Характерник (СИ) - Забусов Александр (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
— Скольки суток у тебя отпуск?
— Стандарт. Две недели.
— Нонича спать лягай. Завтрева и послезавтрева гостюешь у меня.
— Не, я свое дело сделал, мальчишку довез, на руки сдал. Меня дома ждут!
— Глупак, внимай, что тебе старый кажет. Три дня проживешь у меня, вон хоть с Сергеем рыбалить ступайте. Объясню все опосля. Так правильно будить. Спать иди, поздно уже.
С первой зорькой на двор вышел дед, видать не спалось старому. Послышалось поскуливание дворовой псины и карканье пернатого. На звуки из дома потянулись приезжие, день обещал быть жарким.
— И чего повскакивали, ни свет, ни заря? — попенял молодежи дед, хоть и было заметно, что доволен. — Ладноть, коли так. Ну, Сашко нашу жизню с измальства знает, а тебе Сергунька, можэ интерес будить. Айда, казачий курень подывышся! Я его не так, как ноне строят лепил, все по технологии предков с Дона зроблено.
Неугомонный дед повел Сергея на экскурс его нового жилища, ну, а Сашка от нечего делать увязался за ними, да и охота была взглянуть поближе, что в доме не так как у его бати.
— Первый этаж куреня у нас низами зовется. Вот смотри, в центре низов находится комната без окон, но с небольшими отверстиями в стене. Донские казаки и посейчас зовут эту комнату «холодной», в ней постоянно поддувает сквознячок, остывший в окружающих эту комнату каморах. В прежние времена в холодной хранили провиянт, та урожай с городов, горы яблук, арбузов, развешанный на нитках на сквознячке виноград. Помню, в батином курене, вся семья собиралась в полдень, в самую жару, когда над степью плывет в пыльном мареве испепеляющее солнце. Бывалача, расстелишь кошму на прохладном глиняном полу и «взвар» попиваешь, али ешь ледяные шипящие соленые арбузы. У меня тут окромя трав, редко что хранится.
Развешанные на бечеве пучки трав, действительно сладко пахли. Каморы, при помощи окон-отверстий, узким коридором окаймляют холодную по периметру. Старый кивнул на одну из комнат.
— Когда-то здесь в нишах хранилось оружие. Узкая единственная дверь, обязательно должна открываться во внутрь, чтобы легко было подпереть ее бревном или камнем… Войти сюда можно только по одному, согнувшись под низкой притолокой. Надеюсь, понятно для чего?
— Ясно, Матвей Кондратьич, раньше наши станицы стояли в самом настоящем пограничье, вот и строили хаты по принципу: «Мой дом — моя крепость», — откликнулся Александр, с интересом разглядывая, считай нижний, по-современному, цокольный этаж.
— Ну и добре. Наверху вы ночевали. Ежели не все рассмотрели, сами глянете. Курень, это не просто постройка с комнатенками. Выходя из кухни, вновь попадем в коридор, расположение комнат по кругу, откуда мы вошли, туда же мы и вернемся.
— Прикольно! — восхитился Сережка.
Сегодня Сергей более детально рассмотрел в переднем углу залы, напротив входа божницу, имевшую несколько икон в богатых серебряных окладах, тонкое металлическое покрытие на иконе, оставляющее открытым только изображение лиц и рук. Перед божницей висела зажженная лампада. Между самими иконами висели в маленьких пучках засушенные травы. Все стены залы были увешены оружием. Ружья, сабли, кинжалы, пояса с серебряными пряжками, сафьяновые мешочки с патронами внутри.
Перед самым отъездом дед Матвей, оставшись наедине, придержал Шкуратова.
— Прощевай Сашка, казак станицы Ильинской. Не поминай лихом старого ведуна. Я тут твою судьбину слегка подправил, не серчай за то. За добро, завсегда добром платить треба. Приедешь додому, а невеста твоя, галаплешинка, позавчерась замуж выскочила, не дождалась тебя. Шалава. Не грусти, показакуешь еще четыре года, на красавице молодой оженишься. А, через восемнадцать лет генералом станешь, правда через две войны пройдешь, и это будет в другой армии. Прощевай, душа моя, будь молодцом и не дури в своей станице.
