Эффект проникновения - Быстров Андрей (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
– Правильно. А Владимир Витальев, которого считали пропавшим без вести, оказался в Фоксхоле и продолжил работу здесь. О, мы не жалели средств и ресурсов! Вскоре был создан прототип будущего эликсира бессмертия – реакарбизон. Витальев применял низкотемпературный плазменный синтез и добивался воспроизводства в организме вещества, подобного карбину. Реакарбизон в несколько раз ускорял процесс регенерации поврежденных тканей, но он не был еще настоящим виталином. Ведь мало одной регенерации, надо было выключить в организме программу старения и смерти, так называемый апоптоз.
– И Витальев сумел достичь этого?
– Увы, нет. Великого ученого постигла судьба Фауста в борьбе за бессмертие. Он испытал на себе недоработанный препарат и умер. Но его смерть не была напрасной, она помогла его ученикам обнаружить ошибку и довести работу до конца. Я не биолог, а физик, как и вы, поэтому объясню на пальцах. Внутри человеческой клетки имеются сорок шесть хромосом, которые обволакивает молекулярная структура теломераз. Этот фермент выполняет ту же функцию, что и наконечники на ботиночных шнурках, – он не позволяет концам хромосом махриться. Каждый раз, когда клетка делится, наконечник становится короче. В молодых клетках теломераза достаточно, и наконечники восстанавливаются быстро. Но в стареющем организме, где включена программа апоптоза, теломераз практически отсутствует. Наконечники исчезают, хромосомы перепутываются, клетки перестают делиться… Человек умирает.
Итак, перед учениками Витальева стояла задача: победить апоптоз и найти способ клонирования гена теломераза – в технологии такого клонирования и допустил роковой просчет сам учитель. Принцип был верен, но все дело в кажущихся мелкими деталях… Два года потребовалось, чтобы сделать революционный шаг от реакарбизона к виталину. Но теперь мы имеем препарат, который не только уберегает человека от гибели в результате серьезного ранения, но и отодвигает на неограниченный, по-видимому, срок старость и то, что называлось естественной смертью.
– По-видимому?
– Ну, мы не можем наверняка утверждать, что подвергнутый действию виталина организм вообще никогда не умрет. Попросту прошло слишком мало времени, чтобы увидеть это воочию… И потом, вечность – категория скорее философская, нежели практическая. Ничто не вечно – ни Солнце, ни звезды. Но если виталин продлевает жизнь реального человека на тысячу, да хотя бы на триста, двести лет – разве этого мало? Нужно лишь регулярно делать инъекции – раз в месяц. А производство виталина у нас налажено хорошо…
– Двести лет – немало, – согласился Олег. – Триста тем более. Но получается, что вы не вполне уверены в свойствах виталина?
Ратомский помрачнел. Олегу показалось, что задета чувствительная струна.
– Расчеты довольно точны, – сухо сказал он, – но когда имеешь дело не с компьютером, а с живым организмом, всегда остаются неясности. Например, Корнеев, один из учеников Витальева, пытался доказать, что…
Геннадий Андреевич внезапно умолк, точно сожалея о вырвавшихся последних словах. Мальцева очень интересовало, что именно пытался доказать Корнеев, но он понимал: из Ратомского не вытянуть ни слова сверх того, что он сам пожелает сообщить. Так как Геннадий Андреевич продолжал молчать, уставившись на рюмку, Мальцев решился-таки произнести следующее замечание:
– Вероятно, мгновенная регенерация спасает все же не во всех случаях. Допустим, при обширном поражении сердечной мышцы…
Не будучи уверен, что не вторгается по-прежнему в орбиту так изменившей настроение Ратомского темы, Олег говорил негромко и, пожалуй, с робостью. Однако Геннадий Андреевич развеял его опасения. Он откликнулся почти воодушевленно, словно увидел в волнах спасательный круг и воспрял духом.
– На человеке этого, конечно, никто не проверял… Но эксперименты на животных дали поразительные результаты. Я сам видел мартышку, получившую пулю в сердце и выжившую… Видел и другую, которой взрывом снесло полголовы, раздробило кости, разорвало позвоночник на несколько частей… Она осталась глубоким инвалидом, по тоже выжила.
– Пулю в сердце? – недоуменно повторил Мальцев. – Как же можно выжить после такого? Ведь если сердце хоть ненадолго прекратит работу, лишенный кровоснабжения мозг погибнет. А регенерация хоть и быстра, но не мгновенна в буквальном понимании.
