Прокаженный - Разумовский Феликс (читать книги полностью без сокращений бесплатно TXT) 📗

Люди со звезд Большой Медведицы были сильны, их жрецам была ведома тайная премудрость, доплыв на своих кораблях через страшные ураганы до материка, они начали спускаться по Уральским горам на юг. Нелегкое было это дело, от землетрясений поверхность планеты покрылась бездонными трещинами, извергались вулканы, преграждая путь потоками раскаленной лавы. Многие погибли в дороге, но остальные дошли по великой реке Урал до Каспийского моря и там основали государство, столицей которого стало Кольцо Городов…

— Как вы сказали, Степан Игнатьевич? — шепотом, чтобы не разбудить заснувшего Мишку, вклинился в рассказ Сарычев. — Кольцо Городов?

— Ну да, — Мазаев поднял глаза на майора и степенно подтвердил, — говорят, двадцать восемь их было, как лунных стоянок в месяце. А ежели ты, Павел Семенович, интерес к этому имеешь, так Сашка сынок мой, все тебе досконально опишет. Он глянул на вытянувшуюся физиономию Сарычева и пожал плечами. — Я тебе разве не говорил, что он в краеведческом музее науку движет?

— Да нет, — майор вытянулся на полке и зевнул, — я не слышал.

Он, словно на санках с горы, скатывался в сладкое забытье сна. Временные катаклизмы, люди с далеких звезд, Кольцо Городов… Ну их к аллаху. Спать…

Проснулся майор, когда за вагонным окном уже разливался свет начинавшегося весеннего дня.

— Павел Семеныч, вставай, через час прибываем. — Мазаев уже вовсю суетился внизу. — В сортир не протолкнуться, Варька вот уже с полчаса очередь караулит, а еще покушать надо успеть.

— Деда, идем, дядя перед нами какать перестал. — В купе влетел взволнованный Мишка, и Степан Игнатьевич вместе с внуком поспешил в конец вагона. Сарычев сноровисто оделся и, чтобы не отставать от коллектива, быстро двинулся за ними следом.

В репродукторе вновь помянули маму в оренбургском платке, где-то внизу, у рельсов, страшно заскрежетало, и, дернувшись, поезд встал. Приехали.

Когда всей компанией выбрались с перрона, майор собрался было прощаться:

— Ну, спасибо за хлеб, за соль, за приятное общество…

Мазаев кашлянул в кулак и оглядел его нехитрый скарб.

— Ты, Пал Семеныч, где стоять-то думаешь?

— Где? Да в гостинице какой-нибудь… — Сарычев неопределенно пожал плечами, и Степан Игнатьевич ухватил его за рукав:

— Давай-ка к нам. Дом большой, места хватит. А по гостиницам-то потаскухи одни да мазурики.

Что тут скажешь — уговорил. Так что все той же компанией двинулись дальше.

Миновав удивительно мрачный и грязный подземный переход, они очутились на стоянке такси, и уже через минуту из салона «Волги» Сарычев смог оценить все великолепие центральной части города.

В центре заснеженной площади стоял бронзовый Ильич с протянутой рукой и горестно взирал на мелкобуржуазную стихию, раскинувшуюся у его ног. Рядом располагалось трехэтажное краснокир-пичное здание с гордо реющим российским флагом. Напротив же оплота государственности стояло строение несколько иного рода — бетонное, с решетками на окнах. Стандартные постсоциалистические реалии…

Скоро каменные джунгли остались позади, грохоча подвеской на ухабах, таксомотор степенно покатил вдоль крашенных веселой зеленой краской заборов, за которыми виднелись крыши развалюх, возведенных еще при проклятом царизме.

— Раньше все улицы были сплошь в транспарантах, — подал голос Мазаев, — а как задвинули перестройку, транспаранты содрали и ограды покрасили — по-новому то бишь начали жить…

Всю оставшуюся дорогу он просидел молча.

Наконец такси подъехало к большому трехэтажному дому, и майору сразу бросилось в глаза несоответствие между старинными стенами солидной кладки, покоившимися на высоком ленточном фундаменте, и скромной, крытой рубероидом крышей.

— Это дом деда моего, — не дожидаясь вопроса, пояснил Мазаев. — До революции был он человеком торговым, не из последних. Ну а потом дело известное — деда головой вниз в Урал, детей, то есть батю моего, в приют, а дом — трудовому народу. Лет с пяток тому назад случился пожар, и все выгорело вчистую, а стены с фундаментом, никому не нужные, мне дозволили приватизировать, на том хоть спасибо.

