Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович (версия книг TXT) 📗
Жизнь есть жизнь.
Здесь он – чужак, не знающий даже простейших дггеббузи, а она оказалась бы чужой в его мире, даже случись небывалое и покажи тесты, что стерва-генетика позволяет им остаться вместе навсегда…
Как ни обидно, но чудеса происходят лишь в сказках, да и не понять Гдламини, что такое генетика.
– Ты пришел с белой звездой, тхаонги, – она полушептала, безуспешно пытаясь не всхлипывать. – Ты послан помочь людям дгаа в пору Великого Гнева. Я не должна, не должна отпускать тебя. Но если я не сделаю этого, то после не смогу жить. Я боюсь, ты понимаешь? Я боюсь, тхаонги…
Она уже плакала, не пытаясь скрывать отчаяния и боли, маленькая, смуглая, смертельно растерянная девчонка.
– Я не думала, что все будет так… Мне просто надоело привычное; мне понравились твои глаза, синие, как озеро, тхаонги, и твоя кожа, золотистая, как луч восхода. А потом мне пришлись по нраву твои сильные руки. Но знай я все наперед, я не пустила бы в себя твой иолд. Потому что теперь, засыпая, я открываю ему путь в запретное…
Лицо ее сделалось вдруг детски-беззащитным.
Лишь раз в жизни говорит такое женщина дгаа, оставшись наедине с юношей. И тот, услышав, может смело мчаться в заросли гаальтаалей, рвать цветы на свадебный венок.
– И пусть! Уходи! – уже не вождь, а просто женщина бессвязно упрекала недогадливого избранника. – Дгаа справятся сами! И я… Пусть Дгобози! Пусть, слышишь?! Уходи!..
Дмитрий чувствовал, что голова идет кругом. А в таких случаях сперва следует решать вопросы попроще. В конце концов, даже имея два сердца, он был всего лишь мужчиной.
– Гдлами, а, Гдлами… – он потянулся к ней, осторожно обнял. Девушка рванулась было прочь, но тут же притихла, еле слышно шмыгая носом. – Роднуська, о чем ты?..
Глаза ее сделались большими и круглыми.
– Как ты не понимаешь? Я же мвами…
– Знаю, малыш. И что дальше?
– А еще я кфали… – она наконец-то хоть немного успокоилась и, похоже, готова была говорить о чем угодно, кроме того, что рвало душу. – Мвами решает повседневное. До меня не бывало женщин-мвами, но старики решили, что я справлюсь, – она повторяла уже известное, но он и не думал перебивать. – Кфали судит спорящих. Это нелегко, но старики помогают мне, и я справляюсь. – Гдлами улыбнулась сквозь непросохшие слезы, смущенно и гордо. – Но нет у женщины права поднять боевой топор. Это право нгуаби…
«Ах вот как, – подумал Дмитрий, пряча улыбку. – Ясно. Действительно, девочка, главком из тебя никакой…»
– Мой долг родить наследника и назвать имя нгуаби. Великая Мать не раз уже заговаривала об этом. Пока не пришел ты, будь на то моя воля, я бы избрала Н'харо…
У нее, надо признать, имелось необходимое всякому вождю чутье на людей. В мирное время свиреполицый гигант стоял бы перед нею навытяжку, как миленький…
– Но его род слишком низок. Из всех людей дгаа лишь Дгобози достоин меня. – Она помолчала, кривя губы. – Или иной, чей род выше моего. Но таких нет, тхаонги. А мьюфи Дгобози мне не по вкусу. Вот почему я не спешила…
В который уже раз Дмитрий обнаружил, что их вкусы совпадают, и это обрадовало его. Дгобози, вот еще…
– А нынче знамения вещают о войне. Злые идут в наши горы, и близится время кровавых дождей. Нельзя больше ждать, – глаза Гдламини гневно сверкнули, – собирай вещи и уходи! Я забуду тебя, и пусть будет Дгобози! Он храбр и удачлив!.. Он дважды бился с мохнорылыми и одолел!..
Очевидно, мохнорылых она полагала серьезной проблемой, но Дмитрий склонен был считать сие преувеличением.
Прижавшись лбом к тугой, мгновенно затвердевшей груди, он пощекотал губами крупный, слегка солоноватый сосок.
И удивленно спросил:
– А при чем тут Дгобози? Разве у него два сердца?..
