Маги и мошенники - Долгова Елена (читать книги без регистрации полные TXT) 📗
– Ку-а!.. Эхе-хе…
Женщина замерла, потом тихонько позвала:
– Цып! Цып-цып…
Струс повозился, спрыгнул на пол, поднялся, чуть покачиваясь на высоких лапах. На голове дрожал кружевной хохолок. Алиса протянула руку и погладила теплую бархатную шею.
– Ку-а!
Алиса отворила заднюю дверь колбасной. Внутренний дворик в ранний час пустовал. Колбасница дотронулась до упругих перьев и легонько подтолкнула Струса наружу.
– Беги давай.
Струс расправил крылья, и решительно помотал головой. Алиса припомнила, как ловко ее Шинцель управляется с разделочным ножом и решительно прикрикнула:
– Кыш! Пошел прочь! Убирайся!
Струс тихонько попятился, потом повернулся и неловко затопотал к выходу. Женщина вышла следом, открыла птице калитку и долго смотрела, как серый холмик перьев на длинных ногах бредет вдоль пыльной пустой улицы. За забором Коломана Поросенка взвыла собака. Струс нелепо подпрыгнул и резво пустился наутек.
Алиса проследила путь беглеца до угла, вернулась в дом, переставила пару кастрюль, смахнула пыль с полки, подняла и выбросила за порог одинокое перышко. Потом заперла дверь и размотала лоскут на руке. Палец больше не болел. Глубокий, до кости порез зажил за несколько минут. Остался лишь тонкий розовый шрамик.
Начиная с этого утра, события в Нусбауме разворачивались стремительно, хотя так никогда и не приобрели кристальной ясности. Поспешный ход их живо напоминал галоп рыцарского коня сэра Персиваля по пыльной дороге, а сам сэр Персиваль исчез из Нусбаума в тот же день.
Исчез он самым таинственным образом, и мнения горожан на этот счет решительно разделились. Одни утверждали – рыцарь, прибрав денежки покойного Хрыча, поскакал проматываться в Столицу. Другие клялись – заморский сэр добрался лишь до околицы, после чего рассыпался серым прахом и развеялся синим дымом. Вместе с конем. Последнее мнение оспаривали, поскольку маловероятно, чтобы оставленная при выезде на нусбаумский тракт куча конского навоза принадлежала синему дыму.
Находились, впрочем, и те, что уверяли – сэра Персиваля и вовсе никогда не существовало. Достоверно установлено одно – сэр Персиваль Анцинус не делал никаких попыток найти пропавшего Струса и как будто совсем не интересовался этой частью Драконова Наследства.
Беспокойная птица, восстав из тигля Нострацельса и горшков Алисы Шинцель, сумела наследить на пергаменте нусбаумских летописей. Запись, выведенная острым почерком хрониста, гласит: «…тайным образом завладев упомянутым пернатым животным, пытались его продать, однако, благодаря случаю обнаружив чудесные свойства птицы, использовали оные, дабы…». Впрочем, вот беспристрастное описание развязки.
На третий день, считая от ночи похищения Струса, он обнаружился вновь. А именно – вежливо постучал клювом в окно каморки, снятой бывшими солдатами Гагена. Объяснения, возникшие по этому поводу между героями и колбасником, а также между Шинцелем и Алисой, покрыты мраком тайны. История не сохранила точного смысла речей.
Однако еще через день над сараем, поспешно арендованным у столяра, на шесте закачалась укрепленная на дроковой веревке вывеска – грубо выструганная деревянная фигура птицы с длинной шеей и короткими крыльями. К полудню город захлестнули слухи. К вечеру перед сараем выстроилась немалая очередь. Лакомка, скрестив на груди могучие руки, устроился на страже. Среди груды стружек нахохлился привязанный за лапу Струс.
Хайни старался вовсю.
– Дивная птица Струс! Выполняет любые желания. Лечит грыжу, ломоту и прострел! Возвращает третью молодость. Добывает девицам мужей. Избавляет мужей от жен. Медная марка за вход. Детям и беременным женщинам – скидка.
Толпа нерешительно гудела.
– А клады эта птица не указывает?
– А чтобы крышу починить…
Вперед, прихрамывая, выбрался невысокий, лысоватый человечек, впалые щеки нездорово обтягивала веснушчатая кожа. Он потоптался возле Хайни, потом приник к волосатому уху наемника.
– …
– Все обустроим в лучшем виде!
Клиент не пробыл за дверью и двух минут. Когда лысый выбрался наружу, глаза его весело блестели, он нервно облизнул сухие губы и нырнул обратно в толпу. Люди учащенно задышали, задние напирали на передних, кого-то впопыхах прижали к сучковатой стене сарая. Обиженный сдавленно возмущался. Дурнолицая девица с огромным носом, громко вопила, разбрасывая толпу.
