Бог сумерек - Глуховцев Всеволод Олегович (читать книги бесплатно полностью txt) 📗
— Ну-ка. — Палыч изогнулся, заглядывая в карту. — Так… улица Лесопильная. Знакомое что-то…
— Так это со мной рядом, — наивно сказал Федор Матвеевич. — Цыганские дворы.
Он произнес это и лишь тогда сообразил, что это значит.
И Лев Евгеньевич моментально догадался:
— А вот этот зеленый массив? Нет, ребята, вы видите?!
— Бог мой! — так и ахнул Палыч.
— Тихо, тихо, Палыч. — Палыч посмеивался. — Народ взбаламутишь.
— Да-а… — Федор Матвеевич покачал головой. — Слона-то я и не приметил… Как мы раньше просмотрели, что прямо на линии находимся!
— А психологически это совершенно объяснимо, — сказал Огарков уверенно. — Эти крайние точки замкнули наше восприятие; так сплошь и рядом бывает.
Палыч вновь уткнулся в карту.
— Слушай, Игорь, а ты можешь определить, как именно по садам проходит эта линия? По каким участкам и так далее?
— На месте смогу, — ответил Игорь, — с картой и по ориентирам.
— Ориентиры… — Палыч сощурился, явно какая-то мысль заколесила в нем… и прорвалась: глаза расширились, в них полыхнул победный огонек. — Ориентиры, говоришь? Есть ориентиры!
— Какие?!
— Тополь!
— Какой тополь… — пробормотал было Игорь, но тут же все понял: — А-а, ты хочешь сказать…
Конечно, именно это и хотел сказать Палыч. Огромный тополь, обнаруженный ими только что, во дворе старой трехэтажки, и тот огромный тополь в садах, о котором рассказывал походя Федор Матвеевич, — очевидно, здесь была какая-то взаимосвязь!
— Надо думать, эта линия обладает среди прочих и таким свойством, что именно на ней вырастают такие гиганты… логично?
— Весьма, — подтвердил Огарков. — Весьма логично, Александр Палыч, вы молодец. И не забыть про наши трофеи, про книгу и про камень. Попробовать использовать их.
— Серый камень, — опять вспомнил Федор Матвеевич и посмеялся над собой: — Эк привязалась поговорка! Все меня на этот серый камень сворачивает… Да ведь и батя перед тем, как помереть, про него говорил, вот я на всю жизнь…
И не договорил, ибо понял — враз и легко, точно кто ему показал все — что это за камень.
— Батюшки! — невольно помянул он родителя своего и крупной тяжелой ладонью хлопнул себя по лбу. И тут же припомнил и родительницу: — Мама моя родная!
Все это в устах старика прозвучало вполне комично, но никого не рассмешило. А Федор Матвеевич в святом недоумении расставил руки, как гоголевский городничий:
— Нет, хоть убей меня, не пойму, как я раньше не увидел?! Этот камень, в бане, с печатью! Круглая печать! Что утром я вам говорил, Лев Евгеньевич!.. Какой, к черту, купец! Вы понимаете?!
И все сошлось, все встало на места. Эти дни бегства и тревог, и поисков, когда они все метались по городу, догоняя что-то призрачное, близкое, но всякий раз неуловимо ускользавшее от них, — все это сомкнулось светло и ясно, и ничего не стало надо больше, не надо голову ломать — озарение накрыло всех их.
Неизвестно, как у других, а к Палычу оно пришло так: точно настежь распахнулось окно, и хлынул в лицо февральский ветер, весь из солнца, голубого неба, поздних снегов — морозный и все-таки оттепельный, радостный и чуть печальный ветер недалекой совсем весны.
Тогда Палыч резко отодвинул недоеденное второе и вскочил:
— Ну что же мы сидим, мужики! Поехали скорей!
И все как один встали со своих мест.
ГЛАВА 7
У Богачева выдержка, конечно, была железная, и нервы стальные, но и этот могучий набор стал не выдерживать. Напряжение нарастало.
Он поймал себя на том, что не может вникнуть в смысл служебного документа, который читал. И он с раздражением оттолкнул бумагу и встал из-за стола.
Сунул руки в карманы и стал смотреть в окно. В который раз близится такое?.. Он попытался вспомнить и не вспомнил. И не жалко было: вспоминал он мимолетом, неохотно.
Да, память, память!.. Подумать только, что она помнит! Когда-то он гордился ею и хвалился вслух — бывали и такие времена, но и они прошли. Тысячи времен…
И все-таки память есть память.
