Вавилонская башня - Разумовский Феликс (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .TXT) 📗

Новый год миновал, не принеся городу осязаемых перемен. Погода и природа не пожелали отметить условную временную границу, придуманную людьми, никакими экстраординарными явлениями. То, что в одних районах наряжали облепленные снегом ёлки, а в других впору было наряжать, как где-нибудь в Аризоне, пальмы и кактусы, за экстраординарное явление теперь не считалось. Так, лишний повод для шуток и анекдотов.

Зато мало-помалу надвигался другой праздник, уже не календарно-условный, а самый что ни есть настоящий: двадцать седьмое января, день освобождения от фашистской блокады. В этом году дата не собиралась быть круглой, тем не менее, о празднике начали говорить и писать намного раньше обычного. И как писать! Молодые проворные репортёры отыскивали ветеранов не просто затем, чтобы, как раньше, кратенько расспросить о былом да присовокупить дежурное сетование на по-прежнему нелёгкую судьбу героических стариков. В этом году все было иначе. Спустя шестьдесят с лишним лет у дряхлых бабушек и дедушек на полном серьёзе спрашивали совета. Не формального, как когда-то: «что вы можете пожелать молодым», – а вполне конкретного совета по вполне конкретному выживанию. Физическому и духовному.

Город снова почувствовал себя в блокаде. И взывал к опыту тех, кто подобное уже «проходил»…

У Льва Поликарповича Звягинцева отношение к предстоявшему событию было весьма непростое. Наверное, оттого, что на этом празднике – вот уж без преувеличения празднике жизни – он очень долгое время был официально чужим. Это притом, что блокадного лиха он успел хлебнуть полной чашей. И что такое Дорога жизни через чёрный и жуткий ладожский лёд, знал не понаслышке. Вся штука в том, что на Большую землю его вывозили в составе спецприюта для таких же, как он сам, «враженят». В итоге удостоверение блокадника Лев Поликарпович получил аж полвека спустя, в девяносто шестом, когда в эпопее со сталинскими репрессиями ставились окончательные точки над «е». До тех пор публику вроде него к всенародным торжествам старались особо не подпускать…

А кроме того, сами обстоятельства эвакуации были такими, что лучше вовсе не вспоминать. Прямо скажем, откровенно выпадали они из общего героического контекста. Но как не вспоминать, когда с экрана самоотверженно работающего телевизора тебе в каждом выпуске новостей только и твердят про блокаду? Да и детская память – слишком цепкая штука. Её вся последующая жизнь не сотрёт.

От улицы Жуковского в северном направлении, как зубья реденького гребешка, отходит несколько улиц. Здесь нет особых архитектурных чудес, сюда редко сворачивают автобусы с импортными туристами. Застройка большей частью дореволюционная, восстановленная в том же духе после войны и – до сих пор жилая. Несмотря на близость к Невскому, популярности у питерских богатеев этот район не снискал. В своё время здесь было решительно невозможно приватизировать жилплощадь. Почти в каждом доме или останавливался, или проводил собрание, или, по крайней мере, разок гостевал какой-нибудь известный революционер, и государство грудью стояло на страже мемориальных квартир. Могло ли оно допустить, чтобы подобную квартиру выкупил какой-нибудь «малиновый пиджак», сделал евроремонт – и окажется утрачена дырочка от гвоздя, на который вешала когда-то пальто Надежда Константиновна Крупская? Оттого здесь доныне полно мемориальных досок по наружным стенам, а внутри таятся дебри никем не расселяемых коммуналок. В коммуналках доживают век те самые блокадники, так и не дождавшиеся многократно обещанных отдельных квартир.

В целом район производит впечатление не самого приветливого, особенно в слякотную и хмурую питерскую зиму. Но есть здесь одно местечко, овеянное уже откровенно мрачноватой, чуть ли не готической аурой. Его отлично видно с улицы Жуковского, но почти никто не подворачивает в ту сторону головы, а зря.

Ибо там, среди обшарпанных «пролетарских» домов сугубо царского времени, затесался самый настоящий дворец. Не особенно большой, но затейливый. Этакая кружевная, бирюзовая с белой пеной, отвесно взметнувшаяся волна. При наличии мало-малъского воображения дворец было совсем легко населить привидениями, летучими мышами и домовыми. Особенно в те времена, когда закопчённые стены пестрели шрамами от осколков, половина окон зияла провалами, а другая половина была заколочена чем Бог послал…

Маленькому Леве очень нравилось рассматривать этот дворец из окошка дома напротив. А воображения ему было не занимать…

Если бы в преддверии блокадной даты Лев Поликарпович захотел посетить этот памятный для него питерский уголок, он увидел бы, что за последнее время готики существенно поубавилось. У дворца наконец-то появились хозяева. Посвежела бирюзовая краска фасада, в окнах заблестели со вкусом подобранные стеклопакеты, а парадная дверь украсилась табличкой с названием процветающей фирмы. Фирма сулилась осуществить даже подсветку, современную, антивандальную, прямо из-под земли, как около Эрмитажа.

Однако Звягинцев съездил сюда всего один раз, когда-то очень давно, и более на этой улице не появлялся. Он знал, что дом напротив, где в начале войны располагался спецприют, впоследствии разрушила бомба, а новодел для него никакого интереса не представлял. И вообще…

…Когда однажды тёмным январским вечером под окнами остановилась полуторка, после чего в доме появилось несколько решительно настроенных взрослых мужчин, военных, и воспитатели с преподавателями (многие жили здесь же) как-то по-особому засуетились, малолетние обитатели приюта стихийно поняли все. Такие уж здесь были дети. Спасибо родному государству, – понятливые не по годам.

«Вывозить будут», – сказал Колька. Он был постарше Левы и временами объяснял ему премудрости жизни.

«А нас возьмут?» – хотел было спросить Лева, но тут снизу послышался истошный крик нянечки тёти Тоси:

«Не поеду без них!..»

Тётя Тося славилась умением, «брать горлом». Многие перед ней пасовали, и, собственно, не в последнюю очередь благодаря этому все спецвоспитанники были до сих пор живы. Но на сей раз крик захлебнулся так, словно тёте Тосе без церемоний заткнули рот, и Лева ни о чем не стал спрашивать. И без Кольки все сделалось ясно.