Оборотни - Джонс Стивен (книги без сокращений TXT) 📗

— Какого черта делает Расщепленное Дерево?!

Второй чинук, младший из двоих, тот, который был таким скромным и старался держаться «в тени», выхватил длинный охотничий нож и со всех ног помчался к рухнувшему зверю. Влажная земля и хвоя разлетались из-под мокасин, индеец дико завывал на бегу.

Наджент вскочил на ноги, чтобы ринуться в погоню, но старший индеец, Джексон, успел его опередить.

— Что он делает? — снова закричал Наджент. — Останови этого недоноска!

Когда запыхавшийся Наджент поравнялся с индейцами, старший уже остановил молодого. Чинуки горячо спорили на своем языке.

— Так, ладно, в чем дело? — отдышавшись, спросил Наджент.

— Расщепленное Дерево… — Джексон был в замешательстве. — Босс, он хочет перерезать волку глотку.

— Он с ума сошел? — Наджент сплюнул и вытер пот с лица. — Зачем он хочет это сделать? — Он повернулся к молодому индейцу и зло прорычал: — Ну, зачем?

Расщепленное Дерево сдвинул брови и что-то пробормотал на своем языке. Джексон пожал плечами:

— Старое суеверие, босс, многие племена в это верят. Нужно освободить душу волка. Поймите, наш народ почитает волка, мы относимся к нему как к брату охотнику. Убить волка можно, но ему надо оказать почести, как воину. Убил и сразу перерезал глотку, тогда его душа освободится и сможет охотиться в другой жизни. Если вовремя не освободить душу волка, он отомстит.

— И не думай! — Наджент толкнул Расщепленное Дерево в грудь. — Только попробуй! Я заплатил сто тысяч за лицензию и еще тридцать тысяч за этот вот выполненный по специальному заказу «ремингтон», чтобы не повредить его шкуру. Ты не перережешь ему глотку, сынок, пошел ты к черту со всеми своими суевериями!

Расщепленное Дерево начал сердито увещевать старшего чинука. Джексон поморщился:

— Он говорит, что уже почти не осталось времени, босс. Позвольте ему сделать это прямо сейчас, и, может быть, все обойдется.

Наджент взвесил на руке «ремингтон» и сказал:

— Скажи этому чертову дикарю, что, если он хоть на шаг подойдет к волку, я его пристрелю.

Губы молодого индейца скривились в презрительной усмешке, он убрал нож в ножны, повернулся к Надженту спиной и сказал на английском:

— Вы в ответе, мистер Наджент. Чертов дикарь хотел все сделать правильно. Надеюсь, вы сможете жить спокойно после того, что совершили.

Ночь и полная луна вступили в свои права, горы и лес окрасились в черный с серебряным отливом цвет. На плоском валуне в центре лесной поляны стоял молодой индеец, нагой, без ритуальной раскраски, и странные всполохи света придавали его жилистому телу сходство с диким животным. Стая окружила валун, серые тени замерли, волки не спускали глаз с юноши.

Индеец набрал в грудь побольше воздуха и завыл по-волчьи, сначала тихо, потом, поднимая лицо к небу, все громче, пока его вой не перешел в крещендо, а взгляд не устремился прямо на полную луну. Волки тоже задрали вверх вытянутые морды и присоединились к погребальной песне…

В небольшой горной пещере пятеро индейцев сидели вокруг дымящегося костра. Двое в штанах из денима и макино [64]были обуты в тяжелые ботинки. Старший из этих двух чувствовал себя неловко, второй был напряжен и настроен решительно. Трое других, старейшины, были нагими, если не считать ожерелий из когтей и зубов. Один из старейшин сжимал между коленей молчащий до поры бубен.

В соответствии с традициями по кругу передавали трубку, из руки в руку, от губ к губам. Трубка была набита не только табаком, но чем-то еще, от чего расширялись зрачки, а голова, руки и ноги становились легкими.

Когда каждый из собравшихся несколько раз затянулся из трубки, самый морщинистый из трех голых индейцев с почтением положил ее на землю, потом повернулся к беспокойному гостю и обратился к нему как к старшему из двоих:

— Этот белый, Наджент… Ты говоришь — он нарушил закон охоты?

Джексон смутился.

— Я ничего такого не говорил, этот парень просто не знаком с нашими традициями. Он не хотел ничего плохого.

