Дороги Младших Богов - Сердюк Андрей (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗
собственно, ничего не мешало, но я решил попусту не дрочить, а вылезти и написать этот вот рассказ.
я знаю, что многие скажут: лучше бы ты вздрочнул. а какая разница? — отвечу я многим, на что некоторые из многих скажут: то в воду, а то нам в мозги, и будут в чем-то правы, меня это тоже смущает, а что делать? утешает мысль, что и с моими мозгами часто делают то же самое, тут мы все на равных.
такие дела.
выбравшись из ванны, я задумался, о чем бы таком мог написать рассказ Чарльз Буковски, выбравшись из ванны.
почему-то подумалось, что о том, как замечательно он недавно вздрючил одну сисястую и толстожопую негритянку.
правда, он бы написал не «вздрючил», он бы написал другое слово, я это слово написать не могу, он-то гений — ему простят, уже простили, мне не простят, я не гений.
потом я подумал, что никогда в жизни не имел негритянку, не оттого, что расист или брезгую, просто жизнь так сложилась, а если бы сложилась по-другому, то я был бы не против, хотя, конечно, это я сейчас так думаю, что был бы не против, а случись реально — кто там знает, как бы оно всё было, вдруг увидел бы, что все эти дела у нее черны как смоль, и не смог бы.
с непривычки.
ничего про себя наперед думать нельзя.
вот в детстве я думал, если что, так я буду Кибальчишом, а Плохишом не буду.
но кто знает.
неделю бы жрать не давали, а потом бы приперли банку варенья — и как бы оно у меня там сложилось, трудно сказать.
вообще-то я о Кибальчише и Плохише часто думаю, почти всю жизнь.
в детстве и потом я думал, что Кибальчиш — это наш, он в буденовке, а Плохиш — нет, он засранец.
а когда наступило после потом, мне объяснили, что Плохиш был правильный пацан, он был за капиталистическую парадигму, и раз выяснилось, что эта парадигма правильная, значит, и Плохиш вот такой, а Кибальчиш этой парадигме был первый враг, революционер и террорист левомыслящий.
и я некоторое время в это верил.
а после после потом, когда я научился думать сам, я понял, что эти парни есть архетипы, и снова стал думать о Кибальчише хорошо. Он был архетип — «герой», а Плохиш был архетип — «предатель», и я вновь стал думать о нем плохо, ведь мы не любим предателей.
а сейчас, когда Путин, Кибальчиш вновь стал для архетипа как-то слишком осязаем, стал ощущать я в связи с его образом какие-то тревожные коннотации, вообще-то я не знаю, что это слово означает, просто чувствую, что я эти штуки ощущаю.
так вот, после того как эти коннотации возникли, я теперь не знаю, что про всё это и думать.
но, впрочем, я об этом всём, выходя из ванной, конечно, не думал.
я думал о негритянке.
и пошел к столу, писать рассказ.
я уже было начал, но тут позвонил Серега и сказал, что приедет позже.
вообще-то мы с ним собирались перетереть одну важную тему.
я сказал ему вчера, что, очевидно, Коэльо написал «Алхимика» под влиянием «Сиддхартха» Гессе. Серега сказал, что не очевидно, хотя и согласился, что Коэльо неоригинален.
И, чтоб разрулить этот спорный вопрос, мы забили на сегодня стрелку.
но вот теперь он сообщает: что вынужден задержаться, что только что ему на мобилу прозвонили из той госконторы, куда мы с ним поставляем вагонами всякую фигню; что у них там приключилась беда — опять приехала московская комиссия; что сейчас этих уродов везут в сауну; что надо срочно подогнать туда баб, водяру и мясную нарезку; что вот так всё.
я вызвался помочь, но Серега сказал: отдыхай, я сам поехал, уже еду. тут, мол, надо по-быстрому, чтоб не получилось как в прошлый раз. это да.
в прошлый раз, в апреле, неловко получилось, тогда они поили в бане какого-то распальцованного урода из министерства, а мы матрешек поздно привезли. Ну, так сложилось, урод к тому времени был уже совсем никакой, дрова полные, так и не смог ни на одну залезть, утром его долго убеждали, что залез аж на двух, урод поверил, или сделал вид. но все акты подписал, урод.
