Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович (версия книг TXT) 📗

«Все. Сейчас глумиться станет», – с горестной безнадежностью подумал доктор искусствоведения.

Мальчиков он не то чтобы уж очень сильно жаловал, но что ему, мужчине здоровому и относительно нестарому, оставалось делать? Заводимые жены выгоняли его почти сразу же, попрекая короткими ногами и не только, и так восемь раз подряд, а жить-то хотелось еженощно. И только в общем бараке для холостых мэру-грамотею перепадала иной раз толика тепла и любви, хотя и не так часто, как хотелось бы. Правда, не задарма. Ради того, чтобы добиться желаемого, знатоку народного творчества приходилось долго и мучительно заслуживать внимание избранника, исполняя и переисполняя на «бис» подхлопы с прискоками аборигенов Говорр-Маршалла, заунывно вытягивая напевы ледогрызов снежной Йуджумбурры и отчекрыживая с переборами огнепальное, бередящее душу навизгивание подземников далекой, безнадежно затерянной в жутких глубинах Большого Магелланова Облака Мбабаны…

Tempora mutantur, увы, с этим ничего не поделаешь, et nos mutamur in illis, [3] но, Боже милостивый, даже если так, то кому дано право вмешиваться в личную жизнь одинокого, лишенного счастья любить и быть бескорыстно любимым человека?

– Люблю мальчиков, – подтвердил Анатоль Грегуарович, поскольку Искандер-ага в ответах уважал предельную четкость и откровенность. – Мальчиков люблю, ваш-ство!

– Эт хорошо, Проф, – дружелюбно одобрил Баркаш. – Вот мы сейчас с тобой тут и устроим мальчишник…

«Хором глумиться станут», – с пугающей уверенностью понял доктор искусствоведения.

Он был прав, но не совсем. Баркаш пока еще ничего не решил окончательно, просто он находился в прекрасном расположении духа и жаждал расслабиться.

Больше того, Искандер Баркаш со всей ответственностью полагал, что имеет на это полнейшее право.

Долгий и донельзя обрыдший объезд с инспекцией по выселкам, всем этим похожим один на другой Новым Шанхаям, Великим Сахалинчикам, Тяпляпам-на-Валькирии, Буэно-Поскотам и прочим сточным канавам, почитай, завершен.

Слободки проверены. Все, способные держать оружие, переписаны поименно. Правда, чего ради запонадобилась Александру Эдуардовичу вся эта шушваль, этого Искандер-ага Бутрос-оглы Баркашбейли, начальник департамента здравоохранения и трудовых ресурсов Генерального представительства Компании на Валькирии взять в толк не мог, но не его, в общем-то, было дело. Господину Штейману виднее…

Главное, все задачи решены, все исполнено и улажено.

Даже непростой вопрос с этим самым Бабаянцем, вздумавшим – ни фига себе! – без согласований выставлять свою кандидатуру на предстоящих в марте выборах мэра вольного поселения Новый Шанхай.

Кстати, насчет мэра…

– Слюшай, дарагой, – распуская узел галстука и принимая совершенно неформальный вид, проворковал Искандер-ага, и выпуклые очи его сделались совершенно масляными, – а скажи ты нам, а как ты их лубишь, ай?

Протянув к полу руку, он поймал взвизгнувшего щенка и, сосредоточенно осмотрев животик зверушки, поднес его к самому лицу Анатоля Грегуаровича.

– Ай, какой малчик, вах-вах, – закурлыкал Баркаш под аккомпанемент смущенного подхихикивания слободских, – нэт, ну ти толко пасматри, дарагой, какой хароший малчик, э?..

Искандер-ага начинал шалить и резвиться вовсю.

И претерпеть бы нынче приготовившемуся к наихудшему Анатолю Грегуаровичу многие и тяжкие поругания, не раздайся за дверью сперва невнятный крик, а затем и ясный, откровенно перепуганный вопль…

Тут же дверь распахнулась настежь и в комнату ввалился совершенно никем не вызванный и абсолютно никому незнакомый человек, и слободские, вскочившие было, осели обратно на скамейки, а Искандер Баркаш, мгновенно собравшись, резко затянул узел галстука, ибо был этот человек, взъерошенный и перемазанный дорожной грязью, не чем иным, как сгустком хрипящего, тяжко дышащего, невероятно прилипчивого и заразительного ужаса!

– Деды-ы-ы! – он рухнул на колени перед столом, даже не заметив инспектора, и на черном лице его звездно сияли выбеленные смертной тоской глаза. – Деды-ы, спаси-ите!

Он поперхнулся и умолк.