– А чтобы бородавки вывести…
– А мешок золота…
– Сын чтобы остепенился…
Хайни приосанился:
– Мешок золота добывается сообразно натуре, лишь там, где он есть, то есть у нас его нету. Все прочее – сообразно желаниям, за обычную плату.
Горожане толкались, стремясь пробиться к заветной двери, дрожащей или твердой рукой протягивали монеты, скрывались в сарае, шептали, облекая трепет мечты в слова, касались рукой пернатой шеи или крыла. Выходили – веселые или смущенные, удовлетворенные или растерянные. Их сменяли другие. Лица, бледные, смуглые и румяные, веселые, грустные, дерзкие, робкие светились надеждой, горели вожделением, искажались тревогой, страстью и отчаянием. Попавшие в центр толпы с трудом удерживались на ногах, не в состоянии ни пробиться вперед, ни выбраться наружу. В задних рядах вычурно ругались.
Солнце село – толпа все еще ждала. Люди разошлись глубокой ночью.
Усталый Хайни присел на корточки, пересчитывая монеты.
– …а этого ты слышал, который захотел …?
– Ага.
– Никогда бы не подумал, что такое бывает. Где возвышенный разум, где забота о всеобщем благе? Разврат и суетность. Суетность и разврат. Нет, я решительно перестаю уважать человечество. Двести тридцать пять марок, двести тридцать шесть…
Лакомка подозрительно посмотрел на странно разглагольствующего приятеля и протянул Струсу орех. Струс вежливо взял подношение, покатал его в клюве и проглотил целиком.
– Хайни, дружище… Давай, закажем себе настоящий замок на востоке. Заведем винный погреб, псов, охоту, заживем как следует. Опять же там все девушки – красавицы. Не то, что в Нусбауме.
– Дивны земли востока и далек туда путь! Двести восемьдесят две медных марки, двести восемьдесят три…
– Попросим нам с тобой по жеребцу. Быстрых и ладных. Как у сэра Персиваля…
– Ты неумелый всадник, мой друг. Забыл, как две недели назад с мула сверзился? И как сказано в романах – «засим был наш благородный Рихард повергнут наземь».
Лакомка поежился.
– Ты что-то говорить чудно стал, случаем, учености Струсу не заказывал?
– Триста одиннадцать… Триста двенадцать марок. Нет, учености не заказывал. Только дар красноречия на семь дней и вечное излечение мозолей.
Друзья умиротворенно помолчали.
– Может, проще было сразу врезать – хотим, мол, триста марок, и точка?
– Ты же сам знаешь – проверено. Ежели кошелек у нас появится, он тут же у другого исчезнет. Ну, скажем, у Шинцеля, или у Хаушки. Закон сохранения звонкой монеты. Поросенок еще так-сяк, а Шинцель за грош задавится. Словом, завопит – украли и стражу кликнет. Зол он на тебя.
Лакомка задумчиво почесал волосатые костяшки толстых пальцев и зевнул.
– А что, если…
Смутная мысль забрезжила в неторопливом разуме Рихарда. Она тревожно помигала болотным огоньком, потянула по спине холодным сквознячком беспокойства и исчезла. Бывший солдат Гагена устроился на ворохе свежих стружек, хрустнул суставами и провалился в сон, решительно отмахнувшись от дурных предчувствий.
А между тем – зря. Беда подкралась незаметно. Вначале мерный ход событий не предвещал недоброго. С раннего утра возле вывески топтались посетители – пара десятков зевак, изнывающих от нетерпения. Заспанный Хайни отворил дверь и запустил по одному: конопатую девчонку в белоснежной косынке, худую женщину с младенцем на руках, писца нусбаумского нотариуса, косоглазого бродягу в полумонашеской одежде и почтенного благообразного старичка с юрким взглядом мышиных глаз. Ладер совсем уж было собрался заняться очередным клиентом – незнакомым парнем, по виду конюхом, как его труды оказались грубо прерванными. Такой внезапностью как правило обладает пресловутый небесный гром. Впрочем, гром – он на то и гром, чтобы, сея ужас, оставаться явлением благородным. Чего нельзя сказать о пронзительном женском визге, который в самый неподходящий момент осквернил слух наших героев. Вопила вчерашняя носатая девушка, расплатившаяся медной маркой за вывод бородавок. Бородавки на ее лице, действительно, исчезли, но это почему-то не произвело должного умиротворения. Рассвирепевшая девица стояла, грозно уперев руки в плоские бедра, и, по-видимому, не собиралась уходить. Лакомка невольно поискал взглядом, чем бы заткнуть уши, ничего не нашел и использовал для этого дела собственные пальцы. Хайни скривился:
