Тень Ветра - Ахманов Михаил Сергеевич (книга бесплатный формат .txt) 📗
– Будем говорить или стрелять? – громко спросил он, вытаскивая нож и приглядываясь к двум предполагаемым мишеням.
– Стрелять? Зачем стрелять? – отозвался кто-то на плохом английском. – Раньше поговорим, мой золотой. Может, сторгуемся, а? Тебе – твоя жизнь, а мне…
Вдруг справа, у западного входа, раздался шорох, затем грохнул выстрел, и Саймон стремительно развернулся, вскидывая оружие. “А вот и третий”, – успел подумать он, и вместе с этой мыслью пришло недоумение. Стреляли, кажется, без приказа…
Затем что-то огненное, жаркое вонзилось ему под ключицу, сшибло на пол, заставив выронить пистолет. Хрипло вскрикнув, Ричард Саймон потянулся к нему немеющей рукой и потерял сознание.
Очнулся он связанным. Ноги скрутили у колен и щиколоток, локти и запястья стянули за спиной. Правый рукав комбинезона был отрезан, и дырки в плече, входное и выходное отверстие, заклеили, проложив тампонами с чем-то целебным и обжигающе-ледяным – кровь, во всяком случае, из дырок не хлестала. Покидая омут забытья, Саймон уже чувствовал, что легкие его не задеты, что он сумеет пошевелить рукой и, возможно, стиснуть пальцы в кулак. Кажется, ему повезло – стреляли не из боевого оружия, из карабина, иначе он остался бы без плеча и без руки.
Над ним раздавались голоса: один – раздраженно-повелительный, другой – гортанный, слегка картавый и вроде бы откуда-то знакомый. Кажется, шел спор; говорили на русском, но для того, второго, слегка картавого, русский явно был не родным.
Не шевелясь, застыв подобно хладному трупу, Саймон прислушался.
– Ты что же, сударь мой, с катушек съехал? – Повелительный голос был негромким, но уверенным, с интонациями начальника, распекающего подчиненного. – Ты зачем стрелял, касатик? Южный темперамент разыгрался? Или помнилось чего? Или, может, я тебе велел, а? Ты от меня хоть слово услышал насчет пальбы?
– Нэ успэл бы ты слово сказат, Эуджен, – отвечал тот, второй, с гортанным и будто бы знакомым голосом. – Говору, узнал я его! Я этого парня видэл в дэлэ! Он бы с тобой по-бэсэдовал… просвэрлил бы дырку промэж глаз!
– А если б ты ему просверлил? А? Сидели бы здесь и дожидались, когда заявится целый полк по наши души?
– Я знал, куда стрэлат! И знал, когда! Как разгладэл его рожу, так и выстрэлил! А если б он выстрэлил пэрвый, ты бы сэйчас жрал уголья в аду! Или раком стоял под самим Сатаной!
– Насчет рака ты верно понимаешь, друг любезный, – произнес начальственный голос пониже тоном. – Все мы встанем раком, ежели парень не очнется. Встанем раком и припустим в лес, потому как больше деваться некуда. Прощай, Гавана, а? Ни баб тебе, ни белых штанов!
– Он очнэтса, – возразил гортанный. – Как говорат у вас на русском? А!
Здоровый лось! И хитрый! Я думаю, он ужэ оч-нулса. Хочэшь, провэру?
Саймона чувствительно, ткнули в бок, и он приподнял веки.
– Ну, видэшь? – торжествующе произнес гортанный. Саймон не мог разглядеть его лица – он стоял вполоборота, повернувшись к щуплому мутноглозому субъекту с физиономией оголодавшего хорька. На мутноглазом были мешковатые штаны и куртка – просторная, явно с чужого плеча; за поясом торчал лучемет – финский разрядник “похьела”, не столь мощный, как излучатели русского производства, но все же сверливший дырки в железных плитах с пятидесяти метров. Второй лучемет был в руках коренастого крепыша с мощной мускулатурой, подпиравшего стену шагах в десяти от Саймона. На лице его были написаны полнейшее равнодушие и готовность повиноваться.
– Очнулся, в самом деле! – радостно воскликнул мутноглазый. – Ну, сокровище мое, сейчас побеседуем!
– Лучшэ я побэсэдую. Мы с ним, Эуджен, ха-арошие дру-зьа! Давнйэ! – произнес второй, с гортанным голосом, уперев приклад карабина в горло Саймону. Он склонился над пленником – смуглолицый, усатый, с бешено выкаченными глазами – и прохрипел, перейдя на испанский:
– Узнаешь меня, Чико? Или как там тебя? Сержант Донован? Узнаешь? Что, язык проглотил? А там, в Панаме, ты был такой разговорчивый! Даже выкуп вроде обещал за трех ублюдков! Так или нет?