— Послушай себя, Джексон, — зло сказал Расщепленное Дерево, — Ты так стараешься оправдать этих ублюдков, словно сам стал бледнолицым. Старый Отец, — молодой чинук повернулся к старейшине, который задал вопрос Джексону, — я сказал этому Надженту о законе, о наших традициях. Он насмехался, называл нас дикарями. Угрожал убить меня, если я все сделаю правильно. И теперь душа Волка не может найти покой, она взывает о мести. Послушайте меня, в ту ночь я вернулся в лес скорбеть о волке, и серые братья, они все пришли туда, где я пел погребальную песнь. Они не причинили мне вреда, наоборот, они плакали вместе со мной. Помоги душе Брата Волка, Старый Отец, помоги ей.

Старые индейцы склонились друг к другу и тихо заговорили на таком древнем, странном языке, что ни один переводчик не смог бы понять ни слова. Совещание закончилось, и старики с мрачными, словно вырубленными томагавками лицами, на которых играли желто-оранжевые отсветы от костра, закивали головами.

Тот, кто держал между коленей бубен, начал отбивать ритм. Тяжелые равномерные удары постепенно завладели чувствами и грозили взять под контроль разум людей. Один из старейшин взял горсть смешанного с одурманивающей травой табака и швырнул ее в костер. Костер вспыхнул, в воздух поднялись клубы едкого дыма. Через несколько вдохов и выдохов Джексон и Расщепленное Дерево почувствовали, что начали растворяться в пространстве, их тела и сознание летели, словно подгоняемые порывистым ветром листья.

Старый Отец начал произносить заклинание. Странная, негромкая песня, несмотря на свою неспешность, вскоре могла соперничать по энергии с ритмом бубна. Тени старейшин, подобно наскальным рисункам, изгибались, удлинялись и принимали жуткие, едва заметные черные формы на стенах пещеры.

Через некоторое время Расщепленное Дерево ткнул в бок товарища и подрагивающей рукой указал на костер. Чинуки с ужасом смотрели на дым, который, танцуя и клубясь, приобретал очертания Брата Волка…

В роскошных апартаментах в многоэтажном районе большого города человек вздрагивал и корчился во сне. В какой-то момент, несмотря на эффективную систему кондиционирования, в спальне запахло чем-то едким. Ноздри человека вздрогнули, словно кто-то мешал ему, раскуривая возле его постели смесь табака и наркотических трав.

— Превосходно, просто превосходно. — Уоллес Пламтри нежно, с любовью пробежался пухлыми пальцами по великолепной туше убитого животного. — Для меня, мистер Наджент, будет истинным удовольствием сделать для вас эту работу. Этот зверь, наверное, был гигантом среди себе подобных.

— Наверное, — сказал Наджент.

Он старался говорить бесстрастно, чтобы скрыть ликование, которое распирало его изнутри и грозило вот-вот разнести на куски. Годами он ублажал конгрессменов и секретаря штата, годами делал щедрые пожертвования партиям и частным фондам, годами держал в страхе нечистоплотных чиновников, все эти годы были потрачены не зря — ему выдали-таки драгоценную лицензию.

— В наши дни редко встретишь такой замечательный экземпляр, — со вздохом сказал Пламтри. — Эти проклятые консерваторы портят жизнь таким, как вы и я. Мы с вами анахронизмы. — Он расстроенно тряхнул головой, и его белые кудряшки рассыпались по воротнику.

Пламтри протер огромным носовым платком свои любимые старомодные очки.

— Мы, охотники, — исчезающий вид, Пламтри, — проворчал Наджент. — В наше время не ценится искусство выслеживать и убивать.

Таксидермист приподнял одну бровь.

— Тут вы правы, сэр, — иронично заметил он. — Если только ты не какой-нибудь низкий злодей, который охотится на людей, преследует и убивает их на улицах городов. Иначе кому какое дело, чем ты занимаешься?

— Да уж, — кивнул в ответ Наджент. — В стае бандитов с выкидными ножами можно сколько угодно резать и увечить себе подобных. Всем плевать. Копы и не пошевелятся, а если они и возьмут кого-то, судьи с бандитами ударят по рукам. Но, если ты хочешь убить дикого зверя, проклятье, ты для них хуже Джека Потрошителя.