В зоне тумана - Гравицкий Алексей Андреевич (читаемые книги читать txt) 📗

Названный Крестом бросился вперед, споткнулся, но удержался на ногах. Добравшись до ближайшего ящика, он прижался к нему спиной и поднял наизготовку руку с пистолетом.

Мунлайт тем временем легко добрался до начала ящичного лабиринта и исчез с обратной от зрителей стороны. Где он теперь находится и где окажется в следующий момент, предположить было невозможно.

Я посмотрел на Хлюпика. Тот глядел вниз полными страдания глазами. Зубами закусил и нещадно мял нижнюю губу. Волнуется Хлюпик. Понимаю. Я тоже волновался. Если Мунлайта пристрелят, то больше мне в зону тянуть некого. Так, как Муна, я никого здесь толком не знаю. Разве что барыгу-бармена, но того в зону силком не затянешь. Да и компаньон из него такой же, как из Хлюпика. А с незнакомым человеком я тем более в зону не пойду.

Трибуна замерла в ожидании. Стоял, вжавшись спиной в ящики, Крест. Вслушивался в происходящее. Что-то мелькнуло и снова исчезло справа между ящиками. А потом в тишине негромко засвистели «Moonlight and vodka».

Кто-то напряженно хихикнул на трибуне. Крест расслабился и, прижимаясь к ящику, двинулся вперед на звук с пистолетом наизготовку. Свист на мгновение оборвался, его подхватил знакомый голос:

Голос не стоял на месте, из чего можно было сделать вывод, что Мунлайт передвигается. А притом что пел он не замолкая, вычислить направление его передвижений не составляло никакого труда. И хотя никто не видел, за каким именно ящиком находится сейчас Мунлайт, вся трибуна могла хотя бы примерно ткнуть пальцем и не ошибиться.

— Что он делает? — не сдержался кто-то.

Ответа не последовало. Трибуна замерла в ожидании.

Крест шел на голос, готовый в любое мгновение выпустить всю обойму, только бы певец попал на глаза.

Мунлайт снова засвистел на мотив припева. Он был уже почти в центре арены. И Крест находился там же. Дошел ближним краем до центра зала и замер за ящиком. Свист сменил направление и приближался теперь к зрителям.

Сейчас практически со стопроцентной уверенностью можно было сказать, что Мунлайт находится четко по другую сторону ящиков, за которыми притаился его противник. Крест приготовился стрелять. Он уже считал себя победителем. Ждал, что свистун выйдет к нему навстречу и получит порцию свинца.

Зрители застыли в ожидании. Тишина стояла гробовая. Только беспечно насвистывал Мунлайт. А потом свист резко оборвался.

Крест замер, не понимая, что происходит. Растерянно вжался в ящики, судорожно задергался, завертел головой…

Он не успел. Не успел среагировать и даже понять, что произошло. Мунлайт вышел из-за ящика, но не нос к носу с противником. Его фигура тенью мелькнула за спиной у Креста. Рука вскинула пистолет.

— Espionage is a serious business, — громко сообщил он.

Выстрел грянул одновременно с глупой пафосной и совершенно неуместной фразой. Но трибуна восприняла этот пафос на ура. Грохот единственного выстрела потонул в шквале зрительского восторга. Крест замертво повалился на арену. Мунлайт поднял руку с пистолетом и под вопли публики выпустил оставшиеся семь патронов в воздух.

Я выдохнул с облегчением и повернулся к Хлюпику. Тот смотрел на арену с целым букетом чувств на физиономии. Губы его дрожали.

— Пойдем. — Я потянул его за рукав. — Следующий раунд без него. Пошли на воздух. Душно здесь.

Свежий воздух не помог. Хлюпика трясло. Я остановился в сторонке от входа — небольшой дверки под огромным щитом «Арена». Мой приятель тут же привалился спиной к стене, сполз по ней и, усевшись на корточки, опустил голову на руки.

Плечи Хлюпика ходили ходуном. Плачет или просто адреналина нахватался?

Он поднял голову. Глаза были сухими, но его продолжало колотить.

— Зачем? — не своим голосом спросил он. — Зачем это?

