Инфернальный реквием - Фехервари Петер (читать полную версию книги .txt) 📗
Поэтому женщина торопливо сбежала вниз по ступенькам и проскочила во вращающуюся дверь. Коридор за ней оканчивался Т-образным разветвлением, где висела табличка, указывающая, что левый проход ведет к Мортифакторуму, предназначенному для ухода за умершими, а правый — к Реформаториуму.
— Размещены рядом, чтобы обслуживать друг друга, — угрюмо заметила Асената, поворачивая вправо.
Сюда допускали только избранных помощниц палатины, и Гиад подозревала, что за прошедшие годы их численность сократилась, а не возросла, поскольку Бхатори ревниво охраняла свои исследования.
Сестра остановилась у пластального люка с чеканной эмблемой в виде свечи, стилизованной под двойную спираль. На дверце не имелось ни ручек, ни замков — только стеклянная сенсорная пластина, вделанная в рельефный язычок пламени. Затаив дыхание, Асената приложила руку к датчику. Если ее доступ отозвали, дальше никак не пройти. Робкой частью своей души Гиад надеялась, что так и окажется.
Но устройство засветилось и одобрительно прозвенело. С шипением пневматических сервоприводов преграда отъехала в сторону, открыв взгляду большой круглый зал. В его стенах находилось еще семь дверей, каждая с выдавленным изображением одной из Добродетелей Просветительных. Возле них стояли блоки диагностического оборудования, на экранах которого постоянно обновлялись сведения о состоянии пациентов в камерах. Между ними, словно призрак в багряном облачении, металось одинокое создание. Кратко задержавшись у какого–нибудь люка, оно изучало данные, вносило небольшие поправки и устремлялось к следующему.
Асената знала, что смотритель Реформаториума бесконечно повторяет этот цикл, прерываясь лишь в те моменты, когда встроенные датчики требуют от него подзарядить батареи или принять питательную смесь из кормовых раструбов у входа.
— Привет, Анжелика, — шепнула Гиад с брезгливостью, не ослабевшей за долгие годы.
Разумеется, полуразумное существо не обратило на нее внимания. Оно интересовалось лишь тем, что попадало в рамки строгих директив, неизгладимо вписанных в его лоботомированный мозг.
Сервитор–медике работал здесь и тридцать лет назад, однако Бхатори намекала, что киборг намного старше — возможно, создан еще во времена основания Сакрасты. Хотя выглядела конструкция как высокая и неестественно стройная женщина, никто не знал, что именно скрывается под просторными красными одеяниями или фарфоровой маской, заменявшей лицо. В отличие от всех прочих сервиторов, когда–либо встречавшихся госпитальеру, Анжелика двигалась с почти пугающим изяществом: будто скользила по полу, как огромная змея в рясе. Кожаные рукава на ее гибких предплечьях незаметно переходили в перчатки, не обнажая и полоски плоти.
— Это просто марионетка, — сказала себе Асената и зашла внутрь.
«Но знаешь ли ты настоящего кукловода, сестра?»
Люк задвинулся у нее за спиной с необратимостью подписи под скверной сделкой. Гиад неохотно перевела взгляд на истинный кошмар Реформаториума. Как и хранитель зала, «Чистая доска» — Tabula Rasa [6] — нисколько не изменилась.
«С чего бы? Она — воплощенный идеал, как и всегда».
Массивный хирургический стол громоздился на возвышении в центре зала, прямо под скоплением чашевидных операционных ламп. Его вычурный металлический каркас щетинился многозвенными серворуками с клинками, дрелями и игловидными зондами. Их вид предвещал скорее боль, чем избавление. Несколько инструментов уже углубилось в живот уродливого великана, распластанного на стальной поверхности.
— Фейзт… — выдохнула Асената, подходя к площадке.
Хотя гвардеец лежал без сознания, его надежно приковали к столу за руки и ноги. Голову Толанда охватывало нечто вроде клетки с зажимами впереди — они фиксировали челюсти бойца, чтобы он не перекусил тубы, вставленные в горло. Другие трубочки и провода вились от предплечий сержанта к пощелкивающей когитаторной кафедре и нескольким модулям жизнеобеспечения, установленным возле стола. Его окружали мониторы на треногах, которые пульсировали, пищали и жужжали, отображая жизненные показатели солдата.