– Виталин действует разумно! – воскликнул Ратомский с тем суеверным восторгом, с каким, наверное, монахи прошлого возглашали «Чудеса Господни неисчислимы». – Да, разумно и очень изобретательно, как если бы обладал сознанием. Я присутствовал на вскрытии… Кстати, чтобы убить ту мартышку, пришлось применить декапитацию, приношу извинения за натурализм… То есть отрезать ей голову. Так вот, вскрытие показало интереснейшие вещи. Когда пуля прошла через центр сердца, вырвала клок мышцы, правая и левая стороны продолжали сокращаться самостоятельно, словно вместо одного сердца стало два. Это оказалось возможным благодаря тому, что активные начала виталина сразу произвели микроремонт на клеточном, а может быть, на молекулярном уровне. В дальнейшем же функции сердца восстановились полностью. Кроме того, мозг мартышки после остановки кровообращения в результате отделения от тела и, следовательно, клинической смерти, жил не пять – семь минут, как обычно, а около часа.
– Потрясающе, – искренне сказал Олег. – Но что будет с человеком, если прекратить инъекции виталина?
– Да ничего не будет… Организм постепенно вернется к обычному режиму работы, вот и все. Более здоровым, чем раньше, человек не станет, но и в развалину тоже не превратится. Словом, Олег, добро пожаловать в клуб бессмертных…
– Что? Я не ослышался, вы приглашаете меня в клуб?
– На определенных условиях, конечно.
– Прежде чем обсуждать какие бы то ни было условия, – твердо заявил Мальцев, – я задам вопросы о Кудрявцевой и Сретенском. Живы ли они, где они? Могу ли я их видеть? Что с ними произошло?
Ратомский испытующе посмотрел на Олега и кивнул:
– Отвечу по порядку. Они живы и чувствуют себя, смею надеяться, неплохо. Они здесь, в Фоксхоле. Вы с ними увидитесь… Правда, на это нужно разрешение Гордеева, но думаю, вы получите его без проблем. На ваш последний вопрос – что с ними произошло – ответить несколько сложнее… Как вы, вероятно, уже поняли, физика Сопряженных Миров – темный лес. Да, мы можем открывать Двери, не зная толком, что это такое… Но помимо Дверей, существуют еще так называемые Зоны Проникновения. Земля и Фоксхол, Земля и другие миры соприкасаются каким-то образом в неведомых измерениях, их физические координаты иногда взаимно перекрываются. Думаю, такие зоны были всегда… В голову закрадывается крамольная для ученого мысль – а что, если бабушкины сказки о снежном человеке, уцелевших доисторических монстрах, кораблях инопланетян – и не сказки вовсе? Мало ли какая чертовщина может проваливаться сквозь эти самые Зоны…
Однако я немного отвлекся. Зоны Проникновения, Олег, возникают самопроизвольно без видимых закономерностей. Продолжительность их существования различна – от нескольких секунд до нескольких суток. Иногда они образуются в одном и том же месте с разными временными интервалами, как бы возвращаются к истокам, но и здесь никаких очевидных закономерностей обнаружить не удалось. Ваша экспедиция попала в одну из таких Зон. Сретенский и Кудрявцева подошли слишком близко к Порогу… Если бы Зона прожила дольше, они могли бы и вернуться из Фоксхола. Но там, насколько мне известно, состоялся лишь очень краткий контакт.
Под конец Мальцев слушал уже не слишком внимательно, и тому были причины. Во-первых, судьба Сретенского и Кудрявцевой прояснилась. Они живы, они здесь, с ними можно будет увидеться! Выходило, что Мальцев не зря затеял свое доморощенное расследование – ох как не зря! Во-вторых, лавина ошеломляющей информации, обрушившаяся на Олега, мешала ему адекватно воспринимать новые откровения Ратомского. В его мозгу произошло своего рода интеллектуальное замыкание, вызванное информационным перенасыщением – вплоть до полузабытых приступов головной боли. Пожалуй, имелась и третья причина. Мальцев никак не мог выбрать правильную линию поведения в этой социалистически-сюрреалистической Лисьей Норе, Фоксхоле. Сразу соглашаться на все предложения или изобразить сомнения, колебания? Кто знает, как они воспримут то или иное.