Запрокинув лицо, она несколько мгновений ошалело, с безумной, безрассудной, исступленно-счастливой верой пристально смотрела на него.
А после обрушилось ничто.
Ни мыслей, ни слов, ни слез, ни всхлипов. Лишь синее озеро и небо высоко-высоко над головами, а еще – песок, белый, мелкий и мягкий…
Было тяжкое, слитное дыхание, и стук в груди, и тонюсенький, комарино дребезжащий звон в висках.
И только. И все. И ничего больше.
Разве что в невозможном и немыслимом далеке, в иных мирах завистливо и жалобно, как перед погибелью, галдели громогласные пестрые птицы…
У своих глаз он видел ее глаза. Они были больше, чем у всех людей, глядящих на звезды, сколько ни есть их в мире, звезд и людей…
Все было знакомо, и все вдруг оказалось впервые. Он, видавший многое, трясся, словно мальчишка, и Гдлами сама, рыча гневно и нежно, рванула его к себе, заставляя решиться на самый последний шаг, после которого уже не будет возврата.
Он содрогнулся и глухо застонал, ощутив вкус того, что с этого мгновения уже не было для него запретным….
И короткий, болезненно-торжествующий вскрик вырвался в Высь, намертво и навеки перечеркивая странные времена, когда они оба, он и она, были не вместе.
А потом, когда все кончилось, Дмитрий просто лежал, не думая ни о чем. Для этого будет время. А пока с него хватало счастья, огромного и незнакомого. Вот – он, а вон – звезды, выступающие в темнеющей синеве, и разве этого мало, если рядом, посапывая, пригрелась дремлющая Гдлами?
Лишь звезды видели, что вождь дгаа улыбается. Теперь-то Гдламини знала наверняка, отчего взъярилась на нее Гневная Тальяско, и девушка тихо молилась, прося прощения за то, что растревожила покой Великой, хотя могла бы сообразить и сама.
Ведь все, оказывается, так просто!
Если женщине плохо оттого, что ее мужчина недогадлив, достаточно всего лишь поговорить…
Глава 4
Каждому – свое
1
ВАЛЬКИРИЯ. Шанхайчик. 29 января 2383 года
В замкнутом помещении выстрел оказался неожиданно громким, и полутемная комнатка наполнилась синеватым, остро пахнущим пороховым дымом, неторопливо потянувшимся к маленькому, в две мужские ладони, оконцу…
Искандер Баркаш продул ствол пистолета, сунул массивную железяку за пояс, потрепал по загривку напуганного грохотом, прижавшегося к земляному полу щенка. На застреленного не посмотрел. Вместо этого прошелся взглядом по остальным, ненадолго задержавшись на тех лицах, которые показались ему не особо довольными. Нет, не было таких. Все сидели и сосредоточенно попыхивали вонючими самокрутками. Словно ничего не произошло. В сущности, так оно и было. В Шанхайчике такие вещи случались часто и никого особо не удивляли.
– Хорошо. С этим разобрались, – сказал Баркаш, бережно оглаживая жесткую полуторанедельную щетину, за время инспекционной поездки по выселкам уже начинающую становиться бородой. – Что там у нас еще на повестке дня? – Он наконец удосужился покоситься на распростертое тело и пожал плечами. – А ты, Проф, садись и строгай маляву для бугра…
– Разумеется, господин инспектор, – поспешно, даже с некоторой излишней суетливостью отозвался Профессор. – Как обычно, инсульт? Или будут особые указания?..
Баркаш пожал плечами.
– Какие тебе еще указания? Пиши, как обычно, не мне тебя учить. Кто тут у нас Профессор, – соизволил пошутить он, подмигивая слободским, – ты или я?
Сидящие за столом, уставленным жестянками с остатками привезенных Баркашом консервов и банками пойла, угодливо захихикали.
– Понимаем, ваш-ство, понимаем, не извольте беспокоиться, – закивал Проф, уже успевший вытянуть из-за пазухи пучок гусиных перьев, скляницу с чернилами и крохотный засаленный блокнот, хранимый по причине безбожных цен на бумагу близ самого сердца. – Сей вот момент все и сделаем, как укажете-с, единым мигом…
Неразборчиво бубня себе под нос, он распахнул блокнот на чистой странице, умокнул перо в чернильницу и принялся быстро писать, время от времени вскидывая к закопченным потолочным балкам испещренное красными прожилками лицо, словно прося кого-то невидимого о подсказке.