Степан Игнатьевич замолчал, с крыльца тем временем сбежала пожилая темноволосая женщина с миловидным скуластым лицом. Первым делом она кинулась к любимой дочке с внуком, потом припала к плечу мужа. Обнявшись с ней, Мазаев промолвил:

— Здравствуй, лунноликая ты моя. Принимай, Дарья Петровна, гостей.

— Здравствуйте, — сказал майор, а через полчаса он уже сидел за праздничным обедом и отдавал должное бешбармаку, сибирским пельменям с уксусом и хреном, шанежкам и румяным рыбникам. Они были куда вкуснее борщей, которые обычно задвигала Маша.

Ленинград. Развитой социализм. Зима

Ленька Синицын намазал расстегайчик с вязигой толстым слоем зернистой, смачно куснул и принялся хлебать знаменитую тройную уху.

Когда-то давно, еще до исторического материализма, для ее приготовления брали вначале мелкий частик, затем бершей и судаков, ну а уж напоследок запускали потрошеных, но еще живых стерлядей. Теперь, конечно, все уже не то. Тем не менее ресторацию «У Ерша Ершовича» аспирант Титов уважал и, чтобы не отрываться от трудового народа, обедал в ней по четвергам note 186. Третьим за столом был законник Штоф. Он не спеша ел раковый суп, приготовленный по-польски — с большим количеством пива, и уже заранее облизывался при мысли о заказанных на второе жареных миногах в кисло-сладком соусе. Водила и бандиты из лайбы сопровождения размещались за столом у входа. Они молча жрали филе трески и в сторону Титова старались не смотреть — боялись.

И правильно делали. Третьего дня объявился один бесстрашный — из бывших ментов, крутой, как вареное яйцо. На сходняке поднял шум — мол, хватит, братва, под Шаманом ходить, он нам не указ. Теперь вот хоронят в закрытом гробу то, что от него осталось, а куда аспирант башку его подевал, до сих пор никто не знает.

Сам Титов степенно поедал фаршированного по-еврейски карпа, приготовленного, как он любил, с обилием моркови и орехов. Сынов израилевых вот не жаловал, а рацион их очень даже…

Не избалованный родной столовкой Ленька прикончил тройную уху и, утерев мурло рукавом костюма-тройки, принялся терзать благоухающую, разварную на шампанском осетрину. Аспирант помотрел на ученика и доброжелательно улыбнулся. Вот уже месяц как они вдвоем охотятся в каменных джунглях и ни разу еще не возвращались без добычи. Последние же три дня Ленька промышлял в одиночку, и Рото-Абимо одобрил: «Он будет великим охотником!»

Наконец карп был съеден, и тут же подскочивший незнакомый халдей принялся убирать посуду. При этом он неожиданно заглянул Титову в глаза. Сейчас же непонятная сила заставила аспиранта повернуть голову, и в зрачки ему уперся ощутимо-плотный, немигающий женский взгляд, который вынудил его подняться и двинуться к выходу. Там он заметил еще одни устремленные на него глаза, безвольно вышел на улицу, и, как только уселся в стоявшую неподалеку «Волгу», мозг его окутался чем-то непроницаемо-черным.

Очнулся он на влажном каменном полу и сразу понял, что попал в лапы Святейшей инквизиции. Его охватила дрожь, воображение стало рисовать полные ужаса и страданий картины. Он почувствовал, что начинает сходить с ума, и даже обрадовался, когда заскрежетали засовы и дверь со скрипом отворилась. Вошли угрюмые люди в черных капюшонах. При свете факелов они заставили его раздеться и, сбрив все волосы на теле, с тщанием принялись искать на нем следы дьявола, после чего также молча вышли вон, снова ввергнув его в бездну отчаяния.

Когда он уже потерял счет времени, снова заскрежетал замок, и крепкие руки, набросив ему на голову мешок, потащили аспиранта куда-то вниз по лестнице. Отовсюду слышались ужасающие, громкие вопли, густо пахло кровью, мочой и экскрементами. Скоро его, догола раздев, толкнули на что-то обжигающе холодное, накрепко прикрутили руки к подлокотникам, и он понял, что сидит в железном кресле, в сиденье которого имеется отверстие. Когда повязку с его лица сняли, Титов, жмурясь от света факелов, увидел, что находится в мрачном каземате, перед ним на возвышении были места святого трибунала, сбоку сидел с пером наизготове нотариус. Аспирант глянул в другую сторону и содрогнулся — там было представлено во множестве все то, что изобрел человек для адских страданий ближнего своего.