Стертая - Терри Тери (читаем бесплатно книги полностью txt) 📗
Бен бледнеет.
— Нет, я не хочу, чтобы такое случилось с тобой.
Я вспоминаю еще кое о чем.
— А с Тори ты целовался так же, как сейчас со мной?
Он вскидывает брови.
— А разве это важно?
И, прежде чем я успеваю сказать что-то еще, о чем потом пожалею, Бен добавляет:
— Нет. Я никогда не целовал Тори. Мы были просто друзьями.
— А мне казалось...
— Тебе неправильно казалось. Тори было нелегко в семье. Ей хотелось общаться с кем-то, разговаривать, а я умею хорошо слушать.
Это я заметила. Как заметила и то, что сама Тори определенно не считала Бена просто другом. Только теперь я смогла удержать язык за зубами.
— Кайла, поверь, ты — единственная, кого мне хочется целовать. И я не желаю, чтобы с тобой что-то произошло. — Он улыбается, качает головой и трет висок. — У меня что-то с мозгами. Не понимаю, как они работают.
— Что ты имеешь в виду?
— Я слушаю учителей и медсестер в больнице, и все, что они говорят, правильно и разумно. Но потом со мной говорит Эйден, и я вижу, где они не правы и где прав он; вижу, что правительство действительно нужно призвать к ответу за то, что оно творит. А теперь еще и ты указываешь на очевидные опасности, которых сам я почему-то не углядел. Такое впечатление, что иногда я не способен соображать самостоятельно. Зато когда бегу, мозги функционируют как надо, в этом у меня сомнений нет.
Это Зачистка.
Думаю о том, что и как сказал Эйден. У него свои задачи. Его нисколько не волновало, что станется с ними, если мы согласимся действовать по его плану. Эйден знал, что сказать Бену, чтобы склонить того на свою сторону; знал, насколько внушаем он и насколько внушаема должна быть я. Кайла другая.
— Что, по-твоему, нам делать теперь? — спрашиваю я.
— Главное, чтобы ничего не случилось с тобой. А что ты думаешь?
— Это Зачистка. Это она заставляет нас соглашаться, делать то, что считается правильным, то, чего от нас ожидают.
— Тогда это тем более неправильно. А значит, тем более важно сделать с этим что-то. — Лицо у Бена встревоженное, а оно всегда отражает его мысли.
Нет. Как могила оставайся молчалива.
— Бен, послушай. Нам нужно держаться подальше от Эйдена и заниматься тем, чем положено заниматься в школе и дома. Давай подождем, пока нам снимут «Лево». Предпримем что-то раньше — и только привлечем к себе внимание, а это опасно. Вот исполнится нам двадцать один год, тогда осмотримся и решим, что можем сделать.
Бен слушает, а я наблюдаю за ним и думаю, как же сильно он подвержен внушению. Надави на него посильнее, прояви твердость, и он пойдет за тобой. Для таких, как Бен, мир — опасное место, и я понимаю, что должна защищать его. Такой, как Бен... должен быть таким, как я. Такой, да не такой. Зачищенный, как и другие, но на других не похожий. Кайла другая.
— Ты права. — Бен обнимает меня еще крепче и целует в щеку. За этим может последовать что угодно, тем более я и сама не против. Но, может быть, эти поцелуи всего лишь то, что ему внушила я?
— Ладно. Пора в Группу, — говорю я.
Мы возвращаемся на дорогу, и я спрашиваю, что он думает о Хаттене, который обозвал меня биологической аномалией, хиральности и операциях на головном мозге. Но Бен только отмахивается и говорить на эту тему не хочет.
Оставшуюся часть пути проделываем бегом, и, как всегда на бегу, у меня рождаются новые мысли. Раньше мне казалось, что быть с Беном значит быть в безопасности. Теперь я вижу, что ошибалась. Это мне нужно заботиться о его безопасности. Мне нужно присматривать за нами обоими.
Почему я могу думать о себе так, как не способен думать Бен? Не понимаю. Совершенно не понимаю.
