Гражданин преисподней - Чадович Николай Трофимович (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
– Почеши, почеши, – благосклонно кивнула она. – У меня там намедни чирей вскочил. Жирного, должно быть, перекушала… Ох, хорошо! Сразу в голове просветлело. Сведу я тебя, пожалуй, с…
– С Фотиньей! – подсказал Кузьма, не забывший совет изгнанника. – Сестренкой Меланьи Тихой. Очень уж она мне в прошлый раз по вкусу пришлась.
– Не паясничай! Истлела давно твоя Меланья. А Фотинья сейчас не в том сроке, чтобы зачать. Сегодня у вас наследничка не получится.
– Сегодня не получится, мы назавтра продолжим. Стараться будем, – заверил ее Кузьма. – Очень прошу вас, Феодосья Ивановна. Вот подарочек от меня примите.
Он сунул постельной свахе браслет, который не так давно снял со скелета, подвернувшегося ему во Вдовьей пещере.
– Серебро… – Феодосья поднесла браслет поближе к огню. – Маловат мне, правда… Да ладно, сгодится. Дорог не подарок, а уважение. Ты мне сзади левую половинку еще почеши… Да не так, а с душой!
– Завсегда готов услужить. – Кузьма энергично заскреб пятерней по седалищу Феодосьи. – Хоть левую, хоть правую. Хоть сзади, хоть спереди.
– Грабли у тебя еще слабые, чтобы меня спереди чесать. Тут особый искусник нужен… – Она встала и ладонями разгладила свои одежды. – Ладно, пойду… Ты здесь пока будешь обитать?
– Наверное.
– Тогда ожидай. Скоро придет твоя Фотинья.
Девица явилась даже раньше, чем это предполагал Кузьма, привыкший к нерасторопности светляков. Поскольку она несла перед собой все постельные принадлежности, включая перину, лица ее Кузьма сразу не разглядел.
В ответ на его приветствие девица что-то невнятно буркнула и, проследовав в дальний угол, завешанный иконами, занялась приготовлением брачного ложа.
Насколько позволял рассмотреть тусклый свет плошки, со спины она была очень даже ничего, хотя объемом уступала Феодосье раза в два.
– Тебя Фотиньей зовут? – на всякий случай уточнил Кузьма.
– Какая разница! – буркнула девица, взбивая подушку.
– Как – какая? – удивился Кузьма. – Надо же к тебе как-то обращаться. Вдруг мне понадобится что-то… Или в разговоре…
– То, что тебе понадобится, ты и так получишь. А разговаривать мне с тобой никакой охоты нет. – Закончив хлопоты с постелью, девица принялась расплетать косу.
– А чего ты злая такая?
– Будешь тут злой… Не мой нынче черед, понимаешь? Я отдохнуть от вас хотела! А тут тебя бес принес! Больно много мне радости от вашей любви. Спать не дашь, да еще измочалишь, как тряпку.
– Такая твоя бабья доля.
– Не доля это, а мука бесконечная! Свинью к хряку и то раз в году водят. А меня с тех пор, как титьки выросли, почитай, через ночь треплют.
– Понесешь – вот и оставят тебя в покое.
– Как же! И на брюхатых есть свои любители. И на малолеток сопливых. И даже на старух. У нас ведь на одну бабу десять мужиков приходится. Да еще со стороны некоторые вроде тебя наведываются. Попробуй услужи всем. Я ведь молчать собиралась… Так нет, завел ты меня! – Девица стащила с себя кофту, под которой, по обычаям светляков, было поддето еще три-четыре точно таких же.
– Десять на одну… Вам еще повезло, – усмехнулся Кузьма. – У метростроевцев, говорят, сто на одну. И ничего, не жалуются.
– Правильно. У них мужики с мужиками живут. Греха не боятся… Слушай, давай ложиться. Мне завтра на молебен спозаранку вставать да еще свиней надо успеть покормить.
– Разве я против, – охотно согласился Кузьма.
– Светильник сначала погаси. Не собираюсь я перед тобой нагишом выпендриваться.
– Сей момент.
Кузьма пальцем погасил фитиль. Свет он любил как редкое и экзотическое удовольствие, но все важные дела предпочитал обделывать в темноте.
– Ты разве меня не помнишь? – спросил он, залезая под одеяло.
– Почему это я должна тебя помнить? – Давая ему место, девица отодвинулась к стенке. – Разве мы с тобой раньше ложились?
– Я с сестрой твоей ложился. С Меланьей. Ты тогда еще малышкой была.
