Клинки и карабины (СИ) - Манасыпов Дмитрий Юрьевич (книги бесплатно полные версии txt) 📗
– Эти не страшные. – Грустноглазая кивнула наверх. – Так, жрут, если могут, как крысы здесь живут.
– Тебя как звать?
– Не помню. Бояться надо других. Если мы найдем твоего братишку, то другие будут рядом. У хозяина лабиринта их целая коллекция.
– Откуда ты все знаешь?
Она снова красиво и грустно улыбнулась.
– Меня не просто залечили, а держали в клетке, заставляли смотреть и слушать. Вот это все питается болью, страхом, кровью и душами. Здесь много людей умерло, страдали, боялись, мучились, кто-то с собой кончал. Вот дверь и открылась, оттуда, снизу. И теперь этому всему нужно питаться.
Вадим понимающе мотнул головой. Ну да, все как в кино. Только на самом деле, сука. И этот, поперся сюда, с уроков удрал, он же ему кричал, только не понял, куда Санек поперся. Дебил, все из-за него.
– А еще вы что-то натворили всякого за последнее время.
– Чо?
– Ты думаешь, вот это просто само по себе случилось? – Она показала вокруг. – Вы же там не хотите жить по-хорошему. Вот и…
– Где там? – Вадим немного устал от ее нудятины, если честно.
– Снаружи. – Грустноглазая замолчала, закрывшись от него.
Снаружи… Демоны. Лабиринт, питающийся душами и кровью. Бред какой-то.
Сверху, со спуска, хрустнуло. Затопало, как совсем недавно. Вадим замер, мягко лапнув ствол из-за пояса. Толку – ноль, но хотя бы что-то.
Темные и низкие, стучащие сразу ногами и руками, как обезьяны. В полосатых грязных остатках пижам, быстро-быстро двигающиеся сюда. Вадим сжал ствол, прицелился.
– Дверь! – прямо в ухо прошипела грустноглазая. – Помоги!
Вадим вцепился в ручку, наплевав на боль, когда ледяной металл впился в них, дернул на себя. Топот ускорился, скрипнула откаченная каталка, загремело падающим металлом.
– В сторону, дурак! – грустноглазая, перехватив ручку поверх, дергала вправо.
Точно! Вадим рванул сильнее, до хруста в плечах со спиной. Топот мешался с повизгиванием и шумно-клокочущим бормотанием.
Ролики, приставшие к заледеневшей направляющей, подались. Дверь скользнула неожиданно легко, они влетели внутрь, почти запутавшись друг в друге. Грустноглазая пахла остро, сладко и тяжело. Вадим, охнув от стрельнувшего колена, встал, смахнув кровь с разбитой брови. Заорал, видя бледное вытянутое лицо с тремя темными пятнами – глаза и пасть, становящейся шире, тянущиеся к нему длинные толстые пальцы с желто-грязными ногтями. Рванул дверь назад, рванул как смог сильнее.
Запястье хрустнуло, когда толстая сталь, неожиданно разогнавшись, рубанула по мертвой плоти. Хруст вышел липким, брызнуло почти черным, кисть, растопырившись пауком, улетела в сторону. В ушко для замка, лязгнув, грустноглазая вогнала арматуру, выхватив ее из пучка на полу. За дверью бормотали, визгливо плакались и стучались сюда.
– Кровь. – Она кивнула на лицо Вадима, провела ладонью по-своему, забрызганному алым, размазывая еще больше. Дрогнула губами, машинально облизнув ладонь и отвернулась. – Есть чем перевязать?
Перевязать? В больничке нет бинтов?! Вадим, сползая по старым козлам для ремонта, сел на пол. Ногой оттолкнул таз с навеки засохшим раствором к арматуре. Хохотнул, глядя на ладонь, с пальцами без кожи, содранной стылым железом и кровью, капающей вниз. Бред-то какой, сука!
– Нам нужно идти. Здесь нельзя задерживаться.
Она присела рядом, смотрела, как Вадим, оторвав рукав толстовки, неловко мотает сам себя. Не помогала, смотрела в сторону, с какой-то странной тоской в своих зелено-желтых глазах.
Крик пришел из одного из трех отростков, ведущих вглубь проклятого муравейника, выросшего вместо пары больничных проходов. Дикий, рвущийся из кого-то, испуганного насмерть, загнанного в угол. Знакомый голос.
– Сука! – Вадим подхватил арматурину, длинную и острую на конце. – Сашка!
