В кольце врагов (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич (е книги txt) 📗
Наше посольство поселили в замке знати, хотя в городе достаточно постоялых дворов. Вначале я этому обрадовался, мне казалось, что таким образом Дургулель подчеркивает значимость нашего присутствия и выражает уважение. Тем более что все дары, отнюдь не малочисленные, радушно улыбающиеся аланы забрали в первый же день нашего пребывания в столице. Но, увы, прежде чем аланский музтазхир принял меня, прошло две недели тягучего, томительного ожидания. Зато я как сейчас помню нашу первую встречу…
Два высоких, плечистых воина, закованных в дорогие, украшенные позолотой чешуйчатые доспехи, с коротким поклоном открыли передо мной двери тронного зала. Мельком скользнув взглядом по ножнам ясских гвардейцев, я отметил, что вооружены они прямыми, обоюдоострыми мечами, и сделал первый шаг.
Зал, в котором пируют приближенные царя Дургулеля, меня не слишком впечатлил — звериные шкуры на стенах, в основном мех снежных барсов, но встречается и рысий, и тигриный, и даже, как мне кажется, львиный. Также много оружия — я отметил давно ставшие мне привычными мечи норманнского типа, арабские сабли и хазарские «протопалаши» — видимо, трофеи. Несколько рядов широких и длинных столов, оставивших не слишком просторный проход между собой и развернутых перпендикулярно к царскому, стоящему на возвышении. Вот, собственно, и все, что я успел разглядеть прежде, чем встретился взглядом с музтазхиром.
О, Дургулель действительно имеет величественный вид! Голова его и борода уже осеребрились сединой, но усы остаются черными как смоль — видно, что уже не юноша, а переступивший порог зрелости муж. Но какова идеально ровная осанка! А разворот плеч! Куда уж там Радею или тем более мне! На мгновение показалось, что на царском троне восседает десятник Добрыня, спасший меня прошлым летом и павший в бою, — но только на мгновение. Ибо если взгляд беловежского ратника был по большей части добрым и теплым, то внимательный и оценивающий взгляд музтазхира чересчур тяжел — такое ощущение, что он смотрит на тебя поверх нацеленной стрелы. Или, скажем, будто ты находишься на суде, а он, зная все твои прегрешения, уже вынес приговор и готов его озвучить.
Наши глаза скрестились не более чем на две-три секунды — но они показались мне очень долгими, просто очень! Наконец Дургулель небрежно кивнул, и следующий сзади переводчик — единственная моя свита — слегка подтолкнул меня в спину, как бы призывая начать говорить.
— О величественный и могучий царь Дургулель! Воины твоей страны доблестны, а женщины целомудренны и прекрасны! Благословенна Богом твоя плодородная земля и неисчислимы конские табуны! Позволь же засвидетельствовать тебе почтение моего князя, Ростислава Тмутараканского!
Переводчик бодро затараторил на аланском, повторяя голосом мои интонации. Из его речи я сумел расслышать и понять лишь «Ростислава Тамтаракайского».
Дургулель склонил голову и что-то произнес — ясский толмач обратился ко мне:
— Музтазхир не может принять почтение своего врага.
Услышанное не сразу до меня дошло — а когда дошло, я замер. Неужели все зря и аланы пойдут войной на Ростислава?!
Между тем Дургулель свирепо усмехнулся и начал говорить громко, жестко, исполненным силы и металла голосом. И пока музтазхир вел свою речь, в зале не просто повисла гробовая тишина — присутствующие явно боялись пошевелиться… Лишь переводчик тихо повторял за царем:
— Князь Ростислав предал своих данников и наших союзников касогов, пошел на них войной. Убил пщы Тагира, напал на его земли и ограбил их, сжег флот…
— Но это пщы Тагир восстал и двинул войско на Тмутаракань! А после его смерти касожский флот напал на наше побережье, жег и грабил поселки, угонял людей наших в рабство!
Моя короткая, исполненная негодования протестующая речь все ожидаемо усложнила — если до того в зале было просто тихо, то теперь тишина стала гнетущей, давящей. Она будто наполнилась ужасом ясов, ошеломленных тем, что кто-то осмелился перебить царя!
Дургулель прервал свою речь и бросил что-то короткое, жесткое. Толмач охрипшим от страха голосом произнес:
— Уходите! Музтазхир более не желает вас видеть!
