Оборотни - Джонс Стивен (книги без сокращений TXT) 📗

— Он убил кого-нибудь? — спросил Джон.

— Да, так говорят, — кивнув, ответил владелец магазина. — Говорят, он убил немало молодых женщин, когда те ходили погулять в лес.

Джон ничего не ответил, лишь с благоговейным ужасом уставился на человека-волка. У него было необыкновенное сходство с ковром, лежавшим на чердаке Смит-Барнеттов, — те же глаза, и клыки, и волосатые уши, но потом мальчик подумал, что все волки выглядят одинаково. Что все они на одно лицо.

Хозяин снял с крючка картину.

— Никто не знает, как Гюнтер Шмидт стал человеком-волком. Кое-кто говорит, что во времена Тридцатилетней войны его предка покусал какой-то наемник, человек-волк. Видишь ли, существует легенда, что когда парламент Ратисбона призвал назад генерала Валленштейна, тот привез им в помощь каких-то странных наемников. В битве при Лютцене он был разбит Густавом, однако у многих воинов Густава оказались ужасные раны, разодранные глотки и все такое прочее. Что ж, может быть, это и правда. Но правда и то, что битва при Лютцене происходила при полной луне, а тебе, наверное, известно, как называются люди-волки. Как мужчины, так и женщины.

— Оборотни, — с благоговейным трепетом сказал Джон.

— Верно, оборотни! Кстати, разреши показать тебе вот эту книгу. В ней перечисляются все жертвы оборотней за последние пятьдесят лет. Очень интересная книжка, если тебе нравится, когда тебя пугают!

С полки, висевшей у него над столом, он снял большой альбом в коричневой бумажной обложке и, раскрыв, кивком предложил Джону взглянуть.

— Вот! Это одна из жертв оборотней. Лила Бауэр, убита в Текленбурге в ночь на двадцатое апреля тысяча девятьсот двадцать первого года, у нее было разорвано горло. А вот Мара Тиль, обнаруженная мертвой в Липпе девятнадцатого июля 1921 года, также разорвано горло… und so weiter, und so weiter. [42]

— А это кто? — спросил Джон.

Он увидел фотографию девушки в сарафане и белой блузке, блондинку, стоявшую на обочине дороги, прищурив один глаз от солнца.

— Это Лотта Бремке, нашла свою смерть вблизи Хеепена пятнадцатого августа тысяча девятьсот двадцать третьего года. Опять же распорото горло. Как говорится, последняя жертва. После этого о Гюнтере Шмидте никто ничего больше не слышал… хотя вот, посмотри. В Вальдштрассе было найдено прибитое гвоздями к дереву человеческое сердце с запиской, что вот, мол, сердце волка.

Джон долго не мог оторвать глаз от фотографии Лотты Бремке. Он был уверен, что это та самая фотография, что висит на чердаке дома Смит-Барнеттов. Но означает ли это, что Лотта Бремке когда-то там жила? А если жила, то откуда взялась волчья шкура? Возможно, отец Лотты Бремке убил человека-волка, а потом прибил его сердце к дереву и держал в доме его шкуру в качестве ужасного сувенира?

Джон закрыл книгу и вернул хозяину. Тот смотрел на мальчика тусклыми бесстрастными глазами со зрачками цвета холодного чая.

— Ну как? — спросил хозяин. — Wass glaubst du? [43]

— Вообще-то меня не интересуют оборотни, — ответил Джон.

В его жизни было кое-что пострашнее оборотней, например, когда он обмочил постель на глазах у миссис Смит-Барнетт.

— Но ты так смотрел на эту картину, — улыбнулся хозяин.

— Я просто поинтересовался.

— Да-да, конечно. Но не забывай, что зверь не внутри нас. Это важно помнить, когда имеешь дело с людьми-волками. Зверь не внутри нас . Мы внутри зверя, versteh? [44]

Джон пристально посмотрел на хозяина. Он не знал, что ответить. Ему казалось, что этот человек мог понять все, о чем он, Джон, думает, прочесть с легкостью, как раскрытую книгу, лежащую на речной отмели. Чтобы перевернуть страницу, требовалось лишь замочить пальцы.

