Носитель. Z-32 (СИ) - Жеребьев Владислав Юрьевич (читать книги онлайн полностью без сокращений .txt) 📗
Пробираясь по коммуникационному каналу, обдирая в кровь руки и разрывая одежду, Ваха искренне радовался, что не страдает клаустрофобией. Уйти нужно было как можно дальше от выхода, и отлежаться, дать организму отойти от шока. Что дальше? Да пес его знает. Лучше быть похороненным в темноте, чем прибывать в статусе препарированной лягушки, которую кормят через трубочку. Было душно, жарко, воздуха не хватало, света не было совершенно, а затем пришло похмелье.
Сколько времени минуло, Ваха сказать не мог. Он почувствовал себя похороненным заживо в этом кабельном склепе. Безысходность, паника, судороги и рвота. Тремор конечностей сопровождался непроизвольными движениями рук и ног, на которых появлялось все больше кровоточащих царапин. Просветление приходило внезапно, и за тот краткий миг, пока снова не наваливался ужас и отчаяние, Вахитов полз, полз из последних сил, пробираясь на ощупь. Глаза привыкли к темноте, да куда там. Ни единого лучика света, ни отблеска, ни солнечного зайчика или блика от стекла. Тишина, духота, жара, длинный гроб, куда не каждый мертвец согласился бы полезть, куда уж живым. В какой-то момент в голове появились голоса. Их было несколько, два, возможно три. Они бурно спорили друг с другом, укоряя в грехах и неверных решениях, ругая за необдуманные и опрометчивые поступки. Они обсуждали жизнь полковника, начиная с розового отрочества и заканчивая этим днем.
- Зачем ты ударил Зину по голове портфелем, идиот малолетний? Она же тебе нравилось? Духу не хватило в этом признаться? Тряпка, урод, слюнтяй…
- Ты на вечерней поверке не прикрыл товарища. Ты? Командир взвода? Да крыса ты. Крыса чертова. Какой из тебя командир. Дисциплина? Устав? Да, их никто не отменял, но ты задумывался, почему он… ты спрашивал…
Поток обвинений переключился на Ваху. Теперь его натурально допрашивали, заключив в собственной черепной коробке. Постепенно и судьи стали почти реальны, осязаемы. Мальчик, лет десяти. Голос чуть надрывный, тонкий. Голые коленки в ссадинах, рука обвернута изолентой, в другой сжимает сломанную модель Ил-а. Такую-же, как была у лучшего друга Вахи, Лешки Кузьмина, но это не Кузьмин… Мальчишка сжимал кулаки, тряс ими над головой, на его искаженных от злобы губах выступала пена.
Вторым обвинителем оказался худой малый, лет двадцати. Круги под глазами, небрежная одежда, легкая небритость, на грани неряшливости. Он кривлялся, показывал язык, оттягивал веко и тыкал в лицо средним пальцем, глумливо усмехаясь. Третий, глубокий старик, с морщинами, избороздившими лицо. Руки, с обвисшей от старости кожей, покрывали пигментные пятна, седой пух на голове колыхался от порывов невидимого ветра. Он скалил редкие желтые зубы, бормотал что-то громко и совершенно невнятно, периодически срываясь на визг, тряс головой, плевался, и выглядел полнейшим безумцем. Безумцем, безумие, три его грани, три этапа, три градации. Однако был и четвертый, что отмалчивался и прятался в темноте. Оттуда несло обреченностью, злобой и лютой стужей. Иногда неизвестный шевелился, и с ним шевелилась тьма, двигалась, будто гигантский спрут выпрямлял и сворачивал свои щупальца.
Глоток свежего воздуха обжег горло и легкие, и это нереальное ощущение вырвало его из лап небытия. Все стало, наверное, еще хуже, только демоны в голове Вахитова притаились до поры до времени.
- Я сошел с ума. – Прохрипел он чуть слышно, почти с облегчением, и радостно втянул ноздрями воздух. Пахло табаком и дорогим парфюмом. Ощупав все вокруг, Ваха пришел к выводу, что добрался до какой-то вентиляционной шахты. Там не было проводов, острых крючков, и прочей дряни, зато появилось гулкое железо, и что-то еще. Свет? Свет! Вдалеке разрывалась тьма, лучик электрического света рассекал мглу, как меч крестоносца шею поганого сарацина, как молния ночь, да как что угодно, мать его. Плевать. Главное, там люди, воздух, и, наверное, вода.