Глава 3. Становление на крыло
Непросто оказалось Сергею обжиться в чужом для него месте, непросто было привыкать к вновь обретенному родичу. Дед не торопился влезать в раненую душу праправнука, принуждать его окунуться в новую жизнь. Он просто находился рядом, казалось, даже чувствовал настроение и помыслы сироты, пытавшегося жить одиночкой в доме Матвея.
К Матвею Кондратьевичу периодически приезжали люди, кто из ближних станиц, кто издалека, прослышав о человеке который мог побороться со смертельным недугом, разуверившегося во всем человека. Иные оставались в гостях надолго, и тогда дед селил их во флигеле, выстроенном для таких целей рядом с домом. Уж что он там делал с больными, Сергей старался не знать и не видеть. Только каждое утро старый ведун практически на руках выносил болящего на солнышко, вместе с собой заставлял повторять движения конечностями и всем телом, что-то тихо шептал над ним. Сергею становилось иногда не по себе, а чаще всего даже смешно при виде того как дед льет воду принесенную из реки на голову слабому и больному человеку, а тот раскрыв широко глаза, с надеждой смотрит на старика. Родственники болящих, на время лечения оседали в станице, и по приказу деда, даже нос не казали к хутору.
Принимал дед к себе не всех, относился к пришлым избирательно, что заставило Сережку задуматься над его поведением. Но все же, душа мальчишки к происходившему вокруг него оставалась холодной, и он обходился без лишних вопросов. По приезде очередного больного, сам дед выходил к воротам, здоровался с родичами, а оставляя человека у себя на лечение, говорил его сопровождавшим: «Берусь лечить божеством. Якшо поможет выдерну яго с того свету. Нетреба спрашать об плате. Не отвечу, сам не ведаю. Сколь хотите, столько и оставляйте, и деньги мне до рук не суйте, вон под стреху положте. Якшо нет их у вас, так хоть десяток гладышей треба принесть. Иначе нельзя, бо болячка возвернется. Каждая работа предполагаить оплату».
И Сергей стал замечать, как люди уходили от деда на своих ногах, со счастливыми, одухотворенными лицами, а сам дед воспринимал все как должное. Ни печаль, ни радость не скользила в чертах его морщинистого лица.
Минуло лето, наступила осень, и младшему Хильченкову пора было идти в школу. Каково же было его удивление, когда в последних числах августа дед подвел его к столу и указал на школьные учебники, портфель и два комплекта школьной формы.
— Учись Сергунька, это дело не легкое, тем паче для тебя, в полном смысле слова. Отсель до твоей школы верст пять пехом будить, никак не меньше. А к нагрузкам тебе привыкать треба.
— Спасибо вам, — только и промолвил мальчишка.
Школа. Добрая пора детства. Только выпустившись из нее, понимаешь, насколько это было счастливое время.
Школа встретила чужака не матерью, а мачехой. Что поделать, учительский состав сплошь представители партийной интеллигенции. Комсомольская организация, не дремлющее око молодых помощников партии, а приход в класс новенького в пионерском галстуке, но являвшегося внуком непонятно в кого верующего отщепенца, мог снизить общие показатели по школам в районе. Да и взгляд у мальчишки, словно у затравленного волчонка. Непорядок это.
В первый же день Серегу прощупали на прочность одноклассники. Сесть пришлось за парту одному, да и то на галерке. Все шесть уроков с ним никто не проронил ни слова. Вот учителя, те по всем предметам постарались оторваться, погоняли по всему материалу, да так, что потел он не слабо, но не сдавался, сцепив зубы, отвечал.
«Спасибо мама, за то, что помогала мне все эти годы делать уроки. Это твоя заслуга, что я выстоял», — мысленно помянул мать Сергей.
Учительница иностранного языка, та после урока подозвала Сережку и, переходя на немецкий затеяла с ним неформальную беседу, пользуясь терминологией деда Матвея: «Чей ты?»
Для Сергея сегодня это был уже пятый урок, и нервы его были у черты предела. Сверкнув волчьим блеском глаз, он, перейдя на ставший ему почти родным, немецкий язык, в течение пятнадцати минут вел рассказ о том — о сем, не вдаваясь в подробности жизненных неурядиц. Попутно осознав, что сама учительница знает язык на уровне университетского, классического образования, принятого страной Советов, типа: «Это Шрайбикус, он живет в Берлине, и занимается тем, что…».