Джон сел в автобус и поехал обратно в Хеепен. Было почти половина шестого, небо стало сине-фиолетовым. Над Тевтобургским лесом взошла луна, подобная ясному лику Создателя. Когда Джон вошел в дом Смит-Барнеттов, тот был уже весь освещен, в кухне хихикали Пенни с Вероникой, в гостиной полковник Смит-Барнетт развлекал компанию из шестерых или семерых приятелей-офицеров (взрывы хохота, облака сигаретного дыма).

В кухню вошла миссис Смит-Барнетт, и Джон впервые обрадовался, увидев ее. На ней было блестящее вечернее платье, но лицо ее побагровело от ярости.

— Где ты был? — закричала она.

Она была так разгневана, что прошло несколько секунд, прежде чем до Джона дошло, что она кричит на него.

— Я ездил в Билефельд, — растерянно ответил он.

— Ты ездил в Билефельд без нашего разрешения! Мы с ума сходили! Джеральд вынужден был позвонить в местную полицию. Ты не можешь себе представить, до чего он терпеть не может обращаться за помощью к местным.

— Простите меня, — сказал Джон. — Я думал, что ничего такого в этом нет. Мы ведь ездили во вторник. Я думал, что и сегодня можно.

— Ради бога, неужели недостаточно того, что мы с тобой нянчимся? Ты провел здесь всего четыре дня, а мы не видели от тебя ничего, кроме беспокойства. Неудивительно, что твои родители разошлись!

Джон сидел с опущенной головой и ничего не отвечал. Он не понимал пьянства взрослых. Он не понимал, что когда люди чем-то раздражены, они способны сделать из мухи слона, что на следующее утро можно извиниться и все забыть. Ему было одиннадцать лет.

Вероника поставила перед ним ужин. Это был холодный куриный окорочок с корнишонами. Джон попросил, чтобы ему не давали теплого молока, объяснив это тем, что он его не любит. Вместо молока Вероника налила ему стакан выдохшейся кока-колы.

В тот вечер, лежа в постели, он мучился угрызениями совести и плакал так горько, словно сердце его разрывалось на части.

Но в два часа ночи он раскрыл глаза и почувствовал, что совершенно спокоен. Луна так ярко светила сквозь шторы спальни, что свет вполне мог сойти за дневной. Мертвящий, но все равно дневной свет.

Джон поднялся с кровати и взглянул на себя в маленькое зеркало. На него смотрел мальчик с серебрящимся лицом. Он произнес: «Лотта Бремке». Этого было достаточно. Он знал, что она жила здесь, когда дом был только построен. Он знал, что с ней произошло. Некоторые вещи для детей настолько очевидны, что они лишь растерянно моргают, когда взрослые не могут их понять. Отец Лотты Бремке сделал то, что на его месте сделал бы любой отец. Он выследил человека-волка и убил его, а потом прибил его сердце (удар! дрожь! удар! дрожь!) к стволу ближайшего платана.

Джон скользнул к двери и открыл ее. Крадучись прошел по коридору. Поднялся по лестнице, так же крадучись прошел по коридору второго этажа. Раскрыл выкрашенную кремовой краской дверь, ведущую на чердак. Взобрался вверх по лестнице.

Он не сомневался, что волк-ковер со своими сверкающими желтыми глазами и жесткой шерстью ждет его. Джон прополз на четвереньках по грубому гессенскому ковру, погладил шкуру и прошептал:

— Человек-волк — вот кто ты был. Не отрицай. Ты был снаружи, верно? Ты был шкурой. Вот в чем разница; вот то, чего никто не понимал. Оборотни — это волки, превратившиеся в людей, а не люди, которые превратились в волков! И ты бегал вокруг их домов, так ведь? Бегал по лесу и ловил их, и кусал их, и разрывал им горло, и убивал их! Но они поймали тебя, да, волк? Они вытащили человека, который был у тебя внутри. Они вытащили все твои внутренности, и у тебя не осталось ничего, кроме твоей кожи. Но ты не беспокойся. Теперь я буду твоим человеком. Я надену тебя на себя. Вот сейчас ты ковер, а через минуту будешь настоящим волком.

Он встал и поднял с пола ковер. В тот день, когда Джон с ним боролся, он казался ему тяжелым, теперь же он стал еще тяжелее, почти таким же тяжелым, как живой волк. Джону понадобились все силы, чтобы взгромоздить шкуру на плечи и расправить на себе ее пустые ноги. Затем он надел себе на макушку волчью голову.