Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Еще бы. С пулеметом на гантраке не пошутишь. Люди тут были пуганные, битые. Сказывалась память давних войн и разорений.
Заодно Генерал на последнем сеансе связи приказал всем отрядам ловить бродяг и всех подозрительных и везти в Замок. Там в подземных казематах к ним умели находить подход.
Но к этим обязанностям атаман относился, спустив рукава. Он в шпионов не верил и одну оборванную семью с железной тачкой отпустил на все четыре стороны, только проверив доку́менты у мужика в резиновых сапогах и бабы неопределенного возраста в шерстяном платке. По виду типичные «мешочники». У него дома на Волге таких называли «старатели». Он сам таким был, и от хорошей жизни ими не становятся.
Про себя он заметил, что в деревнях тут люди живут не лучше, чем крестьяне Гоги. Не сравнить с сияющим Заринском. Город на берегу реки Чумыш был красив и, если закрыть глаза на брошенные районы, где дома были аккуратно заколочены, а въезды на аварийные улицы перекрыты заборами с предупреждающим знаком, казался пришельцем из другого времени. В его центре даже тротуары были замощены плиткой и деревья подстригались.
Местные говорили, что в это время года ветры дуют с севера и грязных дождей не бывает, даже при том, что грязной здесь считались такая вода, которая на Волге и на Урале считалась годной для питья.
Но можно ли верить местным? После Урала атаман не доверял ни дождям, ни людям.
Здесь, в Сибири, погода еще гаже. И если такой была осень, то страшно представить, какой будет зима. Но зато здесь почти нет людей. И уж лучше померзнуть, чем получить пулю из засады.
Штабной УАЗ не вмещал все отделение, и Димон посчитал бы себя последней тварью, если бы отсиживался, когда пацанам приходится мокнуть. Он был спокоен. Ветер действительно дул с северо-востока. А там, как говорили, городов не было, а только океан, за которым даже если что-то и взрывалось, то очень-очень далеко.
В общем-то, если бы не собачачий холод, он бы сказал, что ему в Сибири нравится. Тут меньше хабара, чем на Урале, но меньше и отравы. Можно даже жрать грибы, рыбу и дичь.
Вокруг него бойцы накидывали и завязывали капюшоны плащ-палаток, крестились и бормотали заговоры. Если дождь плохой, то, в натуре, оставалось надеяться только на высшие силы.
Через пять минут дождь пролился и небо сразу прояснилось. Выждав еще немного, пока остальные сушились и обтряхивались, Окурок спокойно набрал в ведерко воды. Запитав прибор от автомобильного аккумулятора, замерил гамма-фон (тот был «нормальный»), поднес зонд к воде.
По слухам этот ДП-5 был изготовлен ровно сто лет назад. Но фурычил как новенький.
Вначале не было ничего. Стрелка не шелохнулась. Но прибор был исправен — он проверил его, повернув фигнюшку на зонде, которая сама давала маленькое свечение.
Дальше Окурок покрутил ручку, как учил его еще один из мамкиных хахалей, сменил диапазонд на другой, более чуткий. «Когда-нибудь это спасет тебе жизнь, щенок. Шучу. Ты все равно околеешь — от поноса, от кашля или просто с голодухи. Кормить-то я тебя и твою мамку-шлюху больше не буду».
Добрый был дядя Слава, мир его костям. Знал бы этот татуированный бык, живший мелким крысятничеством и давно сгнивший в земле, чего добился мальчик Дима, которого он когда-то лупил обрезком шланга.
Стрелка столетнего прибора чуть шелохнулась. Окурок выждал, потом сбросил и повторил замер. Ага! И вода была тоже нормальная. Не для питья, конечно, но рожу помыть можно.
— Все чисто! — громко объявил Димон. — Будем жить.
Хотя «Димоном» его теперь называли реже. Больше по отчеству или товарищем атаманом Саратовским, как он теперь подписывался. По названию города, где прошло его детство.
Но для своих он по-прежнему оставался дядей Димой по прозвищу Окурок, хоть и стал командиром, после того, как Нигматуллин зацепил ногой поставленную уральцами мину-растяжку. Теперь под началом Дмитрия ходил отряд «Череп» — если и не лучший в орде, то самый лютый.
