Цвет ярости — алый - Романовский Александр Георгиевич (версия книг TXT) 📗
Хэнк прикинул варианты. Нет, на Подворье ему ничто грозить не может — в сознании Тарана школа представлялась несокрушимой твердыней. Что могло случиться, пусти он во двор пяток-другой бритоголовых? Много больше Хэнк опасался того, что сделка совершится на нейтральной территории, где у Ордена были все возможности, чтобы подготовить ловушку.
— Ладно. Не больше дюжины.
— Само собой. Время?
— После обеда, — ответил Таран. — Часа в три-четыре.
— Не годится. У меня на завтра запланировано много дел. Лучше вечером, в начале девятого. Сразу с наступлением темноты. — Гангстер говорил спокойно, без фальши, но у Хэнка мгновенно возникла масса подозрений. Что за дурацкие отсрочки?
Он заставил себя успокоиться, вообразив кучу баксов, которую должен получить. В конце концов, у этих гангстеров — свои причуды. Возможно, “черепа” привыкли проворачивать все сомнительные дела лишь под покровом темноты? Это здесь, в Клоповнике, местные жители, не промышлявшие ничем другим, кроме как сомнительным, не особо оглядываясь на время суток либо политическую ситуацию в Мегаполисе.
— Хорошо. С наступлением темноты.
— Отлично. До встречи. — Череп первым отключил связь. Тарану это очень не понравилось.
Еще довольно долго у него оставалось ощущение, словно он упустил что-то крайне важное. Но, прослушав запись, Хэнк подверг анализу каждую реплику (даже прогнал через компьютер с программой “детектора лжи”), однако так и не нащупал заведомо слабых мест. Сказав себе, что причина тревоги в том, что он вынужден продать своего лучшего гладиатора, Таран немного успокоился. Но где-то на окраине сознания неутомимо пульсировала тревожная жилка.
Почему-то Курт ждал этого визита.
Он сразу же понял, кто идет к нему в гости — в тот момент, когда открылась металлическая дверь в верхнем конце лестницы. Тяжелую походку Хэнка Тарана было невозможно спутать с чьей-либо еще. Один лишь Таран ходил по Подворью, как полновластный хозяин.
Не менее часа назад охранники унесли подносы с остатками ужина (аппетит у Волка в последнее время был очень неважный), и Курт уже собирался отойти ко сну — до рассвета погрузиться в жуткие и томительные сновидения, которые, впрочем, уже не могли нагнать страху. Не так давно Курт перестал утруждать себя попытками провести четкую границу между сном и явью. Все для него утратило значение.
Насыщенный, “бронебойный” запах виски Волк почувствовал даже через дверь.
Это настораживало. Таран пил редко.
Лязгнули запоры, дверь распахнулась. На пороге конечно же стоял Таран — собственной персоной. Запах алкоголя стал еще гуще. Бывший гладиатор вошел в проем штормящей походкой. В одной руке он держал ключи от дверей, в другой — пульт управления ошейником. Хэнк пришел один; куда-то подевались даже Нож с Топором.
Курт опустил ноги с кровати на пол и сел прямо. Он сделал это невольно, почувствовав серьезность момента, а не из уважения к ненавистному тюремщику. Таран определенно явился не для того, чтобы рассказать свежие сплетни. Последний раз это случилось, когда узник узнал о приостановлении той самой Конвенции. Что же будет сегодня?
Безволосый переступил порог и вошел внутрь. Черные блестящие глаза уставились на Волка через прутья решетки. Сперва Курт не поверил, — ему показалось, будто в этих глазах, холодных, как обсидиан, промелькнуло сожаление и даже нечто сродни состраданию. Но узник был склонен поверить, что просто ошибся. В черном списке Курта Таран стоял сразу же после Ковбоя. Однако если Ковбой был далеко, то Хэнк постоянно крутился где-то рядом. Ненавидеть его было очень удобно.
Таран обшарил взглядом помещение и, так и не отыскав, на что можно пристроить свой зад, подпер плечом стену. По всей видимости, он не собирался ни открывать решетчатую дверь, ни включать ошейник. Курт навострил уши, готовясь ловить каждое слово. Отчего-то он знал, что разговор будет очень серьезный.
— Вот так, малыш, — сказал Хэнк. — Такие дела…
С последним словом безволосый испустил такой тяжелый вздох, будто он и пленник проговорили битых три часа. Подобными словами, казалось, разговор можно завершать.
Но вместо того чтобы так же непредсказуемо уйти, Таран уставился в пол и задумался.
— Какие дела? — буркнул Курт. Безволосый встрепенулся, словно возвращаясь к реальности.
