Молох (СИ) - Витязев Евгений Александрович (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗

Я бегу от них на кухню, где меня уже поджидает человек в чёрной тунике. Я понимаю, что передо мной субъект, в чьём взгляде я увидал когда-то бездну. Палач оттягивает капюшон, обнажая, покрытое волдырями, лицо. Вано закатывается в смехе, сотрясая моё сознание. Разрывая ко всем чертям этот мир. В его раскатистом рёве я вижу девушку, заживо сожённую на Чернышевской. Я закрываю глаза и, распахнув веки, к величайшему удивлению осознаю, что Властитель сменился Ахметом в компании с Пашкой и неизвестным мне жмурём.

— Что ж ты сделал с Чумой? — Ахмет — первый из мёртвых после Града и Горца, кто со мной заговорил.

— Нет, он жив — я отказываюсь признавать действительного.

— Тогда где же он? — вмешивается Пашка, нашедший на свою пятую точку смерть в утробе чёрной плесени. Треклятый парк Интернационалистов…

— Он спасся! Дошёл до Пролетарской! — кричу я.

— Думаешь? — снова Ахмет. — Он за пределами нашего понимания, как и другой твой знакомый. Но, если не веришь, ты можешь проверить это.

— Как?

— Попасть на Пролетарскую. Ты рядом с ней.

И кавказец вместе с Пашкой, и с, так и оставшимся безымянным жмурём растворяется, но перед тем указывает перстом в сторону камина в парадной комнате. Конечно, вход! Но он ведёт разве что в бункер, если в оной реальности всё также. Только вот ходят по ней трупы.

На сей раз комната пуста, лишь Вышинский молча провожает меня к камину. Неужто, он тоже? «Я умру завтра ночью», — передаёт мне Мишка инфу через мысли, как вещали веганы на пути к запретной зоне. Раздаётся выстрел и куда-то проваливается глаз главковерха. Рэкетир, тот самый, дававший мне сто лет назад инструкции перед отправкой в Стикс, вслед за Вышинским, вышибает себе мозги. Я разворачиваюсь, но железную дверь преграждает Луначарский с незнакомым индивидом. «Кузнец», — либо представился тот, либо помог губернатор Академы. Я, по испытанному методу, закрываю-открываю глаза. Кузнец исчез, но Луначарский никуда не делся: колючая проволока стискивает героя. Шипы пронзаются в тело, которое вытягивается и исчезает на глазах. Внутренности водопадом брызжут через проволоку, будто те пропускают через мясорубку. На мгновение я вижу силуэт человека с налитыми кровью глазами. Фанатик «Исхода», чуть не лишивший меня жизни на Сампсониевской. Ещё миг, и оба пропадают.

Я бросаюсь к двери, распахиваю её и спускаюсь вниз по ступенькам. Передо мной зажигаются факелы, не давая утонуть во тьме. Вроде же, их не было? В один момент я чуть не поскальзываюсь, хотя чутьё подсказывает, что если бы я катился кубарем вниз, то не получил бы даже ушибов, не говоря о встряске костей и мозга. Переводя дыхание, я вперился в стену. На ней изображён тот же знак, что мы с Чумой наблюдали у сатанистов, словно напоминая об убитом мною сектанте. Тем не менее, решив не пытать судьбу, я завершил остаток пути нормальным темпом. Путь, то ли на Пролёшку, то ли в Убежище № 13 перекрыл Индеец.

— За этой дверью истина — говорит он. — И окончание твоего пути. Готов ли ты?

— Готов к чему? — решил оттянуть я момент, хотя стопроцентно ответил бы: «Да».

— Ко встрече с воспоминаниями. Не с теми, что ты сейчас видел, а куда более ранними. Встреча с той, которую ты любил, с теми, кто отнял у неё жизнь.

— Рита… — блеял я, а сам при этом кивал. Индеец не стал спорить. Когда дух распахнул дверь, я покорно вошёл внутрь. Кто же знал, что в тот момент я попал на самый нижний этап ада?

Я иду по коридору в сторону кухни, на которой меня уже поджидают номер 3 и номер 4. Бинтами, покрытыми кровью и гноем, они пытаются обмотать свои, размозжённые ручищами веганцев, головы. Но бинты не подаются, и мозг со зловонным запахом плюхается на пол, точно какое-нибудь желе. Я понимаю, что смрад идёт не только из-за разложения — кухня насквозь пропитана йодом. Тем самым, которым литовка мне здесь, на этом самом месте, но в иной реальности обрабатывала ногу. Конечность, пронзившую мне стеклом.

