Люди феникс - Ильин Владимир Леонидович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .TXT) 📗
В.: Значит, вы убеждены, что никакого «загробного царства» не существует?
Р.В.А.: Ну, это нельзя утверждать с такой категоричностью. Я бы сказал, что доказательство обратного, видимо, еще долго будет невозможным…
Неизвестный, с места: А что вы думаете, доктор Анклюг, о тех феноменальных случаях, когда некоторые люди вообще не подвержены смерти?
Р.В.А.: Что вы имеете в виду? Лично мне такие случаи не известны.
Неизвестный: Неужели вы не в курсе того, что происходит в Интервиле?
Р.В.А.: Нет. А что именно там происходит?
Неизвестный: В последнее время зарегистрировано около тридцати странных эпизодов, когда людям каким-то чудом удавалось избежать, казалось бы, неминуемой гибели…
Р.В.А.: Что ж, возможно, только я не понимаю, какое отношение это имеет к нашей дискуссии… В конце концов, в истории не раз имели место случаи, когда люди находились на волоске от гибели. Слово «случай» в этом контексте звучит на мой взгляд вполне красноречиво. Это именно случай, а не закономерность, и я не вижу, почему мы, ученые, должны придавать значение простой случайности.
Неизвестный: По-вашему, если человек, упавший с десятого этажа на асфальт, остается не только живым, но и невредимым, — это всего лишь вопрос везения? А как быть с утопленником, почти сутки пробывшим под водой, но пришедшим в себя, едва его бездыханное тело было доставлено на берег?!
Р.В.А.: Извините, коллега, но я не берусь комментировать приведенные вами факты — если, разумеется, речь действительно идет о фактах… В конце концов, я всего лишь реаниматолог, а не господь бог! (Смешки в зале.) Впрочем, если хотите, мы могли бы с вами побеседовать на эту тему в перерыве…
В.: Благодарю вас, Роберт Всеволодович. К сожалению, у нас очень мало времени, поэтому я хотел бы предоставить слово другому участнику нашей дискуссии…
Пролог-3
Боль ткнула его под левый сосок своим костлявым, острым, как шило, пальцем в тот момент, когда он совсем не ожидал этого. Боль была злобной и торжествующей. Словно знала, что теперь он от нее никуда не денется.
Ему и в самом деле некуда было деваться.
Злобная тощая старуха с желтыми, острейшими, как у акулы, зубами, с образом которой он привык отождествлять Боль, настигла его в переполненном автобусе. Вокруг теснились потные, измочаленные часом «пик» люди.
Автобус тащился, свистя изношенным турбодвиж-ком, по нескончаемому мосту над рекой, и до ближайшей остановки на другом берегу было слишком далеко.
Он сжал зубы, пытаясь не обращать внимания на невидимое острие, безжалостно дырявившее его грудную клетку.
Он еще не верил, что Боль может добиться своего.
Собственно говоря, вот уже полгода он вообще не верил в то, что может умереть. Потому и привык не придавать значения регулярным выпадам своей невидимой противницы, пронзающим левую сторону его груди невидимой шпагой. Было бы глупо и нелепо, если бы, невзирая на все свои способности, он скопытился от тривиального инфаркта.
Однако теперь, когда первое удивление от того, что именно так и вышло, схлынуло, его охватил страх.
Боль в груди усиливалась, в глазах начинали плыть разноцветные круги, левая сторона тела немела все больше, а ноги предательски подкашивались.
С каждой секундой страх все больше охватывал его.
Но не смерти он боялся. Его страшила сама мысль о том, что ЭТО произойдет именно сейчас. В этом автобусе. В гуще людей.
На миру и смерть красна, изрек когда-то один идиот, — и эту глупость подхватили другие. Знали бы они все, что есть индивидуумы, которые просто не имеют права подыхать прилюдно. Потому что в этом случае никогда не прекратится эстафета длиной бог весть во сколько веков. Эстафета, в ходе которой вместо палочки люди, сами того не ведая, передают друг другу незримое проклятие…
Когда очередной бегун, истощенный и вымотанный до предела своей дистанцией, чувствует, что вот-вот сдохнет, ему надо во что бы то ни стало забиться как можно дальше в какую-нибудь дыру, где после смерти его еще долго никто не найдет.