— За деньги, — честно ответил я. — Еще за острые ощущения. Может, еще по какой причине. Я не психолог, чтоб в этом ковыряться. И Фрейда не читал. Знаю только, что у него все из-за яиц.

— И это в двух шагах от нормального, законопослушного мира, — пожаловался непонятно на что и неизвестно кому Хлюпик.

Чистоплюй! Меня затрясло от злости. Я перестал сдерживаться и дал волю чувствам. Рука сама метнулась вперед. Я подхватил его за грудки, поднял над землей и впечатал спиной в стену. Он засучил ногами, схватился за мою руку. Не то чтобы сопротивлялся, скорее от неожиданности.

— В двух шагах от какого мира? — тихо, но очень жестко прорычал я. — От твоего беспечного рафинированного мира, которого нет. Вы же просто не знаете другого. Видите его только в телевизоре. В кино и в криминальных новостях. Вы и воспринимаете это как кино. Кто-то обдолбался наркоты и с балкона вышел в лучшую жизнь — кино. Где-то дом взорвали — кино. Деды салабонов лупят — кино. Шалавы трахаются, по малолетству ни о чем не думая, а потом детей на помойку выбрасывают — кино.

Я разжал пальцы. Хлюпик шлепнулся на землю и принялся тереть перетянутую курткой шею.

— Вы даже повздыхать можете, дескать, ой как жалко, какой кошмар творится. Но для вас же этот кошмар, как голливудская сказка про живых мертвецов. Вы в это не верите. Вы не замечаете, что это есть, что вы в этом живете, что это может коснуться и вас. Как там… гром не грянет — мужик не перекрестится. Пока вас лично это не касается, вы, по примеру страуса, живете в неведении с головой в песке. «Мне не видно — мне не страшно». Хлюпик поднялся. Глаза очумелые, рожа красная.

— Ты чего, Угрюмый?

В самом деле, чего это меня понесло? — мелькнуло в голове.

— Мир — дерьмо, — резюмировал я по инерции. — Зона — дерьмо. Люди — дерьмо.

Он пошатывался и продолжал тереть шею. На меня глянул искоса.

— Но ведь это неправда, — покачал головой. Неправда? А что тогда правда? То, что он видит, — правда. Оно есть. И оно есть везде. И есть потому, что есть люди, которые позволяют себе то, что тысячелетиями запрещали. Стоило ли сотни и тысячи лет выводить запреты, выстраивать морали, заповеди и религии для того лишь, чтобы научиться их обходить и оправдывать себя? Я вот себя не оправдываю. Честно говорю: я — говно. Такое же, как все. Хотел бы быть лучше, но уже не умею.

Кажется, я говорил вслух. Во всяком случае, последняя фраза была сказана в голос. Хлюпик посмотрел на меня с пониманием. Взгляд у него вдруг стал тем самым, металлическим, которым можно ломать кости и колоть дрова.

— Просто тебя очень сильно обидели, — тихо сказал он. — Не знаю кто, не знаю когда, но очень сильно ударили.

Я мотнул головой. Да, ударили. Не просто ударили, а всю жизнь били. И наколотили не только шишек, но и понимание того, как устроен этот мир.

— Тебя зато мордой об стол не прикладывали, — пробурчал я.

— Прикладывали, — отозвался Хлюпик. — И больше, чем ты думаешь. Только держать удар надо уметь. Не только когда по морде бьют, но и когда в душу плюют. Человека иной раз обидят — не важно как. Он опыт получает, пусть и негативный. И, знаешь, девяносто девять из ста решают, мол, раз другие могут бить меня, то я могу лупцевать других. Причем так же безнаказанно. И только один на сотню вспомнит, что чувствовал, когда его, как ты говоришь, «мордой об стол». И не станет бить другого со злости, а остановится, вспомнив, каково это — быть битым. Помнишь: «подставь другую щеку»? Надо быть очень сильным человеком, чтобы суметь не ударить в ответ. А ты — слабак.

Кровь прилила к голове. В висках стучало. Я стиснул зубы и глубоко вдохнул. Раз, два, три… выдох. Только б не сорваться и не пришибить его прямо здесь и сейчас. Исусик хренов.