— Завтра ты оставишь эти стены. Покинешь Подворье. — Он усмехнулся, но так, будто неудачно пошутил. — Завтра у тебя будет новый хозяин. Ты с ним, как мне кажется, незнаком, и все-таки… Он тебе вряд ли понравится. Мерзавец еще тот… Курт напрягся. Таран бредит?
— Что-что? Вы собираетесь меня ПРОДАТЬ? Хэнк пожал плечами.
— Ты уж прости, малыш. Так вышло. Я отпирался, как мог, но меня все-таки прижали к стене. На кону не только бабки, моя жизнь, но и Подворье. Чего там, твоя жизнь тоже.
— Это я понял, — оскалился Волк. — Ты распоряжаешься мною, точно какой-то ВЕЩЬЮ!
Сама эта мысль (хотя, казалось бы, за долгие месяцы заточения к ней можно было привыкнуть) приводила его в бешенство. Кому этот урод собирался его продавать? На Подворье плохо, но в другом месте может стать просто невыносимо. Метаморфы, нужно полагать, весьма ценятся в качестве лабораторного мяса где-нибудь в Ульях… Что, если из него набьют чучело, а затем выставят в музее? Экспозиция “Ужасы генетических ошибок”? От этой мысли Курту стало не по себе.
— Да, но так получилось, — ответил безволосый. — В этом мире всегда нужно от кого-то зависеть. Я, каюсь, успел было об этом позабыть… За ошибки всегда приходится платить.
Курт помолчал, стараясь успокоиться. Задавать вопросы, если уж его тюремщик решился откровенничать, следовало очень осторожно. Прежде всего Волк решил выяснить самое главное.
— Кто меня… купит?
— Одна шишка из Гетто… — Таран икнул.
— Кто?
— Гангстер. Череп. — Безволосый, опомнившись, сменил тон: — Осторожно, “волчонок”! Я ПОКА еще твой хозяин. Если уж нарушаешь субординацию, делай это с большим уважением.
Курт хотел огрызнуться, но вовремя обуздал свой гнев. Он еще не все узнал.
Услышанное билось в мозгу, точно пламя.
ЧЕРЕП?
— Тот бритоголовый господин, — осторожно выбирая слова, начал Волк, — что беседовал с вами на днях?
— Беседовал? — Хэнк рассмеялся. — Да, можно сказать и так. Он самый. Что, ты с ним знаком?
— Нет, не довелось… Зачем я ему?
— А я — то почем знаю? — Таран пожал плечами. — Но на арену ты больше не попадешь, это уж точно. Когда я сказал, что твоя жизнь тоже стоит на кону, это была чистая правда. Откажись я тебя продавать, Череп выставил бы в Яме другого бойца. С которым, можешь мне поверить, ты бы не совладал. Отказать же ему в этом поединке я не смог — тут замешаны большие люди, большие деньги и большие проблемы…
В этом Курт не сомневался.
Он поднялся с койки и, расправив плечи, направился к решетке. Таран стоял слишком далеко, у противоположной стены (не дотянуться), но Волк и не собирался делать ничего необдуманного. Он остановился перед решеткой и обхватил прутья когтистыми пальцами. Затем нагнул голову и поглядел на своего тюремщика исподлобья — тем самым взглядом, каким смотрел на шваль из трущоб. На голове у Курта не было капюшона, однако ненависти в этом взгляде было куда больше. Убийство Тарана доставило бы Страйкеру то ни с чем не сравнимое удовольствие, про которое твердили в головизионных рекламах.
— Теперь слушай, работорговец недоделанный, — прорычал Волк. — Дважды повторять не буду, поэтому запоминай. Куда бы ты меня ни отправил — пройдет не слишком много времени, и я вернуть за тобой. Ты мне ответишь за все, что я от тебя натерпелся. Смерть покажется тебе недостижимой и прекрасной мечтой. Сейчас у тебя есть шанс, поэтому слушай…
Хэнк и впрямь насторожился. От Курта не укрылось, что рука безволосого спрятала в кулак пульт управления. Это было хорошо. Можно было продолжать, не опасаясь, что тебя неверно поймут.
— Отпусти меня прямо сейчас, и будешь жить. Обещаю, что не трону ни тебя, ни кого-либо из твоих людей. Обещаю, что никогда не вернусь на Подворье, не стану преследовать тебя ни в Клоповнике, ни в Гетто, ни даже в Аду. Но — лишь в том случае, если дашь мне уйти. — Волк глядел, не отрываясь, в глаза тюремщика. — Прямо сейчас.