Он закрыл глаза, и сразу перед ним поплыло то видение.
Огромный, раскаленный солнцем южный город, камни, подымающийся снизу жар и грозный гул толпы.
Горячий воздух давил даже здесь, на вершине гигантской башни, откуда город виден был весь, до самых последних лачуг, и дрожали в знойном мареве на горизонте вершины отдаленных гор…
Нет! Он открыл глаза и раздраженно прошелся по комнате. Усилием воли остановил себя. Надо же, и нервы какие-то вдруг появились!.. Ну нет, этого нельзя.
И стал тем же, кем был всегда — холодным, сдержанным, спокойным.
Он вернулся к столу, сел, взялся снова за бумаги.
Надо ведь только подождать. До вечера — только и всего.
ГЛАВА 8
Федор Матвеевич погнал свой лимузин как на пожар, Огарков всполошился:
— Э-э, Федор Матвеевич! Так до цугундера доедем.
— И то верно. — Федор Матвеевич сбавил ход.
— Вторая молодость, — сыронизировал Палыч. — Видишь, Федор Матвеевич, как мы тебя взбодрили!..
И все засмеялись немного нервным, щекочущим смешком — нетерпение прорвалось вовне. Но Федор Матвеевич продолжал ехать аккуратно, соблюдая все правила, и они спокойно, без происшествий достигли своего сада.
Ну, тут уж нетерпение подстегнуло их лихо. Торопясь, повыпрыгивали из машины, даже задние двери не заперли, Игорь с громом поволок шкатулку.
— Ключ! — крикнул он вослед Коренькову, так и чесанувшему к крыльцу. — Палыч! Что за головокружение от успехов!..
Палыч опомнился, остановился.
— Забыл, черт… — Полез в карман брюк. — На месте.
— Ладно, — буркнул Игорь. — Отпирать сам будешь, держи сундук.
Тут выяснилось, что куда-то пропал Кузьмин. В доме его не было, на участке тоже. Покричали — никто не откликнулся. Федор Матвеевич осерчал:
— Вот паразит! Дармоед. Больше он у меня и пробки не понюхает! Доверяй вот такому…
— Доверяй, да проверяй. — Огарков подмигнул. — Плешь с ним, с Кузьмичом, пойдемте лучше в баню, покажите ваш серый камень легендарный.
Пошли в баню, и там Кузьмич неожиданно нашелся. В холодке, на полке почивал сном безгрешного, глубоким и беззвучным. А вокруг царило густое спиртуозное амбре.
— Да… — с изумлением протянул Логинов, глядя на этот пейзаж. — Чтоб Кузьмича с одной бутылки так раскатило? Не верю!
— Вы, Федор Матвеевич, прямо Станиславский какой-то. — Огарков расхохотался. — Но вы правы, одной бутылкой здесь не обошлось. Здесь еще самогон, по запаху чувствую.
— Ах, паразит! — всплеснул руками Федор Матвеевич. — Это, значит, он к цыганам бегал. Но откудова же у него деньги, у поганца?!
— А у него что, денег не бывает? — с подозрением осведомился Палыч.
— Бывает. Но не долго. Не больше получаса. Как раз настолько, чтоб до магазина сбегать. Или до цыган.
— Ну-у… — Палыч закатил глаза. — А чего тогда удивляться! И как тогда вы ему сторожить доверяете?
— Да ведь больше некому, — объяснил Логинов.
Льва Евгеньевича такая логика позабавила, он хотел что-то заметить, но Игорь нетерпеливо перебил:
— Потом, потом! Давайте, Федор Матвеевич, какой тут камень?
— Что-то темновато здесь… — Огарков огляделся.
— Ничего, ничего, фонариком посветим.
У запасливого Федора Матвеевича, разумеется, и фонарик имелся — жужжалка, с ручным генератором, таких теперь и не бывает.
— Из музея, не иначе, — с восхищением покачал головой Палыч.
Федор Матвеевич энергично заработал кулаком, и фонарик зажужжал, засветил неярким светом.
Все сгрудились у печки.
— Во! — произнес Логинов, направляя луч повыше железной дверцы.
И они увидели мастерски обделанный обычными кирпичами массивный, с аристократической шероховатой поверхностью серый камень. В самом центре его была вырезана круглая эмблема, которую действительно немудрено принять за герб.
— Ну, для герба она слишком уж круглая, — авторитетно заявил Огарков.
