Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Кто-то выломал одну из досок, и в спортзал хлынули лучи утреннего солнца. Но вместе с солнцем в помещение проник и холодный ветер. Хотя в загаженном спортзале, где пахло как на скотобойне или в свинарне, оставаться было нельзя в любом случае.
— Мужчины с Прокопы и Киселевки! — продолжал Пустырник. — Я знаю, вы устали. Особенно те, которые побывали в плену. Я знаю, вы хотите с семьями побыть. Но это так оставлять нельзя. Если дать им уйти, они могут вернуться, и не одни. Вы что, не хотите им кровь пустить?! За наш позор и за тех, кого больше нет! Они убили почти две сотни наших и многих перед смертью мучили. Убили нашего вождя. Спалили наши пожитки и пытались сжечь детей и стариков живьем. Поймем и простим их?
Ответом командиру было несколько криков.
«Никогда!», «Порвем их, а потом простим!», «Найдем и кожу снимем!»
Остальные выражали свои чувства иначе. Глухим ворчанием. Но ярости в нем было не меньше, хоть она и мешалась с болью.
— Все, кто хочет остаться, могут остаться, — продолжал Пустырник. — Дел и для них хватит. Те, кто плохо себя чувствует — никуда не пойдут. Остальные готовьтесь. Через десять минут мы выступаем!
Очень быстро с двух сторон разобрали баррикаду между этажами, чтоб заринцам было проще спуститься — и вскоре два отряда, недавние враги, соединились.
— А твои люди молодцы. Отбились да еще и наваляли им… Чувствуется школа старого Богданова, — спускаясь по лестнице, говорил капитану Демьянову Пустырник. — Вы нам пленных не дадите?
Сашка шагал тут же в сопровождавшей их группе.
— Хотите сами допросить? — спросил молодой капитан.
— Хотел еще пару вещей узнать, — объяснил дядя Женя.
— Э-э… Опоздали вы, — Демьянов замялся. — Там уже некого допрашивать. Наши мужики их всех в куски порубили. Сами понимаете, когда начинают спящих убивать… это даже овцу разозлит. Теперь эти ребята даже на трансплантацию не годятся.
Надо же, какие они в Заринске ученые, раз даже такие словечки знают. Сашка не знал, что такое трансплантация.
Впрочем, трогательного братания не получилось. Заринцы и ополчение Киселевки с Прокопой смотрели друг на друга по-волчьи, настороженно и шагали раздельно.
— Они взяли впопыхах не самые лучшие машины, а в остальные даже из строя не вывели. Уже ясно, что поедут они на запад. А наши новокузнецкие друзья нам помогут дорогу грамотно выбрать, — Пустырник указал на двух оборванных хануриков, когда-то живших на улицах бывшего индустриального центра. — Догоним и перевешаем как поганых собак.
Да, теперь они как по волшебству поменялись местами. И теперь сибиряки уже сами ловили и добивали тех, кто пришел к ним без спроса и не в гости.
После вчерашней безнадеги Младший чувствовал сильное облегчение. Оставалось найти своих.
— Ты, ты, ты и ты, — Пустырник указал на двух подростков не старше восемнадцати и двоих раненых воинов. У одного было забинтовано плечо, другой хромал на одну ногу. — Заберите вещи из домов, где мы сидели в засаде. Пленного типа с Волги там в кладовке не забудьте. Если никто не опознает его как мучителя и насильника, пусть благодарит богов. Будет жить пока. Все-таки последний живой информатор.
Сашку, который хотел улизнуть, чтоб продолжить поиски, дядя Женя просто схватил за рукав.
— И ты тоже, Саня. Помогайте бабам, старым и мелюзге. А мы поедем, — бросил он остающимся. — Тут в санатории есть несколько «буржуек», горючка, палатки, спальники и много прочего добра. Со жмуров ихних снимите куртки, куртки у них хорошие. Про тех, кого из Автоцентра спасли, не забудьте. И ждите нас. Мы вернемся скоро. А до них мы доберемся в любом случае. Живые или мертвые.
Через пять минут все, кто хотел и мог, уже были готовы к походу. Они строились во дворе — со стороны, противоположной той, с которой люди Прокопы атаковали санаторий.
В коридоре кто-то бурно выражал восторг — сиплым лающим хохотом. Хотя, может, просто нервы сдали. Многие из них от того, что на них свалилось, были близки к помешательству.