Поскорее ретируясь из кухни, я держу курс на очередной коридор. «ПРОЛЕТАРСКАЯ», выжжено паяльником на отсыревших обоях. Под антресолькой стоит безголовый номер 2, более известный как Крот. Боец, коему колобок откусил башку. Диггер, чуть-чуть не успевший повидать древесных людей, дойти, наконец, до Кавголово и узнать тайну происхождения Империи.

Я шёл прямо на номера 2, свыкнувшись с мыслью, что меня окружают мёртвые, что я сейчас нахожусь на перепутье миров, вселенных, вероятно, внутри Чёрной дыры. В переходе между Достоевской-Лиговской, когда реалия оказалась вывернутой наизнанку. «Где ж ты, Чума?», — внезапно облилось кровью сердце, когда я проходил сквозь Крота. Я понимал, что впереди последняя комната той самой квартиры 58. Как там звали первого мэра Петербурга? Кобчак? Собчак? Фамилия президента несла в себе тоже что-то животного, могучего. Странно, как я не мог вспомнить очевидных вещей, хотя память сто лет назад как вернулась. Пока я думал о всякой фигне, в глаза невольно бросался стул-вспоминалка — самое загадочное изобретение новой эпохи. Только сейчас я осознал, что Такое не способны создать ни мазуты, позволившие себя так спокойно уничтожить, ни грибники с военмедиками и их арсеналом. Империя? Лемуры? Вряд ли, хотя в порфтолио у последних Робби. Скорее, что-то инопланетное.

В комнате, разглядывая череп бедного Йорика, стоял Диня. «За что ты её убил?», — шептал или думал я (давным-давно зная ответ), но номер 1 меня прекрасно понимал. Солдат отвлёкся от созидания гамлетовского шута, после, не поворачивая лица, чтоб я не видел там сияющую пустоту, указал на стул.

Я подошёл к машине времени, изо всех сил стараясь не порвать бойца в лоскуты. Он и так давно помер, вряд ли возможно убить того, кто уже нежилец. За место оного мне стало дико интересно, кому же принадлежал череп? Пришельцу, создавшему стул, на который я уселся? Брату повара, чьё тело раздавлено всмятку в подъезде данного дома? Или… Но я не успел додумать, как Диня, так ничего и не ответив, ибо всё уже было сказано в Лавриках, до отказа повернул рычажок.

На этот раз я никуда не летел, а сразу оказался здесь, на крайней станции метрополитена. Вот оно, Обухово. Переход с Пролёшки на соседствующую обитель, отрезанную от мира сего, точно сопля на носу Гулливера, сузился до пределов квартиры. Той самой, из-за которой я сейчас находился в логове Империи. У истоков создания, дабы совершить вендетту. Да, вендетта… Какое сладкое красивое слово, под которым ломаются судьбы людей и вершится история. То, чем движет Глыбой в его персональном аду. Там, где тебя не узреет Пётр I, так как его голова уже давно размозжена вдребезги об асфальт Прибалтийской площади, пока дождь смывает последние остатки нефти.

Обухово — идентичная Лиговскому станция, за исключением цвета: блеклые серые тона застывшего времени. Никакого психодела. Правда, имперцы здесь передвигались как во сне, а не наяву. Паря над землёй, подобно Богам. Там, за Обухово в сторону Рыбацкого — мёртвая зона. Как в тоннеле, ведущем к нему, так и сразу за пределами КАДа на юго-восток Ленобласти. По направлению Металлостроя и Колпино. Сплошная пустота, в которой не существуют ни то, что мутанты, а амёбы, первичные бактерии и грибки. Реальность после Катастрофы существовала недолго, когда всё мигом исчезло, подобно экипажу Марии Целесты. Там, в переходе до крайней станции Третьей ветки располагалась пропасть, уходящая в бесконечность как в длину, так и в глубину. И у порога ямы я увидел Железного Феликса, державшего в руках то, что он не додумался отдать Кондуктору. Наши взгляды пересекаются. Номер 5, теперь держащий ледоруб за спиной, сверлит меня взглядом. С кирки стекает жирная густая кровь. Большевик улыбается мне, после натягивает противогаз и падает в пропасть.

Я иду мимо улиткообразных построек, невольно вспоминая эпизод, когда Кроку откусили пальцы. Знаете, чем отличается слизняк от улитки? Первый не успел вовремя выплатить ипотеку. Я улыбался сам себе, дурацкой шутке, тому, что дошёл, что выжил, что потоп — плод моей фантазии. Что в крайнем домике станции, чуть ли не под боком у той самой пропасти, в которую аккурат пару минут назад шагнул Феликс, я увидел свою мать. Настоящую, биологическую. Само сердце на автомате вывело сюда, к человеку, вздохнувшему в меня жизнь.