Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич (читать хорошую книгу .TXT) 📗
А битв впереди будет много. Есть еще развалины обогатительных фабрик и заводов. Зимой воевали в основном твердыми снежками и ледышками, а летом — в самодельных «брониках», с пластмассовыми и деревянными автоматами и гранатометами. Иногда даже находили оружие, стреляющее пластмассовыми шариками до синяков. Но радость была недолгой — шарики заканчивались, а пружины и пневматические механизмы портились. Взрослую охотничью пневматику, из которой можно крысу или ворону убить, они на битвы не брали. За это умнику подбили бы глаз.
Но и здесь зима побеждала лето. На одну битву в «зеленке» приходилось пять в снегах.
А вот ему десять лет, и он уже вовсю читает книжки, но никакая наука не идет ему впрок. Как и другим ребятам, Сашке-Младшему хочется осваивать большой мир и испытывать острые ощущения. Где уж тут усидишь на безопасном пятачке земли возле завалинки? Что там, на кошек смотреть или как банки сушатся на заборе?
К зимнему периоду относится освоение ими более дальних районов. Тоже заснеженных и заледенелых. Здесь же в одном из подъездов будет и первая проба алкоголя из перегонного аппарата (картошка шла на разные надобности, но этой в деревне старались не злоупотреблять, а тех, кто сильно усердствовал, считали больными на голову). Первая — она же последняя. Смысла травить себя дрянью он не увидел, в отличие от других. А от затяжки самодельной «сигаретой» с табаком-самосадом он и вовсе отказался, как ни подбивали его на это старшие товарищи.
А в январе в том же году они открыли для себя экстремальный зимний спорт.
«Мы пошли на горку» — говорили они родителям и пропадали. А сами шли не на безопасный склон, который когда-то был насыпью, где проходили трамвайные рельсы, и имел внизу относительно ровное и широкое поле. Нет. Они шли дальше на юг, пока не оказывались перед Провалом. Так называл это место Сашкин дедушка. А вообще-то они звались «разрезы». Или карьеры. И было их несколько, но они находились близко один к другому. Когда-то там, по словам взрослых, добывали уголь, взрывая землю динамитом. Немудрено, что дедуля когда-то принял эти штуки за воронки от взрывов — больших, ядреных.
«Может, взрывы и расширили их, осыпали края, так что туда жилые дома ухнули, — говорил еще старый Петрович (пока был жив). — Но первоначально в них добывали уголек».
И вот они, семь пацанов (Сашка из них не самый младший, но самый мелкий), подложив под себя фанерки, гладкие доски или, еще лучше, листы железа… испытывали судьбу на благосклонность, а себя — на прочность. Скользили вниз со склонов так, чтоб ветер свистел в ушах, а душа уходила в пятки и вообще грозилась покинуть бренное тело.
Возле северной оконечности карьеров шли маршруты относительно безобидные, пологие, где вылететь с «трассы» было невозможно, а за спуском начиналась ровная терраса. Здесь они катались весь январь и февраль. Но это был только первый этап.
Проложенная по краю карьера дорожка шириной метров десять с лишним спускалась вниз по спирали, неправильным серпантином. В ранешние времена, говорили, по ней ездили огроменные самосвалы — грузовые машины размером с дом, уголь возили. Катиться по ней, пока лежал снег, было трудновато — слишком пологая. Только когда неделю постоит теплая погода, а потом ударит мороз – она схватывалась льдом и превращалась в «трассу экстра-класса».
Но надо ли говорить, как это было опасно! За время скоростного спуска успеешь с жизнью раз сто проститься, отталкиваясь ногами подальше от левого борта. Потому что в середке у этого карьера — бездна. Падать будешь — заскучать успеешь. И на дне не мягкий снежок, а каменные зубья. Хотя с такой высоты, наверно, и об снежок шею сломаешь.
Кое-где склоны карьера были не отвесные, а наклонные. Там можно было катиться напрямую вниз, хоть до самой сердцевины. Но на такой подвиг никто из них не отважился, хотя все друг друга подначивали.
«Успехов тебе в карьере» — такая кружка была у дедушки… Дед раскопал ее где-то на развалинах «Альбатроса». Ее очень берегли, она была удобной, потому что вмещала сразу пол-литра смородинового чая, который старый Данилов любил. А потом дядя Гоша ее разбил — она просто выпала из его огромных непослушных пальцев — и вдребезги. Было много криков, и Гоша причитал: «Не буду, не буду, не буду, не буду», а дед ползал и собирал, вздыхая, осколки.