— Вы рано радуетесь. Там еще врагов до жопы, — услыхал Сашка голос одного из Красновых.
Это можно было перевести как: «Кое-кто из нас не увидит завтрашний рассвет», но сказать такую фразу не решился бы даже такой отморозок, как Лысый. За это могли морду набить. Сейчас, после воссоединения, отчаяние исчезло и жить всем хотелось.
Второго брата видно не было. Может, он тоже искал Киру? Данилов обошел весь спортзал и расспрашивал всех, кого можно. Ни следа ее! Впрочем, про Женьку с дедом он тоже не забывал.
Только когда все утряслось, начали пересчет живых и неживых. Оказалось, что кроме тех, про кого точно известно, что они мертвы — таких было почти сто восемьдесят человек — было еще не меньше сотни тех, которые просто пропали. И три дорогих ему человека оказались среди них. Хотя это лучше, чем знать наверняка, что их нет на свете. Это давало надежду.
Его надежде оставалось жить всего десять минут. Он бы многое отдал за то, чтобы не знать… Чтоб тешить себя мыслью. Но реальность решила не играть с ним, а сразу открыла свои карты.
— Она здесь! Брат! Артем! Иди сюда.
Голос звучал настолько незнакомо, что он сначала даже не узнал Артура Краснова. Мертво звучал голос.
Но первым подошел не брат, а именно Саша.
Не удивительно, что они не нашли ее сразу. Кто-то отнес ее в самый дальний угол, где стоял тот спортивный инвентарь, который наверно был еще до войны потертым и старым.
Когда он подбежал, Артур стоял, склонившись над чем-то белеющим на полу.
Кто-то бросил ее там, как сломанную вещь, как мусор.
Лицо было нетронутым. Бледным и отрешенным.
«Что они знают такого, чего не знаем мы?»
Может, там ответы на вопросы? Может, незачем бояться того, что там?
Волосы аккуратные, будто она их пригладила рукой.
Одна нога в сапожке, в том самом, в каких она была, когда приходила к нему на день рожденья. Вторая босая. И курточка — та же, в которой она приходила к нему. В тот день, когда он еще не знал, что время отсчитывает последние секунды прежней жизни.
Только ткань запачкана черной грязью и красной кровью и порвана в двух местах, будто цеплялась за гвоздь.
«Пока она была жива, она бы никогда не…»
Ну, вот он и произнес эту страшную фразу. Пусть даже и не вслух.
Колготок, теплых шерстяных, в которых она была в тот момент, когда они садились по машинам и телегам, на ней не было. Юбка была чуть ниже колен, что для Прокопы коротко. Но сами колени были видны.
Левая рука лежала чуть в сторону, будто отброшенная в последний момент подальше. Кровь из раны не текла. Хотя у живого человека из такого пореза — вдоль вены, а не поперек — должна течь потоком.
Лицо как мел. Глаза закрыты, будто уснула.
Синяки и ссадины на голых коленках. Один сплошной синяк — во всю левую. Кожа здесь была почти нормального цвета.
«Бойся хромых. Они заберут твои ноги…»
Почему-то Сашка вспомнил, что многие из чужаков ходили, чуть прихрамывая и в раскорячку. Сапоги у них видимо были неудобные и натерли.
А у него самого ноги просто подкосились. Он чуть не упал.
Следов от ожогов или порезов он не заметил.
Ее не мучили. Она убила себя сама. Не вынеся.
Только сейчас Сашка вспомнил и осознал неуклюжие слова Каратиста, которые тот произнес негромко, явно для одного Пустырника.
«Бабы… точнее женщины. Точнее, девчонки. Ты… это… не лезь пока к ним. Не всех, но некоторых эти твари… ну, ты понял меня. Но это ничего. Забудут! Память, она такая, особенно девичья… А позора тут нет. Всех взамуж возьмут, и никто слова не скажет. Это по беспределу. А если кто из наших будет шептаться — я сам тому пасть порву, как Геракл змею. Ты понял меня? Все срастется, всё заживется».
Выходит, он ошибался, этот тертый жизнью вождь киселевцев.
Тут же рядом лежало и лезвие. Крохотное и ржавое. Вряд ли она принесла его с собой. Скорее, оно лежало тут уже много лет.
