Контакт первой степени тяжести - Горюнов Андрей (книги без регистрации .TXT) 📗
Однако следователь даже не улыбнулся.
– Раз не хотите отвечать – тогда тем более.
– А что – «тем более»? – заинтересовался Белов. – Я что-то вас не понял.
– Тем более, выходит, что вы – последний, кто видел вашего приятеля живым.
Логика эта показалась Белову абсурдной, дальше ехать некуда: «Не помнишь разговор, так, значит, ты последний, кто его видел». Просто замечательно! До этого и Шерлок Холмс бы не додумался!
– Вы, Сергей Николаевич, последний, кто видел Тренихина, – повторил Власов уже отчетливо с прокурорской интонацией: – Кто видел живым! Вы!
– А что же – кто-то позже видел его уже мертвым? – заметил не без иронии Белов.
– Нет. Его вообще потом никто не видел, я уже сказал. Ни мертвым, ни живым. Он бесследно исчез.
– Послушайте, – Белову надоела тягомотина. – Ну что вы вешаете мне лапшу на уши? Из-за чего сыр-бор? Исчез? Но что хоть это значит? Я сам, да, лично я, я «исчезал» из этой жизни раз, поди, пятнадцать: на месяц, на неделю, на день, на полгода. Обычное дело: бабы, кредиторы, преферанс, запой у друзей на даче.
– Вы ему звонили домой после возвращения? Хотя бы раз?
– Звонил, конечно! Первый раз в тот же день, как приехали – часа через два.
– Ну? Подошел он?
– Нет, не подошел.
– Цель вашего звонка какова была – или опять не помните?
– Нет, это помню: мы в баню решили по приезде сходить.
– Вас не смутило, что он не снял трубку?
– Нет. А что тут такого? Мог задрыхнуть, например: мы ночью в поезде часа два только спали. Он мог с соседом в баню завалиться, меня не дожидаясь. Мы ведь «железно» с ним не договаривались, а так...
– Как – «так»?
– В сослагательном наклонении: хорошо бы да если бы...
– А последний раз, не помните – когда вы звонили ему? Самый последний раз? Вы звонили? Да или нет?
– Позавчера звонил. Чтоб пригласить сюда, на вернисаж.
– И никого? Опять не подошел, верно?
– Вы просто ясновидящий, господин следователь!
– Убедились теперь?
– Ничего не вижу убедительного и удивительного. Дело обычное. Сорвался куда-нибудь, закрутился, в Репино махнул, в Комарове, в Коктебель... И работает там. А может, любовь крутит. Или пьет равномерно. А скорее всего – и то, и другое, и третье. В каком-нибудь доме творчества – пьет с композитором Вертибутылкиным, спит с поэтессой Хрюкиной, философствует – с бомжом Аникудыкиным. Дело житейское, как говорил Карлсон на крыше. Ничего загадочного. В четверг объявится. Это же Тренихин!
– В четверг объявится, вы сказали? – насторожился следователь.
– Да это к слову! Может быть, во вторник к ужину – седьмого октября. Не знаю. И не удивлюсь. А то, что вас так это зацепило – вот это, пожалуй, очень странно! Самое странное в этой истории – это вы! Прокуратура? Почему? Старший следователь? Да по особо важным? Просто чудеса!
– Что ж в этом удивительного? Человек исчез. И я так думаю – убит.
– Убит?! Ну, это вы не рассказывайте! Уголовное дело об убийстве возбуждается, только когда имеется в наличии труп.
– Ах, вот вам даже это известно! Как занятно! Это верно, вы точно сказали! Однако откуда вы так информированы-то в этой области, а?
– Да почему же только в этой? Я еще и таблицу умножения знаю. На глобусе могу все океаны показать. Читать умею. И более того – читаю регулярно. Прессу. Телевизор смотрю вечерами. Что, подозрительное поведение – верно?
– Подозрительно то, что, узнав о возбуждении уголовного дела, вы встрепенулись, заметно напряглись и удивились. Разве не было?
– Было. Я удивился вот чему. Общеизвестно, что вы терпеть не можете подобных дел – дел об исчезновении.
– Да? Вы так уверены?