И теперь ему, приближающемуся к своему финишу, нельзя показывать окружающим, что сердце вот-вот заклинит, как перегревшийся двигатель. Не дай бог, если кто-нибудь из рядом стоящих обратит внимание на его бледный вид и хриплое, судорожное дыхание. Его тогда наверняка примутся обхаживать. Его заботливо усадят, попросив вон того развалившегося детину освободить место. Его примутся обмахивать сложенной вчетверо газетой и пичкать валидолом или нитроглицерином. И когда автобус доползет наконец до остановки, его бережно выведут из салона на свежий воздух, усадят на скамейку и вызовут «Скорую», а это будет означать крушение надежды умереть в одиночку.
Теперь он уже знал, что умирает. Это был такой же непреложный факт, как духота июльского вечера и как Боль, успевшая уже проткнуть его тело своим длинным кривым пальцем до самой лопатки.
Мозг работал из последних сил, неимоверным усилием удерживая ускользающее в пропасть сознание. И от напряжения в голову лезли какие-то мутные, несуразные мысли.
Ну, когда же доползет этот тарантас, черт бы его побрал?!
Не красна на миру кончина, если мир для тебя чужой… (хм, видно, я совсем плох, раз на стихи потянуло)…
Вот эта царапина на стекле (и чем ее только прочертили?) напоминает завиток волос на шее у жены, когда мы с ней… нет-нет, об этом не надо… Ну, что уставился, пенек? Никогда не видел умирающего от сердечного приступа, что ли?! Отвернулся. Молодец… Интересно, что меня ТАМ ждет?.. Эх, какой же я был дурак, когда попался на удочку Анклюга! Все-таки он здорово меня вычислил, от него не отнимешь — мыслить умеет… Правда, я сам виноват. Надо было держаться подальше от тех мест, где каждый день кто-то умирает. А я, наоборот, лез в самое пекло и еще радовался — как же, ведь я помогаю людям! Болван!.. Ну и чего я добился? Взяли в оборот и заставили делать не то, что я считал своим долгом, а то, что было выгодно Анклюгу и его дружкам… Плен. Самый настоящий плен — вот что мне они устроили. А в качестве награды за послушание подсовывали возможность реализовать то, что рвалось наружу… И я делал это, потому что иначе не мог. Наверное, и сердце-то свое я надорвал именно там, в подвале… Зато он пожинал лавры, мой новый хозяин. Это его славили газеты. Это ему присваивали почетные звания, и это его засыпали благодарностями родственники «пациентов»… И никто не ведал, что…
Ну ладно, что там вспоминать — теперь все это осталось позади.
Мне повезло и удалось сбежать и от Анклюга, и из того проклятого города.
Представляю, как теперь они мечутся, пытаясь напасть на мой след.
Но я лучше сдохну, чем вернусь к ним.
Потому что мой дар — это проклятие для человечества. Только оно об этом, к сожалению, не догадывается.
Интересно все-таки, умру я или нет? А если да — то насовсем? Бесповоротно? Просто так вот возьму и кану в небытие?..
Надо было хоть раз спросить об этом кого-нибудь из тех, которые… И надо было написать о том, что со мной случилось… В качестве и вместо завещания. Пусть даже никто не поверил бы… Да-а, если б знать заранее!.. Стоять, стоять, стоять!.. Я выдержу, потому что иначе за мной последуют другие… А может, все-таки мой предшественник ошибался?.. Откуда он мог знать?.. Да нет, вспоминаю, как сам принял от него эту проклятую ношу… Боже, если бы можно было переиграть заново то, что случилось!.. Может быть, я и не подыхал бы сейчас, как герой невидимого фронта… Я бы давно обратился к врачам, и они сделали бы что-нибудь, чтобы если и не предотвратить поражение в борьбе с этой старой стервой, то хотя бы отдалить его на энное количество лет…
Ладно, что уж теперь… Как там у Высоцкого? «Стиснуть зубы да терпеть»… Вот и терпи, несчастный, терпи. Ты имеешь право сдохнуть, но так, чтобы этого никто не заметил — намертво впившись сведенными судорогой руками в липкий поручень. Пусть думают, что ты выпил лишнего и тебя сморила дремота в духоте. Конечно, рано или поздно, кто-нибудь обнаружит, что рядом с ним — труп, но пусть лучше это будет потом, когда жизнь окончательно покинет твое истерзанное Болью тело.
