Наёмный самоубийца, или Суд над победителем (СИ) - Логинов Геннадий (полная версия книги .TXT) 📗
В основе подлости лежал банальный страх оказаться ниже, слабее и хуже кого-либо, очутившись на обочине жизни (как бессознательно мерещилось моральным уродам и слабакам), страх, на который один за другим наслаивались уже и прочие негативные черты, будь то завистливость, алчность, гордыня, насмешливость и прочая дрянь. Всему виной был страх, порождавший желание обзавестись «обязательными» внешними атрибутами «сильной личности», для того чтобы что-то доказать окружающим и в первую очередь себе лично. Но ни школьные хулиганы-задиры, искавшие себе мальчиков и девочек для битья, ни заурядное хамло, в изобилии встречающееся даже в самых культурных городах планеты, ни великосветская чернь, смердящие души которой источали не заглушаемое аристократическими манерами зловоние, ни за что не признались бы себе в этом открыто.
Как бы то ни было, Фокус-покус был человеком без комплексов. Он любил и ценил мир таким, какой он есть, принимая и уважая себя таким, какой он есть. И, выходя на манеж, он развлекал собравшихся короткими выступлениями между номерами, зная как никто другой, что истинные уроды не выступают посреди шапито и не кочуют из города в город в караване из разноцветных фургонов, а сидят на оплаченных местах и насмешливо тычут пальцами в артистов.
Потомок цирковой династии фокусников, Фокус-покус подозревал, что причиной его необычной внешности могло быть то, что обе его бабушки являлись даже не просто родственниками, а сёстрами-близнецами. Как бы то ни было, он искренне принимал свою особенность не в качестве некоего отклонения от условной нормы, а именно в качестве присущей ему специфической черты (подобно цвету глаз или форме бровей), которая, с одной стороны, объективно создавала определённые неудобства, но вместе с тем давала взамен и определённые возможности. Ведь, как известно, если где-то убыло — то где-то и прибыло.
Мастерство клоуна являлось одним из наиболее сложных, поскольку требовало от циркового артиста единовременного владения сразу несколькими дисциплинами, из-за чего участие клоунов в «чужих» номерах было делом привычным. Гений репризы, он ежедневно уделял по нескольку часов в день упражнениям, направленным на поддержание ловкости рук в надлежащей форме, поскольку иллюзии в его трюках и фокусах были основаны не на хитроумных приспособлениях и устройствах, а на искусстве отвлечения внимания публики и необычной гибкости пальцев.
Разумеется, ему, как и всякому талантливому актёру, хотелось выступать с персональными номерами, вместо того чтобы заполнять короткие паузы на разогреве у остальных. Тем не менее, он прекрасно осознавал, что и тот труд, которым приходилось заниматься ему, бесспорно, был сложен, нужен и важен, требуя своих профессионалов. Своими шутками и трюками Фокус-покус давал коллегам дополнительное время на подготовку перед сложными номерами и, в случае необходимости, скрашивал неловкие моменты, если что-то происходило не по плану, что было суровой неизбежностью. Порой канатоходец мог сорваться, зверь — ослушаться воли дрессировщика, сложный фокус — провалиться, актёр — почувствовать себя дурно, и приходилось срочно спасать положение и сглаживать неудобную ситуацию, чтобы представление продолжалось без заминок.
Естественно, артисту хотелось думать, что смех зрителей вызван лишь мастерством его игры и удачливостью фокусов, но, отдавая дань реальному положению вещей, он понимал, что в зале немало и тех, кто смеётся не столько над его образом забавного, но остроумного клоуна, сколько над ним самим: человеком невысокого роста, отдалённо похожим на куклу или ребёнка и наделённым специфическим тембром голоса. Далеко не каждый смех и не каждая радость делали человеческое сердце добрее. Но вместе с тем не стоило принимать близко к сердцу ржание всякого коня. Как, впрочем, и не всякое —оставлять без последствий.
Смех во время выступлений на манеже был делом привычным. Но жизнь и игра — вещи разные; поэтому, смыв грим и сняв красочное одеяние, Фокус-покус превращался в человека, который мог призвать к ответу любого, вне зависимости от чинов и званий, если видел откровенные насмешки в свой адрес либо в адрес кого-либо из своих коллег.