Шкафы, столы, матрасные сетки, дужки, сами койки, прогнившие от ржавчины, разлетающейся октябрьской листвой. Лопнувшие стены, блестящие тараканы, мокрицы и многоножки, вздувшиеся рыжие пятна, выпячивающие штукатурку, крошащуюся и облетающую хлопьями. Стекающую краску труб отопления, изъеденных коррозией и переливающихся катящимся конденсатом.
Здесь вдруг накинулась душащая влажная жара, оседавшая мелкими каплями повсюду, превращая коридор в длинную скользкую кишку.
– Прачечная! – грустноглазая ткнула на провисшее полотно двери, разодранное в клочья, дырявое и исписанное засохшим бурым. – Там!
Орущий Сашка доказал правоту. Вадим, пинком сорвав створку, ввалился в густо-мокрую прель и стелящийся пар. Густо пахло варящейся говядиной.
– Сашка!
Тот крикнул из-за белесой завесы, зачавкал подошвами, почему-то убегая от них. Следом прошлепало тяжелое, промелькнувшее через лопнувшую завесу. Вадим прищурился, пытаясь что-то разглядеть или хотя бы расслышать.
– Там! – грустноглазая метнулась в водяную пыль и ленивый туман. Вадим бросился за ней, сумев поймать скрежет и гулкий удар.
Сашка хрипел, болтая ногами в полуметре над полом. Трепыхался в жесткой хватке, брызгал соплями и слюной, молотил руками по одной единственной, спокойно удерживающей пацана в воздухе.
Спина в складках обвисшей кожи длинного тела. Черные змеи вен сбегали от выпирающих позвонков над копчиком ниже, к вислой заднице, раздувшимся ляжкам и слоновьим ногам с невообразимо большими ступнями.
Завязки клеенчатого фартука трещали на дряблых боках, лямка впивалась в морщинистую шею с индюшачьими подбородками трясущегося безглазо-гладкого лица. Широкие вывернутые ноздри шумно выдыхали капли. Кудряшки, липкие и короткие, как-то держали красную ленту, вплетенную вокруг головы-груши.
Сбоку, исходя кипятком, бурлил огромный чан для стирки. Ржавея болтами, смотрела вверх острыми кромками длиннющая доска-терка. Чудовищная мразь разворачивалась к ней, таща Сашку к въевшимся кровяным потекам на мездровальне. В белой пузырящейся воде сновали ошметки предыдущих гостей прачечной.
Вадим завопил, совершенно по-детски, рванул вперед, вгоняя арматуру под ребра. Прачка низко охнула, выдохнула красные капли, заплакала в голос, уцепилась в чан и бросив Сашку. Освободившейся рукой хватанула натянутый фартук, выпирающий из-за ребристой стали, проломившей ребра и разодравшей качавшуюся плоскую грудь.
– А-а-а! – Сашка, отплевавшись и сумев встать, качнулся к Вадиму, перехватил арматуру, навалился своим тощим телом.
– Дави! – Вадим, скользя кроссовками по хлюпающе-склизкому полу, толкал падлу к чану. – Давай!
Прачка, уцепившись уже обеими руками, пыталась освободиться, рвалась в сторону.
– Помоги! Слышишь! – Вадим вертел головой, не видя грустноглазую. – Сука!
Тварь махнула рукой и влепила Сашке в голову, отбросив того в густой пар. Вадим, взвыв, навалился как мог. Спина рвалась, отдаваясь в ноги, но он давил и давил, видя, как чудовищная скотина выигрывает, отталкиваясь от чана и выпуская из себя почти треть железяки.
Сашка, качаясь, встал на четвереньки, шаря в прогнившей обувной тумбе. Поднялся с чем-то круглым… с большим эмалированным тазом. Подскочил к прачке, размахнулся и ударил справа в голову.
Глухо хрустнуло, лопаясь. Тварь вдруг отяжелела, явно осев. Сашка подпрыгнул и ударил еще, попав выше. Прачка почти шлепнулась на колени, скрежетнув железом по чану, повисла на выступающем конце арматуры. Плеснула кипятком, уронив туда руку и даже не дернувшись. Сашка ударил снова, странно сместив ее макушку вбок. Лента, соскользнув, упала в воду.
– Возьми! – Вадим передал брату железку. – Поднимай вверх!
Нагнулся, чуть не блеванув, когда взялся за щиколотки, с трудом заведя руки под ножищи. Под пальцами мягко ворочалось, оставаясь холодным даже в парилке сраной прачечной.
– Давай!
И рванул вверх тяжеленную тушу, почти крича от боли в сорванной спине. Она очнулась, когда чудовищно раздолбанные пятки уже смотрели в потолок. Вадим и Сашка еле успели отбежать, закрывая головы руками. Кипяток взорвался от ее рывков, вопли рвали воздух циркулярной пилой.
