«Давай полетим к звездам!» - Чебаненко Сергей (читаем книги .txt) 📗
Как только стало известно, что войска СССР и США получили приказ вернуться в обычное состояние, я с Игорем Лосевым вылетел на “Галеоне” навстречу “Знамени” и нашей невидимой эскадре десантных модулей.
Алексей Леонтьев и все, все, все - 9
ПОЛЕТ В АТМОСФЕРЕ
Разделение отсеков космического корабля... Гулкий хлопок где-то за спиной, под днищем спускаемого аппарата, мягкий толчок - и все, прощай, двигательный отсек.
- Жаль, что сейчас нельзя развернуться и посмотреть на наш “хвостик” со стороны, - сказал Олег. - А еще лучше сфотографировать!
- А ты предложи Королевину и Бушунину поставить наружные фотокамеры на следующем “Знамени”. Одну - на двигательном отсеке, другую - на спускаемом аппарате. Сразу получишь весь процесс разделения с двух точек зрения, во всей красе.
- Хорошая идея! - Макарин потянулся к бортжурналу и принялся делать пометки. - Надо будет подумать.
- Дарю, мне не жалко, - я переключил внимание на пульт управления. Все индикаторы горели ровным зеленым светом. На борту полный порядок.
Спускаемый аппарат заворочался в пространстве. Автоматика выравнивала ориентацию.
- “Флаги”, - донесся с Земли голос оператора, - идете очень хорошо, прямо в посадочный коридор.
- Очень рады, “Заря”, - ответил я. Гм, конечно рады. Не нужно вручную делать навигационные замеры, маневрировать, ориентируя в пространстве рвущийся навстречу Земле, космический корабль.
- Мы летим сейчас со стороны Антарктиды, - сказал Олег. - Лешка, представляешь? Огромная, белая, как сахар Антарктида в синем океане... И солнышко ярко светит... Эх, какие пейзажи можно нарисовать!
- Вернемся домой - возьму тебя в соавторы, - пообещал с усмешкой. - Будем вместе картины писать.
- Я рисовать не умею, - с горчинкой в голосе вздохнул Макарин. - С детства - как курица лапой. Разве что, пристроишь меня холсты готовить и краску разводить...
- Краски для рисования разводить не надо, - я засмеялся. - Ты будешь меня идейно вдохновлять. Твои идеи - моя работа. Творческое разделение труда. Олег Макарин - в роли космической музы!
- Болтун, - сообразив, что я его подначиваю, обиженно фыркнул Олежка.
Звезды за стеклом иллюминатора по-прежнему не видны. По коленям медленно ползет округлое пятно солнечного света. Наше светило сейчас где-то над головой, за крышкой выходного люка. А Земля спряталась под днищем спускаемого аппарата. Жаль, что ее не видно... Может быть, и вправду снежно-белая Антарктида неотразима среди подсвеченных лучами Солнца синих вод мирового океана...
...А потом на нас навалилась перегрузка. Как-то сразу, неожиданно, властно. Была невесомость, привычная уже за полторы недели полета легкость во всем теле. И вдруг что-то невидимое вползло в корабль, зашевелилось, обрушилась на нас всей тушей.
Я ожидал, что перегрузка будет ощутимой, но не мог и предположить, что она окажется такой большой. Не знаю, может быть, это были субъективные ощущения, но мне тогда показалось, что утяжеление существенно превысило те десять-двенадцать единиц, на переносимость которых нас тренировали на центрифуге в Звездном городке. А может быть, это сказались более десяти суток космического полета, большую часть которых я провел в условиях невесомости?
Перегрузка нарастала стремительно. “Потекла” по лицу кожа. Руки невидимого массажиста потянули ее от носа в сторону ушей и вниз, к шее. Сжало ноздри, и чтобы нормально дышать, пришлось приоткрыть рот.
Минута-другая и начались изменения зрения. Кровь плохо поступала к голове и глазам. Вектор перегрузки гнал ее в нижнюю часть тела, к ногам. Стали блекнуть, однотонно сереть и исчезать цвета. Настенные панели корабля, иллюминатор, пульты - все теряло цветность, линяло, бледнело, и в конце концов, стало резко черно-белым, почти без оттенков. Как будто в цветном телевизоре вышла из строя система установки цвета.