ГЛАВА 41
Мама мрачнее тучи. Напряжена. Пальцы так сжимают руль, что побелели костяшки пальцев. При этом на дороге спокойно, мы едва ползем в потоке машин. Поднимаемся на вершину холма и уже оттуда видим вытянувшуюся к больнице длиннющую очередь. Вчера нас уведомили, что сегодня нужно воспользоваться другим въездом. Может быть, тот, знакомый, разбомбили на прошлой неделе? Вскоре мы добираемся до конца очереди и останавливаемся.
— С тобой все в порядке?
Мама вздрагивает. Натянуто улыбается.
— Разве не мне полагается задавать этот вопрос?
— Я спросила первая.
— Что ж, справедливо.
— Не знаю. После того, что случилось на прошлой неделе, есть какое-то напряжение. А у тебя?
Странно, но я никакого напряжения не чувствую. По крайней мере, не чувствую в том смысле, какой имеет в виду она. Лордеры наверняка перекрыли все подходы, и у террористов нет ни малейшего шанса подобраться к больнице ближе, чем на милю. У мамы же вид такой, словно она с радостью перепрыгнула бы на встречную полосу и умчалась куда подальше, если бы только могла.
— Думаю, после того, что было, ничего подобного они уже не допустят, так что сегодня здесь безопаснее, чем когда-либо.
Мама согласно кивает.
— Ты, наверно, права, но ехать туда мне все равно не хочется.
Мне тоже, хотя и по другим причинам. Я все еще не уверена, что мое каменное лицо готово к сегодняшней встрече с доктором Лизандер. Одно дело сказать себе, что ты будешь послушной, смирной, примерной, и совсем другое стать такой.
— Знаю. Давай удерем и поедем на ланч, — предлагаю я.
Мама смеется.
— Какая ты забавная. А здорово бы было, да?
— Ты, по крайней мере, можешь такое себе позволить. Оставь меня и устрой себе праздник. Тебе, должно быть, до смерти надоело тратить каждую субботу на эти поездки со мной.
— Ты права, но я не могу делать то, что хочу. Видишь столбы на каждом углу? Вроде того, что слева от нас сейчас. — Я выглядываю в окно. Рядом со светофором стоит столб. На самом его верху черная коробочка, какое-то устройство. Камера.
— Они отслеживают каждый автомобиль в Лондоне. Если я начну разъезжать не так, как предписано маршрутом, кто знает, что может случиться. Хотя, возможно, мне и сойдет с рук.
— Сойдет из-за того, кем был твой отец?
— И отец, и мама. Она тоже была не последним человеком.
— То есть ехать куда угодно не позволено даже взрослым?
— Нет. Сейчас нет.
— А раньше?
— Многое изменилось. Когда я была в твоем возрасте, жизнь была другая.
— Ты про двадцатые, когда все началось?
Мама моргает.
— Неужели я выгляжу настолько старой? В 2031-м мне было шестнадцать лет.
— Тогда ты помнишь и двадцатые со всеми этими бунтами и бандами, когда люди прятались в страхе по домам и не выходили на улицу.
Мама снова смеется.
— Это только одна из версий тех событий. Тогда же молодежи до двадцати одного года запретили пользоваться мобильниками. С их помощью недовольные связывались для организации демонстраций. Но тогда не все было так плохо. По крайней мере вначале. Хотя, конечно, с сегодняшним днем не сравнишь: гулять вечерами отваживался не каждый. — Она бросает взгляд в сторону, на стоящих на углу лордеров в черной форме и с автоматами. — Теперь опасаться нужно только их.
Удивительно.
— Ты сказала, что вначале было не так уж и плохо. А что случилось потом?
— Вы в школе историю изучаете? После краха — ограничения кредита и экономического коллапса в Европе, выхода Великобритании из ЕЭС и закрытия границ — наступил период, когда все перевернулось с ног на голову.
— Я видела фильм о бунтах.
— Да, в них показывают самые худшие моменты. Большинство студенческих демонстраций проходили на первых порах вполне миролюбиво. Но раздражение и злость постепенно нарастали.
На уроках истории нам показывают вышедшие из-под контроля толпы обезумевших, крушащих все вокруг себя и убивающих мирных граждан подростков. Ошеломленная рассказом мамы, я слушаю молча, а она говорит и говорит, возможно, чтобы отвлечься, не думать о том, куда мы едем и что стряслось там на прошлой неделе.
— Родители вечерами частенько спорили, а я спускалась тихонько по лестнице и слушала.