– Конечно, уверен. Да это ж как на ладони! «Исчезновения» чаще всего не раскрываются совсем – подчеркиваю – не похищение, когда чего-то требуют, а чистое – «ушел и не вернулся» – как только что сами вы сказали. Второй вариант «исчезновения» – это когда все оказалось шуткой, нелепостью: искомый не исчез, а загулял или захотел почему бы то ни было скрыться – от дел, от кредиторов, от греха. И третий вариант – редкий – когда сначала исчезновение, а потом всплывает труп. Всплывает поздно: уже не найдешь и концов. Вот. И любой вариант для следствия это только головная боль с геморроем. Никаких успехов, славы, радости. Верно я говорю?
– Верно! Такие дела – глухие висяки. Вы прекрасно осведомлены о подобных случаях, причем, замечу вам, четко и ясно понимаете, насколько незавидна роль следствия в таких делах. Увы, все это так.
– Ну, разумеется! А вот тогда вы мне и объясните – с чего вы вдруг вспапашились? Тренихин – бобыль: ни жены, ни детей, ни родственников. И вдруг – прокуратура. Дело завели. С чего бы это, сразу – да с места в карьер? Что-то вы недоговариваете. Кто возбудил-то уголовное дело? По моим представлениям, дело-то возбудить было абсолютно некому!
– Ага! – удовлетворенно хмыкнул Власов. – Как вы засуетились! Понимаю. Даже волнения скрыть не сумели.
– Конечно! Скажу вам честно: я всерьез обеспокоен. Мне Борька – не чужой. А раз вас привлекли, то, следовательно, произошло, возможно, нечто действительно серьезное.
– Будем считать, что пока вы выкрутились!
– Я, может, и выкрутился, а вот вы – нет. Я вас спросил – на каком основании возбудили дело, а вы мне не ответили!
– Вообще-то здесь вопросы задаю я. Еще раз вам напомню. На будущее. Тем не менее отвечу вам с целью поддержания доверительности нашей беседы. – Власов помолчал, затем кивнул решительно. – Да! Тут совершенно особый случай. Мне поручили это дело. – Власов многозначительно поднял палец, указывая им в потолок: – Поручили свыше. Сам бы я его... – он кашлянул и осекся. – Едва ли... Ваш друг, Тренихин, должен был начать работать по контрактам с двумя весьма известными на Западе галереями.
– Да, знаю. Одна в Париже, а вторая... Постойте. – Белов напрягся, вспоминая. – Бостон, Штаты. Он говорил.
– Так вот. Они в него уже вложили деньги. Он исчез. Они звонят: глухо! Ждут две недели – присылают человека. И этот человек не может Тренихина найти.
– Понятно. Однако это их проблемы. Но – вы, прокуратура?
– Но это ж деньги, и немалые.
– Я знаю, Борькины контракты всех последнее время впечатляют. Но это ж дело частное – отсутствие ответчика. Гражданский иск. Пусть международный. Борис, конечно, мог плюнуть на деньги, завиться-залиться... Но кто-то возбудил ведь уголовное дело – так? Дело о пропаже человека? Вы что-то совершенно определенно мне недосказываете.
– Да. В конце июня ваш приятель согласился написать портреты внуков... – Власов сделал паузу и выразительно взглянул на потолок.
– М-м-м? – удивился Белов. – Или еще выше?
– «М-м-м» такое, что выше «м-м-м» уже и не бывает...
– Но вы, конечно, не о Боге говорите?
– Я говорю вам только то, что говорю.
– Понятно. Это новость. Про это Борис не говорил.
– Который Борис? Борис Тренихин? – уточнил Власов.
– С Ельциным я не знаком. Когда он должен был начать писать?
– Восьмого сентября. Но исчез.
– Да, очень странно. Вот теперь я согласен. Так не бывает.
– Нас попросили разыскать его. Разыскать за неделю, максимум за две. Живого или мертвого. И доложить. Все средства, полномочия у нас имеются. Я уверен, что вы можете пролить свет на это дело. Вы ведь знали Тренихина лучше всех.
– А вам-то самим что-нибудь известно?
– Известно не много. Известно, в сущности, лишь то, что, попрощавшись с вами на вокзале, Тренихин Борис Федорович в свою квартиру так и не попал.
– Хм-м... А почему вы в этом так уверены?
– Ну, как так – почему? – Власов задумался, еще раз мысленно пробегая ряд следственных действий, имевших место в сентябре и приведших расследование к этому однозначному выводу.
На лестничной площадке перед внушительной стальной дверью квартиры Тренихина стояло семеро: участковый, фотограф, два человека из экспертизы – техник и медик, двое понятых и сам Власов.