К примеру, в тот день, когда некий хам позволил себе оскорбить безобидную даму гигантского роста и после (как, впрочем, и ожидалось) отказался приносить ей какие-либо извинения, — клоун естественно и неторопливо навёл на него сценический пистолет, использовавшийся наравне с метательными ножами, путами и рапирами в различных рискованных номерах, требовавших от выступающего высокой точности и железных нервов. Далее последовал выстрел, после которого трость наглеца переломилась надвое, волосы местами поседели, а брюки намокли. Непринуждённо опустив дымящийся ствол, артист намекнул, что, к сожалению, подобные непроизвольные выстрелы иногда неизбежно случаются, но никогда не угадаешь заранее, когда пуле суждено угодить в чью-то трость, а когда — в чей-то лоб или промежность.
Конечно же, тот человек мог пойти заявить в полицию или пытаться как-либо отомстить, но судя по всему его кишка оказалась тонка, потому что вскоре караван тронулся дальше и этого нахала больше не видели на представлениях. О том, как Чезаре лишил циркача месячного оклада, разговор был отдельный. Но Фокус-покус ни минуту не сожалел о своём поступке.
Это стало началом его отношений с Марселиной, как звали на самом деле, но почти никогда не называли застенчивую и скромную великаншу. По имени её называли разве что близкие родственники, владелец цирка и, иногда, должностные лица, когда по тем или иным причинам ей приходилось иметь с ними дело. Для всех остальных она звалась не иначе как Большая Марси.
Конечно же, со стороны эта необычная пара могла вызвать у недалёкого человека, как минимум, усмешку. Но им было всё равно, и чьё-то собачье мнение не могло стать препятствием на пути их любви.
Через месяц они обвенчались. Портным пришлось потрудиться на славу, изготовив по специальному заказу самые необычные костюмы и платья, предназначавшиеся не только для жениха и невесты, но также и для их многочисленных приглашённых. Поглазеть на это по всем меркам неординарное событие собрались всевозможные зеваки и папарацци, желавшие запечатлеть те моменты, когда жених поведёт свою избранницу к алтарю, а та — бросит своим незамужним подругам букет. Но даже назойливое внимание охочих до насмешек негодяев, банальных и предсказуемых в своём злословии и низости, не могли испортить этот знаменательный день.
Впрочем, на некоторые вещи пришлось обратить внимание даже молодожёнам. К примеру, на то, что в церкви на момент венчания присутствовала почти вся труппа, за исключением Великолепного Чезаре и его отталкивающего ассистента, не пожелавших оставлять без присмотра цирк даже в подобный день. Более того, они не явились и тогда, когда честная компания организовала знатное застолье прямо на манеже, не позабыв угостить праздничными лакомствами и животных. В ответ на персональное приглашение посидеть вместе со всеми и пропустить бокальчик-другой за здоровье и счастье молодых Чезаре лишь сухо заметил, что вычтет из гонорара всей труппы день простоя, вместе с тем одобрив бесплатную рекламу и шумиху в прессе.
Как бы то ни было, его отсутствие было даже и на руку, поскольку находиться в его обществе было просто физически тяжело — словно бы сам воздух становился удушлив и гадок. Тяжёлый пристальный взгляд, которым этот человек награждал окружающих, мог усмирить взбесившуюся лошадь, и это не было образным выражением. Казалось, это был некто не от мира сего и животные ощущали его чуждость острее других. Даже самые гордые из хищных зверей, с особым трудом поддававшиеся дрессировке, становились подобны беспомощным котятам и в страхе щемились при близком присутствии этого субъекта.
Фактически его боялись даже те, кто кроме него не боялся более ничего, включая саму смерть. И дело тут было не во внешнем виде, который, с учётом его не вполне ясного возраста, был более чем приличным и вместе с тем неуловимо зловеще-притягательным; не в голосе, который звучал не громогласно и не резко, но даже мелодично, при этом, тем не менее, пробирая неприятным холодом словно до глубины души; не в мимике или жестах, способных без труда внушить человеку желаемый настрой.