Мгновение я смотрю в глаза царю — но более его тяжелый взгляд меня не пугает, очевидная несправедливость суждения Дургулеля значительно перевесила страх. Помня о том, что гостеприимство у ясов священно, а фигура посла неприкосновенна, я все же счел возможным обратиться к переводчику, смотря при том в глаза музтахира:
— Переведи ему! Переведи!!! Скажи, что стены Тмутаракани высоки и прочны, а воины наши мужественны. Скажи, что он потеряет многих своих славных богатырей, прежде чем возьмет город! Скажи, что он потеряет их из-за коварства ромеев, которые никогда не шли на помощь Алании, но лишь требовали ее! И что он лишится союзника, кто честно поддержал бы и всегда был готов оказать помощь!
Толмач со страхом посмотрел на меня, но я еще раз с нажимом повторил:
— Переведи!
Яс, белый как мел, быстро и негромко затараторил, но был прерван властным жестом Дургулеля, не проронившего при этом ни слова. Толмач совсем жалостливо на меня посмотрел и едва слышно прошептал:
— Не навлекайте на меня гнев музтазхира! Вы посол, а я…
Поняв мысль бедолаги, я раздраженно кивнул и покинул залу, кляня себя за несдержанность. Впрочем, тогда мне казалось, что все уже предрешено и нам остается лишь покинуть Магас, да успеть в Тмутаракань прежде, чем ясы двинутся в поход.
Но не тут-то было: вежливые, улыбчивые придворные очень «удивились», когда я отдал своим людям приказ о сборах. Они мягко, но настойчиво остановили нас с формулировкой «гости не могут пренебрегать гостеприимством музтазхира», после чего всех нас проводили в выделенные покои.
Вскоре ясы огорошили меня очередной убойной новостью — все наши передвижения ограничивались внутренним периметром замка знати, а любые контакты с горожанами запрещены. Ну конечно, в городе ведь есть община русских купцов, и мы бы могли послать через них весточку Ростиславу! То есть фактически мы оказались на положении заложников.
Первые пару дней я метался как загнанный в клетку дикий зверь, которым отчасти и являлся. Идея взять с собой беременную жену казалась все более глупой, я ждал, когда в наши покои заявятся воины музтазхира. Утешало лишь одно: оружия у нас никто не отбирал. Постаравшись собрать всех своих людей в одном крыле выделенного для нас гостевого дома во дворе крепости, я организовал регулярные дежурства и отдал приказ при необходимости драться до конца. Исполненные решимости гриди, также почувствовавшие себя запертыми в клетке, против боя напоследок не возражали. Впрочем, это был скорее жест отчаяния, попытка сохранить лицо и воинское достоинство, но никак не решение проблемы. Достаточно сказать, что кормили нас с царской кухни и при желании могли бы всех скопом отравить.
Дали, как могла, поддерживала меня, утешала. И надо сказать, присутствие ласковой и заботливой супруги действительно придавало сил, а ее спокойствие и вера в меня в итоге заставили меня прекратить метания и от глупых шагов перейти к адекватным действиям.
— Азнаури Важа! Рад видеть вас в добром здравии! Не желаете ли присоединиться?!
Последние два дня мы с Радеем каждое утро начинаем со схваток на тупых мечах во дворе замка. И большинство аланов — как простых воинов, так и дворян — с детской непосредственностью и удовольствием наблюдают за нашими тренировочными поединками. Я даже пару раз пригласил особо ретивых попробовать себя, чем убил сразу двух зайцев — с одной стороны, почувствовал силу и искусство соперников, с другой, завоевал какой-никакой авторитет, взяв верх в обеих схватках.
Между тем вчера за поединками с нескрываемым интересом наблюдал посланник грузинского царя Баграта Четвертого, азнаури (это дворянский титул) Важа — высокий и стройный молодой человек с располагающим, открытым лицом и умными карими глазами. Вечером же один из моих людей сообщил, что грузинский посланник свободно обратился к нему на русском, проходя мимо. Спросил что-то незначительное и, выслушав ответ, ушел — но то обстоятельство, что Важа, очевидно, знает наш язык и, возможно, специально это продемонстрировал, весьма меня заинтересовало.