такая жизнь, такие дела, ну и пусть их всех, подумал я. и решил, пока Серега там колотится, всё же написать рассказ.
ведь кому-то надо писать, как оно всё.
и написал, и назвал его — «Почему я не Чарльз Буковски».
только знак вопроса не стал в конце ставить, чтобы с претензией звучало, а главное — амбивалентно.
Набив текст, я проверять его и редактировать не стал. Я никогда здесь не редактирую. Как есть, так есть. Ведь живой же это журнал. Живое не должно быть совершенным. Совершенна только смерть. Или как?
Листочки свернул, сунул в карман и пошел к оператору. Времени прошло уже достаточно.
Я угадал: он был готов.
— Ну? — спросил я.
— Это не домашний, зарегистрирован на библиотеку, — ответил он, не отрываясь от экрана.
— На научную?
— Угу.
— Ну, зэнк, брат.
— Ну, типа донт.
Он всё еще смотрел фильм. В колонках спорили два чудака. Спорили они одним и тем же голосом, поэтому на слух казалось, что какой-то сумасшедший спорит сам с собой:
— Ты видел размер того, из чего он по нам стрелял? Пистолет был больше, чем он сам. Мы должны были умереть, бл…
— Я знаю. Нам повезло.
— Нет, нет, нет, нет. Это не везение.
— Да, может быть.
— Это было Божественное вмешательство. Ты знаешь, что такое Божественное вмешательство?
— Думаю, что да. Это значит, Господь спустился с небес и остановил пули.
— Правильно. Именно так. Господь спустился с небес и остановил эти гр…ные пули.
— Думаю, нам пора уходить, Джулс.
— Только вот этого не надо! Не надо, бл…, всё портить! То, что произошло здесь, было самым настоящим чудом!
— Успокойся. Какой только х…рни не случается.
— Нет! Нет. Это не «х…рня».
— Ты вообще как, хочешь продолжить нашу теологическую дискуссию в машине… или в тюрьме с легавыми?
— Друг мой, мы должны быть мертвы, гр…ный рот! То, что произошло здесь, было чудом! И я хочу, чтобы ты это, бл…, признал!
— Хорошо. Это было чудо. Теперь мы можем идти?
Вот так и прошли эти полчаса моей жизни между «да» темной полосы и «нет» светлой. Как проходит и вся жизнь наша, факт конечности которой является для смельчаков не догмой, а руководством к сочинению криминального чтива.
Уже выходя из подвальчика, я наконец вспомнил название фильма.
Я думаю, вы вспомнили раньше.
4
Ноги сами понесли меня в библиотеку. Хотя уже было поздновато и шансов кого-нибудь застать, честно говоря, было немного.
На улице зажгли освещение — небо, естественно, исчезло. Жара слегка спала, и народ, что помоложе, выполз на бродвеи. Выгуливать гормоны. И стал кучковаться у привычных стрелок в надежде, разбившись по парам и сменив по ходу пьесы мозги на балтику номер три и номер девять, с толком провести очередной июльский вечер. Ну и ночь тогда уж вдогон, конечно. Пока родители торчат на даче.
Это вообще-то чудесно, когда у родителей есть дача. Еще чудесней, когда она на двести третьем километре. Тогда к их приезду можно успеть отстирать от блевотины ковер, вымести мусор и сделать аборт.
Впрочем, народ еще только начал разогреваться в кабаках, в переулках, в извивах, в электрическом сне наяву, посему время пьяных разборок не подошло и я без всяких приключений добрался до места.
Пространство перед библиотекой крали у темноты четыре фонаря. Вообще-то два. Два других были разбиты. Вероятно, в целях экономии. А может, и не в целях. А просто так, в охотку.
Я пересек этот плохо освещенный двор по дорожке, усыпанной вкусно хрустящей под ногами тополиной чухней. Чухню, конечно, хотелось поджечь, чтобы она, словно порох, пш-ш-ших. Я даже сунулся в карман, где зажигалка, повертел ее там, но не вытащил. От хулиганства удержал возраст. Вернее, не сам возраст. А осознание того, что типа в моем возрасте надо держать себя в рамках. Что в моем возрасте нужно вести себя посолиднее. Что люди в моем возрасте… Ну вы и сами в курсе предписаний гестаповца сверх-я. Грузить не буду.