Не считая нохчей, конечно. Но они в поход не пошли, кроме пяти или десяти человек — остались грабить Ёбург.
— Опять льет, етить твою через коромысло, — ворчал худосочный Комар, пряча голову в плечи. Ветер трепал его потертую штормовку, на острый нос падали последние капли ушедшего дальше в холодную пустыню дождя. — Ну сколько можно!
Он всегда жаловался. На дождь, на снег, на холод, на редко выпадавшую жару, на сапоги и на лямки от вещмешка. Но при этом был вынослив, как лошадь, поэтому на его брюзжание давно никто внимания не обращал. Только когда он слишком увлекался, Окурок делал ему внушение. В этот раз хватило сурового взгляда. Увидев выражение лица командира, Комар заткнулся и начал работать лопатой с удвоенной силой. Могила должна быть просторной. Так требовал закон.
Его молодой напарник копал молча и сосредоточенно. За этот месяц Мишка изменился и возмужал. В первом же настоящем бою малец посмотрел в глаза ангелу смерти и двоих отправил к нему сам, а это меняет людей.
Тогда они попали в засаду ополченцев из Пышмы, не все из жителей которой были рады видеть гостей на своей земле. В тот день зашитые в куртку стальные пластины, задержали пулю из «вертикалки» и спасли ему жизнь, хотя, конечно, от выстрела из «калаша» это не помогло бы.
После этого случая самодельные броники стали мастерить себе и другие. Хотя в пользу их Окурок не верил. Он даже фабричные, довоенные жилетты не одобрял — подвижность в быстром бою важнее — это тебе не осада, когда враг врылся в землю и надо выковыривать его из каждого здания. Хотя и такой опыт у них уже имелся. И получили они его совсем недавно, при взятии Ёбурга.
Вначале копали в низинке. Но стоило лопате уйти на полштыка в землю, как она натыкалась на сплошные камни. Пришлось рыть могилу выше по склону, на ровном травянистом лугу. Когда-то здесь был огород. Узнать это можно было только по нескольким столбам от забора, по остаткам дорожки, выложенной бетонными плитами, да по яме колодца, наполовину засыпанного осевшей землей.
От дома почти ничего не осталось. Его фундамент виднелся среди березок и кленов, вымахавших в полтора человеческих роста, которые сейчас качались и махали своими ветвями, словно руками. То ли приветствуя, то ли провожая.
Какие-то постройки — не то сараи, не то коровники, тоже сгорели дотла — только трава на их месте была немного другая, по цвету и по росту. Вряд ли это был атом. Далековато. Скорее полыхнуло во время одного из лесных и степных пожаров, которые, если верить местным, случались в этих краях за короткое лето.
Тут хотя бы не было камней.
«Спи спокойно, корешок».
Атаман Окурок и сам бросил десяток лопат земли, здесь не было урона его достоинству. Наоборот, если бы он простоял в сторонке, это было бы паскудством. Все-таки это был товарищ, с которым и в огне, и в говне побывали.
Хорошо проявил себя старик и при штурме Ёбурга, богатенького города, который поднялся на раздербанивании залежей из подземных убежищ. Они на Урале были на каждом шагу. Только, как говорят рыбаки: «Места нужно знать». Потому что почти во всех ничего, кроме старых костей, не было.
Из двадцати добровольцев, которые отправились в поход с Волги вместе с Ордой под началом Окурка, в живых не было уже семерых. Четверо пали в боях и от ран. Двое, включая Иваныча, померли в переходах и от болезней. Еще один потерялся. Скорее всего, его тоже зарезали уральцы, когда он стоял в карауле. Но ни один не разочаровался и не попытался вернуться домой.
Из четырех жердин устроили табут — погребальные носилки. На них лежал покойник, одетый в саван, который правильно звался «кафан» — простую дерюгу в два слоя, под которой угадывались очертания костлявого тела, даже лицо с резкими чертами.
Его зарыли, насыпав небольшой холм, но никак не отмечая место. Всевышний зрит. А смертным не обязательно.
— Спи спокойно, брат, — вслух сказал Окурок.
