием воли он заставляет себя успокоиться. Это конструкт. Всего лишь конструкт. Нужно не верить тому, что видишь, слышишь, чувствуешь − и программа залагает.
Он поднимает голову и смотрит в глаза своему мучителю. Рана на животе тут же затягивается.
− Катись к черту, − заявляет он.
ЗАГРУЗКА…
Возвращение было жестким, мир расплывался и не желал становиться целостным. Егор открыл глаза. С трудом удалось сфокусировать зрение, и он обнаружил себя в допросной. Не в Белой комнате, как на то рассчитывал, нет. А в обычной допросной, в похожей он сам когда-то допрашивал подозреваемых. Он сидел за привинченным к полу столом, прикованный наручниками к столешнице.
− Ну что, Бестужев, говорить будешь? — послышался за спиной хриплый голос желтоглазого палача.
Егор обернулся: мучитель из иракского конструкта был в метре от него. Стоял, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Одет в серую форму, скроенную на манер тактической одежды силовиков, только без шевронов или других опознавательных знаков.
− Где комиссар? — спросил Егор.
− Вышел покурить, − прилетело со смешком.
− И позволил тебе затащить меня в сраный конструкт? Я знаю свои права. Так что зови сюда комиссара! – рявкнул Егор. — Кто ведет мое дело? Данилевич?
− Я здесь задаю вопросы!
Желтоглазый подошел и наотмашь ударил ребром ладони по лицу. Челюсть хрустнула, во рту собрался соленый сгусток. Егор тряхнул головой, как сбитый с толку пес, и сплюну кровавую слюну, та кляксой расползлась по прорезиненному покрытию.
− Я задаю вопросы, − повторил желтоглазый. – Где артефакт и останки марсианина?
Егор усмехнулся. Теперь он понял кто перед ним. В Москве не так много людей, обладающих достаточным влиянием, чтобы подкупить комиссара, таких людей вообще не существует. А вот «Центру ГЭК» это под силу. С недовольством Егор отметил, что Михей был прав: Стаса Войкина действительно не стоит недооценивать.
− Ага, так я и рассказал. Мне есть о чем поведать для протокола, а в теорию заговора не играю, извини.
Войкин снова замахнулся, но в этот миг дверь распахнулась, и безопасник отступил. В допросную вошел мужчина в черной комиссарской форме с погонами-треугольниками. Кажется, это Данилевич. Егор никогда не видел его в лицо, но сразу догадался кто перед ним. Следом за комиссаром в комнату вошел Кротов.
И тут Бестужев не выдержал. Обида на бывшего напарника пересилила здравый смысл, он дернулся вперед, в желании броситься на Кротова и разбить ему морду. Стул скрипнул, пошатнулся. Цепи на руках и ногах натянулись. Егор еще раз безрезультатно дернулся.
− Чертов предатель! − Бестужев презрительно сплюнул и сел обратно на стул. Цепь звякнула.
− Я предатель? – удивился Кротов. — Кажется, это ты меня предал. Убил тех людей на мосту, собирался утроить стрельбу в «Звездном».
Он ходил вокруг Егора; кружил, словно коршун.
− Говори, где артефакт и как выманить верхушку «Анти-гена».
− Я ничего не делал! — возразил Егор. — Пока не получу результаты проверки новостного видео, слова об «Анти-гене» не пророню!
− Убийца, − холодно сказал комиссар, золотые треугольники на погонах сверкнули в свете ламп.
− Убийца, − подхватил Кротов. — Ты ведь и меня хотел убить. Не отрицай!
К ним приблизился желтоглазый Войкин, наклонился к Егору и душевно спросил:
− Может, поговорим о твоей первой напарнице? Как ее звали? Титова…− он ритмично защелкал пальцами, будто припоминая.
− Юлия, − глухо подсказал Егор.
− Точно, − улыбнулся Войкин, показав острые зубы. − Может, расскажешь, что с ней случилось?
− Она погибла при исполнении.
Отвечал Егор нехотя, со скрипом на сердце, и от каждого слова будто бы кровоточили старые шрамы. После того случая, Егору понадобилось двести пять сеансов у психолога, чтобы НЕ думать о том дне, и не пережевывать его в памяти, замирая на «точках невозврата», которые могли все изменить, сделай он шаг на сантиметр левее или приди на пару минут раньше.