– Преставилась Меланья.
– Я знаю… Ты на меня, Фотинья, не обижайся. Мне Меланья тогда в душу запала, вот я тебя и захотел.
– Тиной меня лучше зови, – сказала девица уже без прежнего озлобления.
Кожа ее на ощупь напоминала бархат, из которого были изготовлены самые чтимые знамена метростроевцев. Хотя, по понятиям светляков, Тина считалась довольно худощавой, Кузьма, давным-давно не прикасавшийся к женским прелестям (сундукообразная задница постельной свахи Феодосьи была, конечно, не в счет), сладко изумился тому, как много тут имелось всяких изгибов, складок и впадинок, совершенно не свойственных мужскому телу.
– Ты это оставь! – Тина заерзала так, словно на нее напала орава голодных клопов. – Ты дело свое делай. Я не идол, чтобы меня оглаживать, и не икона, чтобы куда ни попадя целовать.
– Дурочка, я ведь ласкаю тебя.
– Не нуждаемся мы в ваших ласках, – ответила Тина, однако ее сопротивление мало-помалу угасло.
Перевернув податливое и легкое тело на живот, Кузьма внезапно наткнулся на изъян – спину и ягодицы Тины покрывали шрамы, такие глубокие, что в них свободно помещался палец.
– Что это? – удивился Кузьма. – Тебя, похоже, плетью стегали!
– Если бы… Лучше сто плетей, чем одно такое приключение. Ты разве про это от Меланьи не слышал?
– Нет.
– Скрыла, значит… У нее такие рубцы тоже имелись. Особенно на левом боку. Да только, как видно, ты с ней руки не распускал. Не то что со мной…
– Кто же вас так изувечил?
– Химера проклятая. На свинарнике врасплох нас застала… Я тогда совсем еще несмышленая была. Помогала, чем могла, Меланье. Вдруг вижу, выплывает на нас из мрака что-то непотребное. Вроде как сеть, из стеклянных нитей сплетенная. Ни головы, ни ног. Наваждение бесовское… Хорошо хоть, что между нами кабаны оказались. Легла та сеть на них, но краем и нас с сестрой задела. Кабаны даже хрюкнуть не успели, а на нас словно столбняк напал. Не можем ни крикнуть, ни шевельнуться. Описались даже со страху… Сколько времени так прошло и не упомню, а только стали кабаны на глазах усыхать. Высосала химера из них все соки. Одни шкуры остались. Стало быть, и нам конец скоро… Жути натерпелись – не приведи Господь! Руки бы на себя, кажется, наложила, да отнялись руки. Спасибо мясникам, которые за кабаном явились. Спасли нас. Изрубили химеру топорами, а что осталось – сожгли. Сама-то она хлипкая оказалась, как студень. Нас водочными примочками да свиным жиром выходили. Только шрамы на всю жизнь остались.
– Эта тварь чертовым пухом называется, – сказал Кузьма. – Или крапивником. Подбирается всегда втихаря, не то что другие химеры. Пару раз и я с ней сталкивался.
– Страшно небось одному по темным норам шляться?
– Привык… А оравой при лампадах жить разве не страшно?
– Тоже страшно. Каждому твой кусок поперек горла стоит, каждый тебя подмять норовит.
– Вот видишь. Потому я и один… А сейчас помолчи. Не отвлекайся. Не до разговоров мне… Пора к делу приступать. – Печальный рассказ Тины почему-то еще больше раззадорил Кузьму.
– Не спеши… Так и быть, поласкай меня еще. Наши-то мужики на ласки скуповаты. Наваливаются, как медведи. Потом вся в синяках ходишь.
– Это от страсти… Тут уж ничего не поделаешь… Природа…
– Ладно уж… Удовлетворяй свою природу, пока я добрая…
Немного попозже Кузьма зажег плошку и без помех рассмотрел все ее шрамы – и ветвящиеся борозды, оставленные чертовым пухом, и глубокие оспины, проделанные клещом-скоморохом, и следы укусов, которые нанес Тине один ненормальный светляк, недавно изнасиловавший ее прямо в свином корыте (имя насильника она держала в тайне, поскольку за такое преступление мужчин здесь публично охолащивали).
– А у тебя ни единой царапинки, – с завистью сказала Тина, проведя пальцем по его впалому животу. – Везучий…
– У нашего брата шрамов не бывает, – объяснил Кузьма. – Первая же серьезная рана, которую я получу, будет и последней. Если химера не добьет, так мох удавит. В тех местах, где я бываю, помощи ждать неоткуда.