Впрочем, Гиад и без них поняла, что Фейзт в очень тяжелом состоянии. Поскольку с его туловища сняли повязки, стало видно, насколько сильно загнила рана под ними с тех пор, как сестра в последний раз чистила ее. Края разреза сочились гноем, а кожу рядом с ними покрывали бесчисленные нарывы и высыпания.
— Скоро ты упокоишься с миром, брат, — произнесла Асената больше с облегчением, чем с грустью.
Даже если бы абордажник выжил, то почти определенно повредился бы разумом, а для человека вроде Толанда Фейзта такая судьба оказалась бы хуже смерти. Правда, это не оправдывало действий Бхатори.
Как и ожидала Гиад, палатина не справилась с любопытством, заполучив столь уникального субъекта. Очевидно, она всю ночь корпела над новым экземпляром, ведомая в своих трудах жаждой знаний, а не состраданием. Несомненно, Акаиси считала бойца мясной упаковкой для загадки режущего мора — очередной головоломкой, которую следует ощупать, прозондировать, анатомировать и выбросить, как и всех остальных, кто попадал на «Чистую доску» раньше…
— Границы наших возможностей в жизни прежде всего определяются фактором смерти, — вещает палатина Бхатори своим избранным ученицам. — Чтобы безупречно понимать и сберегать первую, необходимо узнавать, уважать и упорядочивать вторую. К сожалению, способность достичь подобного мастерства зачастую перечеркивается предрасположенностью к излишней чувствительности.
Ненадолго умолкнув, Акаиси обводит темными линзами послушниц, собранных вокруг операционного стола. Взор Карги задерживается на сестре Орланде, которая недавно по секрету поведала Асенате о своих сомнениях. Стоящая рядом Гиад чувствует ужас подруги и мысленно призывает ее сохранять спокойствие.
— Безусловно, мы обязаны сопротивляться таким порывам, — наконец продолжает Бхатори, — поскольку они в равной мере ошибочны и непродуктивны. Вам понятно?
— Да, госпожа, — отвечает Асената хором с другими девочками.
Ей всего тринадцать лет, и, даже успев возненавидеть палатину, Гиад по–прежнему думает, что их занятия здесь идут на благо людям. Разве возможно иное?
Асената опускает взгляд к добровольцу, лежащему на «Чистой доске». Хотя мужчина прочно зафиксирован, его круглое лицо безмятежно, что указывает на полное доверие сестринству. Гиад не представляет, кто он такой или откуда прибыл, но уже видела достаточно уроков повелительницы, чтобы сознавать: живым незнакомец отсюда не выйдет. Эта мысль печалит девочку, но она понимает, что своим самопожертвованием пациент заслужит себе место подле Бога–Императора.
— Наиболее патологически сентиментальность проявляется в рождаемом ею нежелании причинять муки, — заявляет Бхатори. — Оно иррационально, поскольку боль — всего лишь ухищрение рассудка, рефлекторный отклик на неблагоприятный физиологический раздражитель. Хотя страдания зачастую вызывают активную реакцию организма, фактически они играют минимальную роль в процессе умирания. По сути, нередко происходит так, что человек испытывает запредельные мучения, но остается в живых. — Акаиси выбирает одну из поблескивающих игл, приколотых к ее рясе. — Сейчас я продемонстрирую.
Закрыв глаза, Асената вспомнила вопли и, хуже того, лицо добровольца, которое исказилось от изумления перед внезапным предательством, когда Бхатори приступила к работе.
— Чтобы исцелять без колебаний, мы должны надежно оградить себя от суматошных чувств, — отрешенно процитировала Гиад. — Боль — просто иллюзия.
Впоследствии сестре потребовалось применить наставления палатины на практике, и не один, а много раз. Усердно причиняя страдания, она приучалась не отвлекаться на внешние обстоятельства. Там, где другая послушница, Орланда, потерпела неудачу, Асената добилась превосходных успехов. Больше десяти лет спустя, когда Гиад уже долгое время надеялась, что подобные грехи остались в прошлом, ей пришлось столь же безупречно использовать свои умения на службе отче Избавителю. И снова. И снова…
