Зона бессмертного режима - Разумовский Феликс (читать книги полные txt) 📗

– Черт. – Бродов сплюнул, глянул на луну, на белеющее в полумраке здание и вдруг почувствовал к себе глубокое отвращение. Кретином себя почувствовал, дегенератом, убогим малахольным недоумком. Вот так, взял да и отпустил женщину своей мечты. Запросто, походя, легко, с какой-то гадливой повседневностью, с тупой, убийственной обыденностью. Если тебе надо, милая, то иди. Может быть, еще увидимся… Тьфу. И где теперь искать ее, куда звонить, куда писать? В какие двери, блин, ломиться?

Собственно, как это в какие? Бродов был человеком действия, а потому особо долго думать он не стал – жутким пинком, выводящим в одну линию бедро, голень и плечо [210], приложился к двери в мавзолей. Хорошо приложился, с душой, вернее, с полной концентрацией на выдохе – подождал, пока осядет пыль, достал свой телефон, он же по совместительству фонарь, мгновение послушал, потом с оглядочкой вошел. Внутри мавзолей был величественен и великолепен – гранитное надгробие в центре, бронзовое, дивной работы ограждение вокруг, синие, желтые, ярко-красные цветы, вырезанные из камня и распустившиеся на стенах. Впечатление торжественности и призрачности бытия не нарушала даже деревянная лежанка, убого скособочившаяся в углу и напоминающая пляжный топчан. В целом усыпальница сильно смахивала на прихожую, за которой открывается дорога, если не в лучший, то уж явно в мир иной. Причем дверь в тот мир иной была распахнута настежь – махина надгробия стояла вертикально, обнажая вход в чернеющую неизвестность: туда вела узкая каменная лестница. Из бездонного прямоугольного провала веяло затхлостью и тленом тысячелетий.

– Дорна, Дорна, – окликнул Бродов, ответа не услышал и решительно, особо не раздумывая, принялся спускаться в преисподнюю. Узкая, круто опускающаяся лестница скоро закончилась, воздух сделался парным, как в бане, а дорога пошла просторной галереей, проложенной, судя по рисункам на стенах, еще во времена достославных фараонов. Это была, несомненно, часть какого-то древнего захоронения наподобие Серапеума [211]. Восковые краски, не выцветающие тысячелетиями, поражали воображение. Вот фараон, грозный, исполинского роста – не зря же он является воплощением Озириса, – в двойной короне повелителя Обеих Земель [212], окруженный дрессированными львами и прирученными грифами, выступает на врага во главе своего победоносного войска. Вот он, сопровождаемый ручными бабуинами, успешно ищет корень мандрагоры – символ счастья, жизни и врачебной магии. А вот он же при прямом содействии дрессированных котов мастерски охотится в дельте Нила на гусей, воплощающих собой поверженных врагов, быстротечно улетающее время и злокозненные принципы материи. А вот…

Дальше смотреть было не на что – галерея закончилась внушительной, от пола до потолка, базальтовой плитой, тщательно отполированной до зеркального блеска. Рядом стояла керосиновая лампа, которая скудно бросала чадный, неверно скудный свет. Дорны и того, кто отворил ей дверь, в усыпальнице не было. Зато стремительно, в мгновение ока, явился Свалидор.

– Уходим, живо, – рявкнул он, уподобил время тягучей патоке и заставил Бродова взять ноги в руки – через галерею, вверх по лестнице, мимо каменного цветника и вон из мавзолея. Чертом из табакерки, пробкой из бутылки, пулей из ружья. Хоть и говорят, что поспешишь – людей насмешишь, но все же хорошо смеется тот, кто смеется последний.

Только Бродов выскочил на воздух, как земля глухо охнула, птицы разом закрыли клювы, и очертания мавзолея стали таять на глазах. Миг – и, сделавшись парафиново-аморфным, он расплылся по земле, превратился в груду щебня, крошки праха, колотого камня. Какое там надгробие, какой подземный ход, какой Владыка Мира, охотящийся на гусей. Какая там Дорна…

«Видимо, и впрямь пошла черная полоса». Бродов подождал, пока осядет белая пыль, горестно вздохнул, сплюнул и подался с погоста. Как бы не так – мирно убраться с кладбища ему не дали. Нет, не мертвые, которые с косами стоят, а вполне живенькие личности. Где-то с дюжину, наверное, крепких негодяев, вооруженных кто чем. То ли это было местное отребье, то ли мурзики, то ли еще кто – в темноте не разберешь. А Бродов и не стал, откровенно обрадовался, кликнул Свалидора и воплотил свое плохое настроение в конкретные дела. Мокрые. Таких дел наворотил, с таким энтузиазмом поработал, мрак, – вырывал трахеи, крушил позвонки, дробил кости носа, ломал руки и ноги, колол черепа. Кому-то из негодяев повезло больше, кому-то чуть меньше, но тихими и спокойными сделались все. «Нет, такую мать, не черная полоса – красная», – глянул на свои руки Бродов, хмыкнул, попросил Свалидора убраться восвояси и подался-таки с кладбища. Из всей сложной гаммы чувств у него осталось лишь одно – беспокойство. За девушку-красавицу Дорну и за свой телефон, ну не дай бог разбился он в драке. Ан нет, мобильник функционировал исправно: когда Бродов уже ехал в такси, он призывно так завибрировал, задрожал, затрясся, напоминая женскую отраду. И слышимость была отличная, радующая ухо, даром что звонил Рыжий аж из Иркутска. Только вот голос его был тих, мрачен и полон беды, не голос – какое-то звериное рычанье.

– Плохие новости, командир, – с ходу сказал он. – Женьку в Питере убили. Сегодня, в середине дня. Взорвали вместе с невестой.

Что там говорила Дорна-то про черную полосу? Про ту, черней которой не бывает?

Глава 10

– Ну как вы тут, ребята? – Ан, улыбаясь, вошел в просторную клетку, имитирующую грот в Альдебаранских Альпах, с чувством, очень трепетно похлопал по загривку муркота. – Ах ты, баловник, ах ты, тварь хвостатая. – Он с нежностью погладил самочку по розовой спине, что-то ласково шепнул ей в теплое подрагивающее ухо и наконец бережно, с оглядкой на родителей взял на руки сонного, сопящего котенка. – Ну-ка, ну-ка, иди-ка ты к папочке.