Знак Лукавого - Иванов Борис Федорович (читать хорошую книгу .TXT) 📗
И словно для того, чтобы укрепить меня в моих хреновых подозрениях, старший, сверившись с видом местности, по которой мы катили — а был это обширный и пользовавшийся дурной славой лесопарк, — полез куда-то под сиденье и вытащил из-под него небольшой, сшитый из плотной материи мешок, с шнурком-тесемочкой.
— Ну давай, — обратился он ко мне. — Ты порядок знаешь…
— К-какой порядок?! — спросил я испуганно.
— Да хорош дурить! — сурово оборвал он меня и принялся сноровисто и деловито натягивать мешок мне на голову. — Руки! Руки убери, а то снова кандалы надену!
Он затянул у меня под подбородком мешок заботливо продетым в него шнурком и удовлетворенно констатировал:
— Вот так-то лучше будет! Теперь сиди смирно. Скоро на месте будем.
Я постарался последовать его совету, убеждая себя в том, что если бы уж меня и хотели спровадить на тот свет, то надобности в том, чтобы лишить возможности запомнить дорогу туда, просто не возникло бы.
Порешив на том, я принялся считать повороты. Скорее для самоуспокоения, чем в надежде определить маршрут своего передвижения. Путешествовать с мешком на голове — дело само по себе невеселое. В нем было душновато, и время тянулось для меня просто бесконечно. Этому способствовали и некоторые другие обстоятельства, без которых я вполне мог бы и обойтись. Похоже было, что в напяленном на мою голову мешке до этого содержали то ли кота (престарелого и имеющего проблемы с пищеварением), то ли какое-то другое животное, привыкшее одерживать победу в борьбе за существование в основном с помощью своего нестерпимого аромата. Мне не приходилось сталкиваться с американскими скунсами, но в тот раз именно о них подумалось мне. Все из-за чертова мешка. К тому моменту, когда меня наконец избавили от этого украшения, я мог думать только о скунсах — главным образом о том, что как-нибудь я таки доберусь до кого-нибудь из них.
Должно быть, поэтому моя способность удивляться чему-либо порядком притупилась как раз тогда, когда причины для этого удивления появились. В частности, я не слишком удивился тому, что первым, кого я увидел после того, как дурацкий мешок стянули у меня с головы, был давешний Олег.
Теперь он выглядел куда как более импозантно: физиономия его, днем покрытая неровным пятнистым загаром, была словно выстирана и проглажена хорошим утюгом. Короткая шевелюра как-то даже золотилась. Крепко сбитую фигуру облегала пятнистая защитная форма, которая смотрелась сейчас как парадная. Тянул он прямо-таки на полного полковника. Эффект усиливала окружающая обстановка.
Когда меня вели сюда, вниз по двум лестницам — одной крутой (я чуть не поломал на ней ноги), а другой пологой, я ожидал, что окажусь в типовом сыром подвале какой-нибудь окраинной «хрущобы». Однако, избавившись от проклятого мешка, я обнаружил себя в хорошо освещенном и комфортабельном помещении. О том, что я все-таки нахожусь в довольно глубоко (судя по количеству пройденных ступенек) под землей расположенном бункере, говорило только полное отсутствие здесь окон и гнетущая близость нависающего над головой потолка.
Олег расположился в кресле сбоку от широкого, директорского стола. Сам хозяин кабинета, которому надлежало бы находиться непосредственно за этим столом, блистательно отсутствовал. Ни мои конвоиры, ни Олег не мешали мне вертеть головой и ровно столько, сколько угодно, пялиться на них самих и на обстановку просторного кабинета.
В кабинет вели четыре внушительного вида двери. Сам кабинет был что надо: с ковролиновым покрытием на полу, с деревянными панелями на стенах и даже с картинами. Это были пейзажи, выполненные без всякой претензии на художественные изыски. Скорее всего, работы небесталанного любителя (все примерно в одной манере). Лес. Горы. Какое-то побережье. Места не узнавались, но написаны были явно с натуры — чувствовалась в манере исполнения этакая неизжитая еще ученическая старательность, верность, понимаете ли, натуре. Я немного разбираюсь в таких вещах.
Ни на одной картине не было людей.