– Ты… это… кто? – запинаясь, спросил один из слободских.

– Спа. Си. Те, – отчетливо ответил вошедший. – Де. Ды!

Еще один из тех, кто сидел за столом, озадаченно присвистнул.

– Погодь-ка… Да я ж его, кажись, признал. Слушай, ты часом не Егорушка-то Квасняк?

Стоящий на коленях часто-часто закивал и пополз к скамейке.

– Спаси-ите, деды… Ваше-ство, спасите! – Наконец он удосужился заметить Искандер-агу и, ухватив его за ногу, быстро и страстно покрывал поцелуями тяжелый, заляпанный глиной и навозом полусапожек. – Вы ж меня знаете… я ж, если помните, вам в Козе представлялся…

Теперь Баркаш вспомнил.

Действительно, Коза, «Два Федора», пару недель тому…

Возникла проблема с инженериком, Александр Эдуардович велел проконтролировать разработку лично, и ему, Искандеру Баркашу, пришлось сходить в кабак под видом подрядчика; Коба подводил людей, представлял, а Искандер-ага опытным глазом определял достоинства и недостатки потенциального исполнителя. Понятное дело, парням его представляли совершенно отвлеченно, и он, малость поболтав, просил записать контактный компофон и отпускал ребят с миром…

Да, конечно, он помнит этого паренька; тогда он показался Искандер-аге одним из наиболее перспективных, о чем и было сказано Кобе; усатый, помнится, ухмыльнулся и сказал, что Живчик плохих людей в фирме не держит…

– Ты, Егор, успокойся, – начал было кто-то из слободских, но Баркаш жестом приказал ему заткнуться. Затем вытащил из-за пояса тяжелый пистолет самопального производства, пороховницу, свинцовую пулю. Не спеша, тщательно демонстрируя Егорушке каждую из осуществляемых процедур, зарядил немудреное, но грозное оружие. Со скрипом взвел курок.

– Молчать. Отвечать на вопросы, – сказал Искандер-ага будничным и даже несколько отеческим тоном, приставляя дуло к переносице парня. – Ясно, нет?

Крупные желтоватые зубы Егорушки выбили дробь.

– Считаю до трех. Раз. Два. Тр…

– Все-яс-но, – отчетливо сказал парень. – Не-на-до-по-жа-луй-ста…

– Не-бу-ду, – в тон ему отозвался Искандер-ага, откладывая пистолет на стол и жестом указывая обитателю вольного поселения Новый Шанхай Егору Квасняку на ближайший к себе табурет. – Садись. Рассказывай.

– Да пускай выпьет сперва, – подсказал кто-то особо сердобольный из слободских. – Все будет легче…

Баркаш кивнул.

Сделав три-четыре крупных глотка из высокого бутыля, перенек заметно успокоился; глаза его стали более-менее похожими на человеческие, хотя губы по-прежнему были серыми и сморщенными, словно подсохшая глина.

– Я… ну… значит, Живчик, ну… и я ведь тоже, что антиресно… а мохнатые, и так, мол, и так… а если креды, думаем, нормальные, так чего ж… все равно никому не плохо, так ведь?.. нет?.. а Живчик, опять же, ну, и пошли… что мы, не местные, что ли?.. и ведь все ж сделали, ну… как договаривались… а они-то телегу пригнали, вот, тут все, как говорится, честь по чести… мы, значит, считать, чтоб все конкретно, ну… а они, они… и Живчик – рраз, и голова…

– Что – голова? – резко спросил Баркаш, буравя парня взглядом, силу которого довелось проверить на многих.

– Нет головы! – отчетливо сообщил парень. – Совсем!

– У Живчика? – охнули в полутемном углу.

– У Живчика! – почти радостно отозвался Егорушка, наслаждаясь вернувшейся способностью говорить по-людски. – Совсем головы у Живчика нет!

На сей раз за столом охнули сразу несколько присутствующих. Кого-кого, а Живчика здесь знали все. До убытия в Козу на поиски крутого фарта Живчик был весьма уважаемым гражданином Шанхайчика, хотя политикой не интересовался вовсе и на пост мэра не претендовал.

Дело начинало становиться куда как интересным.

– Так, – негромко сказал Искандер Баркаш. – Вам всем, – он слегка развернулся к столу, – молчать, бояться. Всем, я сказал! Кто вякнет, стреляю без предупреждения. А ты, дорогой, – он тепло, ласково и очень по-хорошему улыбнулся Егорушке, – ты говори спокойно, все говори, Егори-джан. Если забудешь что, тоже ничего, потом вспомнишь, потом скажешь, а?