Давление на горло ослабло, и Саймон смог сглотнуть и раскрыть глаза пошире. Усы над тонкими губами, на щеке – багровый шрам, мочка левого уха срезана… Над ним навис капитан Мела – словно кошмар, прилетевший с туманом из мрачных далеких ущелий Сьерра Дьяблос.
– Ты ведь, кажется, говоришь на испанском, Чико? – с издевкой осведомился он.
– Говорю, – пробормотал Саймон. – Я на всех языках говорю. Хоть на украинском, хоть на русском.
– На русском! – восхитился мутноглазый Эуджен, оттирая Мелу и, в свой черед, склоняясь над пленником. – Надо же, на русском! Ну, скажи что-нибудь, голубок мой сизокрылый!
Саймон сказал.
Выслушав его, мутноглазый ухмыльнулся.
– Верно рекли великие, что на французском способно с дамами изъясняться, на английском торговлю вести, на немецком врагов поносить, а русский на всякий случай гож… Где же ты этому, друг любезный, обучился? В Рязани или в Тамбове? А может, в самом городе Питере?
– Не угадал, – отозвался Саймон. – Тульские мы. – В Туле он помнил каждую улицу и переулок – еще со времен своего оружейного расследования.
– Тульские! – Теперь на лице щуплого был написан полный восторг. – Выходит, почти земляки! Я, видишь ли, сам из Богородицка… Евгений Петрович меня зовут, Евгений Петрович Пономарев… Капитана ты вроде бы знаешь, а это, – он кивнул на стриженого у стены, – это Паша, помощник мой и телохранитель… Тоже наш земляк… Ну, а земляк земляку всегда поможет – правда, голубь мой?
Земляки, они те же товарищи…
– Тамбовский волк тебе товарищ, гнида мутноглазая, – прохрипел Саймон, ворочаясь на полу. Тесен мир, мелькнула мысль. Надо же, второй знакомец объявился! С Мелой пришлось когда-то вступить в прямой контакт (вот только уши он ему отрезать не успел!), но и этот тип из Богородицка, хоть на внешность и незнакомый, был из давних клиентов Конторы. Транспортник, бывший диспетчер Богородицкой станции, бывший шеф синдиката “Три-Эм” по кличке Пономарь… Синдикат был назван. в честь какой-то давней российской аферы, случившейся еще на Земле, и был, разумеется, подпольным: с Тульского Оружейного тащили всякие интересные штучки и переправляли в Латмерику и на Аллах Акбар. Саймон трудился в группе, копавшей это дело, и о Евгении свет Петровиче знал по документам. Тот на правах главаря никого не стрелял и не резал, но удостоился пожизненной ссылки – как всякий продажный чиновник ООН. Остальные “специалисты” из “Три-Эм” мотали сейчас срок в песках Сахары.
– Невежливый ты, голубь мой, – произнес Пономарь, сгоняя с лица восторг.
Он выпрямился и потер спину. – Я ведь чего хотел? Я ведь хотел одно словечко от тебя услышать… одно-единственное… Шепни его мне, и мы упорхнем, как птички божьи, а ты, касатик, останешься здесь полным хозяином – и даже без лишних телесных повреждений. Вот ты сказал: тамбовский волк тебе товарищ!… А мне помнится другая поговорка: земляк земляку глаза не выколет… Или выколет?… Ты как считаешь, капитан? – Он повернулся к Меле.
– Оба, – кратко ответствовал тот, вытаскивая из кармана зажигалку. Курить он, однако, не стал; пощелкал клавишей, любуясь, как мгновенно раскаляется кончик маленького цилиндра.
– Ну, так что же, касатик? – Мутноглазый вновь склонился над пленником. – Со мной желаешь потолковать или с капитаном? У капитана, видишь ли, к тебе претензии есть… Чего-то ты ему недодал в этой вашей Панаме… или чего-то с ним не поделил… Словом, дня не бывало в Чистилище, чтоб капитан о тебе не поминал! А он ведь не из Тулы, не из Богородицка, он – человек южный, темпераментный… Ты ведь слышал про латинский темперамент, сударь мой?
Саймон молчал, и Пономарь, изобразив на лице сожаление, кивнул Меле.
– Давай, мил друг, приступай. Только аккуратно… Глазки вначале не тронь, по плечу простреленному не бей и между ног не щекочи. Это мы оставим на потом. А сперва что-нибудь локальное нужно, дабы земляк мой разговорился, не потерпев особого ущерба… Он ведь у нас такой красавчик! Небось всех тульских девок с ума свел, а?