Когда новый приступ отхлынул, Ваха двинулся по железному коробу, так осторожно, как только мог. Малейшее неловкое движение вызвало бы шум, а там может и датчик какой сработал, и тогда те часы, а может и дни, проведенные в вынужденном заточении, были бы потрачены впустую. Вот он свет, такой добрый, такой теплый и родной, вырывается из вентиляционной решетки, а там… там похоже никого нет.
Вахитов прислушался, ловя каждый шорох. Сначала ничего не было слышно, а потом пришли первые звуки. Тикали часы на стене. Сквозь решетку вентиляции их было отлично видно. Круглые, с ажурными стрелками и крупными черными цифрами на белом циферблате, они были единственным источником звука. Подождав для порядка еще некоторое время, Вахитов выбил решетку и буквально вывалился наружу. Это был кабинет, дорогой, обставленный со вкусом. Кожаное кресло, тяжеловесный письменный стол, ноутбук с яблоком, логотипом, давно уже не несущим никакого смысла, и крохотный холодильник. Метнувшись к нему, Ваха распахнул дверцу и вытащил дрожащими руками бутылку питьевой воды. Сорвав пробку, он в три глотка осушил ее и, облокотившись о стену, решил оглядеться. Хозяин кабинета любил комфорт. Помимо вытяжки, имелся так же кондиционер, на стене висела огромная картина с пейзажем средней полосы России, выполненная настолько реалистично, что это походило скорее на вид из окна. Свет в помещении тоже отличался, и был мягче и комфортнее чем в коридоре или тех же жилых блоках. Вдоль одной из стен расположилась мягкая и даже на вид удобная, кушетка, на ней плед, и мать его, электрический камин, напротив. Это был оазис, отдельно взятая единица, в окружении ада современного мира. Чья-то крепость, уютная нора. Не хватало только покерного набора и парочки кассет с порнухой, но Вахе подумалось, что если поискать, то и они найдутся.
Вторую стена почти целиком закрывал стеллаж с книгами, редкость в эти смутные времена. Подойдя к стеклянному шкафу, Вахитов вытянул один из фолиантов, открыл наугад, прочел едва слышно, шепотом:
Мне сладких обманов романа не надо,
Прочь вымысел! Тщетно души не волнуй!
О, дайте мне луч упоенного взгляда
И первый стыдливый любви поцелуй!
Поэт, воспевающий рощу и поле!
Спеши, - вдохновенье свое уврачуй!
Стихи твои хлынут потоком на воле,
Лишь вкусишь ты первый любви поцелуй!
Вахитов убрал Байрона на место, прошелся пальцами по твердым кожаным переплетам с тиснением. Взгляд его скользил дальше по кабинету. На стене с часами, он обнаружил три африканские маски, вырезанные настолько искусно, что отражали эмоции, печали, сожаления. Когда-то они, наверное, были предметами культа в неизвестных племенах, а теперь, по чьей-то прихоти перекочевали на стену личного кабинета, в пошлом качестве обычных украшений. Был тут еще один момент. Просто так племена со своими масками не расставались, так что был это либо военный трофей, либо купленная диковинка. Хитрые туземцы зачастую делали следующее. «Заключали» как им казалось, вот в такую страшную морду, какую-нибудь болезнь, проклятье или еще что похуже, и чтобы оно не принесло бед соседям, продавали ее на рынке белым чужакам.
Под масками располагалась пара копий организовывая что-то вроде африканского «Веселого Роджера», а чуть ниже, на отдельной полочке стояли вряд три крохотных головы, с зашитыми глазами и ртами. Ваха слышал о таком обычае, видел когда-то что-то по телеку. Вроде как в некоторых племенах отделяли головы поверженных врагов, вываривали их в специальном растворе, пока кости черепа не размякали, потом то ли сушили специальным способом, то ли еще что-то делали. Сувенирам было выделено отдельное место, и выглядели они более чем натурально. Ваха сопоставил все факты и улыбнулся. Ирония привела его в гости к человеку, которого он в этом мире хотел бы увидеть в последнюю очередь, к его злейшему врагу, Зулусу.
Проверив оружие, с которым он не расстался даже в черном аду, Вахитов поднялся и, проковыляв до двери, потянул за ручку. Та прошла половину хода и застопорившись, отказалась вращается. Дверь была закрыта на ключ. Можно было ее вынести, выбраться наружу, только вот зачем? В какой-то момент Зулус сам пожалует в гости, и уж тут-то ему обеспечено свинцовое отравление.