Человек устроен так, что может привыкнуть ко всему. Наверное, и мой организм хотя бы на какое-то время привык, смирился с этим новым черно-белым миром перегрузки. Но это было только начало испытаний.
Корабль все глубже погружался в атмосферу, сбрасывая скорость и тормозясь. Перегрузка “решила”, что еще недостаточно расплющила меня и Макарина. Последовал еще один нажим, резкий и ощутимый.
И снова первыми отреагировали глаза. Стал сужаться угол зрения. Тьма пеленой поднималась отовсюду - сверху и снизу, слева и справа. Я медленно проваливался в бездонную яму с темными краями. Скользил из этого мира в длинный колодец с непроницаемо черными стенами. Все, что было перед глазами, - оборудование кабины, крышка выходного люка, приборы управления, - “уехало” на несколько метров вперед. Было очень странно и непривычно смотреть на собственные руки и колени, которые постепенно “вытягивались” вдаль и всасывались в бесформенное светлое пятно. Пятно переливалось световыми бликами, а от висков и переносицы на весь обозримый мир медленно наползала черно-серыми облаками мгла...
Дышать стало невероятно трудно. Невидимая сила сжала ребра, давила на грудь, самым немыслимым образом выгибала позвоночник. Мне не хватало воздуха. Он собрался под стеклом гермошлема и ни за что не хотел лезть в сжатые объятиями перегрузки легкие. Пот струйками полз по лицу, собирался в глазницах, щипал глаза. Хотелось широко, по-рыбьи, раскрыть рот, чтобы поймать последние пузырьки убегающей куда-то в пространство воздушной смеси. Сознание меркло и туманилось, я совершенно перестал понимать, где нахожусь и что со мной происходит.
Ощущения притупились. Осталась только тупая постоянная боль в груди и вальсирующие в призрачном танце пятна света перед глазами.
Последние остатки воздуха возмущенно вскипели и стремительно рванулись вверх из легких. Ужас холодной лентой сжал горло, и я что есть мочи заорал. Но вопля не получилось. Услышал лишь собственный, сдавленный и хриплый стон.
Сердце гулко грохотало где-то под челюстью, незримые молоты били в виски.
Попытался судорожно ухватить губами последний пузырек воздуха. Но прозрачный шарик рванулся прочь, уносясь к звездам, к Солнцу, к жизни.
Меня накрыла и стала душить мутная пелена беспамятства. Мягкая, душная и тяжелая, как огромное ватное одеяло.
...Дуло пистолета. Немец в черной униформе. Ужас и смерть...
Мартын Луганцев и его собеседники - 9
(записки журналиста)
ДОНОС КАК СРЕДСТВО ЗАЩИТЫ
...Обсуждая мой визит к Мозжорову, мы засиделись допоздна, и в ту ночь Инга осталась у меня. Впрочем, она бы и так осталась, без “повода”.
Она лежала рядом, прижималась ко мне горячим от любовных ласк телом, положив голову на плечо и обнимая левой рукой. Ее дыхание легким ветерком скользило по моей щеке.
От Инги исходило что-то большее, чем тепло. Это нечто входило в мое тело, разливалось умиротворяющей волной. Я совершенно отчетливо вдруг осознал, что мы с ней - одно целое.
Сердце кольнуло кинжалом. Павел Петрович Синицкий...
Нет, с этим больше жить нельзя.
- Инга, - тихонько позвал я.
- Да, милый, - шепот, как тихий перезвон колокольчиков.
- Мне приказали написать на тебя донос, - произнес я. Губы сразу же одеревянели. Слово было сказано.
Она напряглась моментально. Я не ожидал такой реакции. Будто только и ждала моих слов. Голова Инги по-прежнему лежала на плече, она была рядом, но волшебное тепло, исходившее от ее тела, вдруг исчезло, и зев бездонной пропасти открылся между нами.
- Меня вызывали в первый отдел. Некто Синицкий Павел Петрович, полковник госбезопасности. Он хочет, чтобы я написал все, что знаю о тебе.
Она резко отпрянула. Отбросила одеяло и села на кровати.
- Ты не шутишь?
- Нет, - от ее слов повеяло ледяным ветром. Мне стало холодно. - Это правда.