Но пока она была целой, кружка часто становилась причиной ядовитых комментариев со стороны бабушки: «И какая у тебя карьера, старый? Огородника? Пугала огородного? — и она смеялась каркающим смехом вороны. – У тебя могут быть успехи разве что в песчаном карьере».
Почти на три месяца этот «скоростной слалом» вытеснил для них все виды зимнего отдыха. Это продолжалось до середины марта, который как всегда был холодный и снежный.
Нет, никто из них не свалился со стометровой высоты в пропасть. Трагедия настигла одного из их компании там, где никто ее не ждал.
«Пошли домой, от родаков влетит, — уговаривали они Славку Белова по прозвищу Белый. — Вон уже темно как у негра в ж…!»
Никто этих негров отродясь не видел, а выражение осталось (в Заринске на Масленицу каждый год сжигали черное обмазанное смолой чучело в звездно-полосатом цилиндре, товарищ Богданов его Обамой называл).
«Еще разок прокачусь и догоню. А вы валите», — пробурчал Белый презрительно. И они пошли по гребню холма, изредка оборачиваясь на него, устанавливающего свои самодельные санки на точке, где начинался длинный, но довольно пологий скат. И вот он оттолкнулся ногами и исчез из виду.
Славка был самый старший из них, и уже перерос их компашку. «Тебе баба нужна, чтоб было кому палку кинуть, а ты с малышней таскаешься», — смеялись над ним сверстники. Наверно, если бы он послушал их совета и пошел бы на поиски более взрослых удовольствий, то остался бы жив.
Они заподозрили неладное, когда прошло минут десять, а он так и не появился. Не зная, что делать, ребята подождали немного, а потом пошли искать. Нашли почти сразу. Заметили внизу на широкой «террасе», которую делил пополам занесенный снегом экскаватор, торчащие из сугроба черные валенки. Как они могли подумать, что те просто с него свалились?
Когда они достали его, он был синий и мёртвый как камень. С вытаращенными глазами и ртом, забитым снегом. Больше ничего они сделать для него не смогли. Славик пролежит там еще около часа, пока они, истошно вопя и размазывая сопли по лицу, сбегают за взрослыми. Сопли — не потому что жалко. А потому что страшно. Детство жестоко, в нем даже себя редко бывает жалко.
Всех выпороли — даже его, сынка вождя — ремнем, и заперли по домам на неделю. Больше они к Провалу не ходили и впредь катались совсем в других местах.
Уже когда Сашкино заключение подходило к концу, его пришел навестить дедушка. Сел на кровать и, глядя в сторону, в окно, произнес: «Иллюзия собственной неуязвимости — опасная вещь. Но она проходит с годами… у тех, кто доживает. А в молодости все мы верим Спинозе: «Вещь, которая определена Богом к какому-либо действию, не может сама себя сделать не определенной к нему». Понимаешь, что это значит?»
«Нет», — Младший честно помогал головой, чувствуя, что его заводят в непролазные дебри.
«Это значит, что тот, кто еще не выполнил свое предназначение — не может умереть, — сказал дед, думая о чем-то своем. — Другой вопрос: а как нам узнать, выполнено ли наше предназначение, или только наполовину, или на восемьдесят процентов?.. Поэтому в любом случае, будь осторожен. Ты не представляешь, как ты нам дорог».
Сашка поморщился. Ему хотелось быть своим собственным, а не чьей-то хрустальной вазой. А еще хотелось чувствовать себя взрослым и сильным, а не тем, кто может убиться на ровном месте. Погибнуть позволительно, только если ты при этом перебил сотню-другую врагов, гору трупов навалив. При этом он чувствовал, что у них с дедом много общего. Больше, чем с кем-либо из живых и умерших.
А старик, между тем, еще не закончил:
«Доктор Смерть лечит все болезни. И денег не берет. И принимает всегда без очереди… Но самое страшное то, что побывавшие в его руках вначале остаются почти такими же, — в голосе деда сквозила застарелая боль, словно долго зревший нарыв прорвался наружу. — И это хуже, чем когда твой товарищ превратится в бифштекс от мины или гранаты. Ты можешь себя убедить, что это просто бифштекс, а не тот, с кем ты разговаривал или делил хлеб минуту назад. А вот когда смерть забирает свой улов, не уродуя тело, она страшна вдвойне… тем, что как будто издевается, показывая свою власть над плотью… Над всеми нами. И теми, кто пока еще жив… Знаешь, я много людей туда отправил. И не все они были мразями. Главная проблема, когда кто-то умирает… не сама его смерть, а то, что мы, живые, остаемся с ней один на один».