А еще в кабинете была пара дорогих компьютеров, полки с уймой красивых скоросшивателей, низкие столики — один с присоединенными к компьютерам сканером и принтером, другой — с ксероксом и факсом. Да, был еще и третий столик — журнальный — просто с вазочкой для цветов. Сами цветы отсутствовали так же, как и хозяин кабинета. Кроме директорского стола был тут и второй письменный стол — поменьше — у боковой стены. Для кого-нибудь вроде секретарши-стенографистки, наверное. Кресла, торшеры, обшитый деревом бар-холодильник. Все в консервативном стиле, с претензией на некую аристократическую роскошь. Никаких ламп или люстр на потолке. Комната была подсвечена скрытыми светильниками дневного света, расположенными за карнизом, тянущимся по всему ее периметру. Еле слышный рокот скрытых кондиционеров. Никакой подвальной сырости. Легкий аромат хвои в воздухе. Я стал различать его только позже — когда отошел от вони мешка.
«А там — сверху, — подумал я, — уж наверняка, не „хрущоба“, а этакий новорусский особнячок этажа на два. Даже на три, скорее. С гаражом и всем таким прочим». Я перевел взгляд на «сопровождающих лиц». Они по-разному смотрелись в этом кабинете. Старший, Дуппель, словно подрос и стал шире в плечах. И смотрелся уже не потертым жизнью орангутангом, а скорее уж умудренным жизнью кандидатом в аксакалы. Даже волосы его легли как-то ровнее. Он оказался заметно старше, чем показалось мне сначала. Милицейская форма как-то стушевалась и совершенно не бросалась в глаза. Похоже, он был своим в этих апартаментах.
А вот «метр с кепкой» явно своим здесь не был. Он как-то уменьшился в размерах. Отступив к дверям и стеснительно переминаясь с ноги на ногу, он мял в руках свою ментовскую «пидорку», словно ходок на приеме у председателя ВЦИКа. Кроме картуза в руках у него был еще и тот самый доставший меня своим «амбре» мешок. Я на мешок этот кивнул вопросительно и с большой неприязнью.
— Вы что? — осведомился я. — Кошачье дерьмо в этой штуке возили? Задохнуться же можно…
— Так то ж ваш бальзам… — растерянно возразил тип, оглядываясь в поисках поддержки на иронически улыбающегося Олега. — Спецпропитка…
— Ладно, — махнул тот на него рукой. — Свободен. Ступай.
— Слушаюсь, Ольгред Юрьевич, — с облегчением отозвался тот и бесшумно исчез за тяжелой дверью.
«Ольгред, — подумал я. — Никакой не Олег. Во как…».
— Что скажешь? — повернулся Ольгред Юрьевич к Дуппелю.
Тот крякнул, глубоко засунул руки в карманы и, сутулясь, направился к одному из стоявших поодаль — у второго стола — кресел.
— С парнем что-то не так, — коротко бросил он, тяжело опускаясь в кресло.
Он рывком вытащил руки из карманов и так крепко вцепился ладонями в подлокотники, словно собирался на кресле этом катапультироваться в стратосферу. Оторвал он их от полированных деревяшек только после минут трех-четырех какой-то тягостной внутренней борьбы.
Оторвал и недоуменно растопырил в воздухе в знак своего недоумения. Затем принялся искать курево.
— Не врубается, — продолжил он, рассеянно хлопая себя по карманам. — Совсем дикий. Живет в семье. В смысле с братом.
Он наконец отыскал затерявшуюся в ментовском мундире пачку сигарет — самых дешевых, «Тамбовского волка», и закурил от стоявшей на столе настольной зажигалки, этакого гранитного куба в полкилограмма весом. «Волк» должен был бы противоречить антуражу этой, на заказ отделанной и оформленной комнаты. Но Дуппель держал сигарету и затягивался ею на какой-то свой особый манер — и по-жлобски, и аристократически одновременно— и этим как бы разрешал своему дешевому куреву вписаться в дорогой интерьер. Струйка сизого дыма тут же торопливо потянулась к вентиляционной щели.
— Диких колдунов не бывает, — возразил ему Ольгред, задумчиво откидываясь в кресле. — Были, да вышли, считай, два века назад. Даже два с половиной.
Ни он, ни Дуппель не обращали на меня никакого внимания. Во всяком случае не больше, чем на прочие предметы меблировки кабинета. Я решил, что вправе отвечать им тем же. Я отряхнул волосы от таинственного содержания мешка и довольно непринужденно направился к креслу у журнального столика. Уселся в него и уставился на хозяев, наклонив голову набок. Они и к этому остались безразличны.
