Время войны - Антонов Антон Станиславович (читать книги онлайн полные версии .txt) 📗
Гарбенка дернул за рычаг, и пол коридорчика, на котором лежала мертвая Маша, разошелся, как бомболюк бомбардировщика. Тело свалилось вниз и было слышно, как он шмякнулось о бетон в помещении крематория.
Пока пол становился на место, Гарбенка взглянул на часы и сунул в рот папиросу. Потом отошел к столу и стал писать что-то в карточке. А стряхивая пепел с папиросы, мимоходом нажал на кнопку, открывая дверь в предбанник.
— Вы палач, да? — спросила, входя в расстрельную камеру Швиета Казакова.
— Я — исполнитель приговоров, — поправил он. — Фамилия?
— Казакова.
— Раздевайся, — сказал Гарбенка, перебирая карточки на букву «К».
— Ты прям как доктор, — заметила Казакова, снимая через голову платье.
— А я и есть доктор. Лечу народ от всякой заразы.
— А может, оно и хорошо, — сказала Казакова, бросая свои тряпки в утилизатор. — На этом химзаводе подохнешь в мучениях, а результат все равно один. А так… Правда тут у вас не больно убивают?
— А вот сейчас и попробуешь, — усмехнулся Гарбенка.
Ладная девчонка, которая не плакала, не просила пощады и даже не прятала в ладонях свои прелести, ему понравилась. И девица из банды, которая за свою короткую жизнь успела перепробовать много мужиков, это почувствовала.
На этот раз открытия дверей в предбаннике ждали долго. Ведь еще со времен святой инквизиции, когда приговоренные к сожжению ведьмы отдавались у подножия костра своим палачам, известно, что такая предсмертная любовь имеет особый вкус. Женщина, осознавая, что это в последний раз, старается изо всех сил и получает ощущения небывалые, и мужчине тоже передается ее огонь.
Гарбенка долго не мог отдышаться, и рука его ходила ходуном, а Казакова стояла у стенки к нему лицом и ждала. Она сама так захотела, и Гарбенка лишь попросил ее:
— Закрой глаза.
Швиета послушалась, но Гарбенка никак не мог прицелиться ей в лоб, так, что она, не выдержав, закричала:
— Стреляй! Ну стреляй же, наконец, черт бы тебя побрал!
В предбаннике, сквозь толстые стены и звукоизолирующие двери, выстрел был, как обычно, не слышен. Просто опять распахнулись створки, и первой в очереди на расстрел оказалась на этот раз двенадцатилетняя девочка.
А там, за дверью, Гарбенка снова бросил взгляд на часы и с досадой поморщился. Время бежало стремительно, и на горячую разбойницу Казакову он потратил слишком много, а ему по сегодняшней разнарядке предстояло исполнить еще восемьдесят смертниц.
35
Шла предпоследняя неделя перед началом освободительного похода, и первые несколько сотен офицеров, освобожденных из-под стражи под залог семей, уже были возвращены в строй. Их везли на восток со всех концов страны, а их жены, дети, братья и сестры, родители и племянники сидели по тюрьмам, уже получив свои смертные приговоры, но пока что с отсрочкой исполнения и надеждой на помилование.
Некоторые из участников этой глобальной операции поговаривали, что сажать всю родню условно освобожденных предателей вроде как и не обязательно. Они и так никуда не денутся. Можно оставить их на свободе, а если их родич-офицер будет плохо воевать на фронте — тогда его семью можно без шума арестовать и расстрелять.
Но в руководстве Органов думали иначе. Во-первых, арестовать и приговорить к расстрелу всех без исключения родственников репрессированных военных, кроме глубоких стариков, приказал лично великий вождь целинского народа Бранивой. А во-вторых, осведомленные сотрудники Органов искренне верили в «заговор семей» и считали поголовные аресты лучшим способом борьбы с этим заговором.
Ну и самое главное — такой метод работы очень хорошо действовал на условно освобожденных. Зная, что вся их родня может быть без волокиты расстреляна в течение часа, офицеры из тюрем прямо-таки рвались на фронт совершать подвиги. Ведь им было обещано, что героическая гибель за родину автоматически снимает все обвинения с членов семьи.
Правда, слишком много офицеров и генералов было расстреляно в предшествующие месяцы, и теперь приходилось в поте лица истреблять их сородичей в рамках борьбы с «заговором семей». А некоторых других офицеров Органы были вынуждены списывать в расход вместе с семьями из-за их ненадежности.
Генерал Казарин в Закатном управлении Органов, например, совершил попытку самоубийства, бросившись головой на стену. То ли духу не хватило, то ли силы он рассчитал неправильно, только убиться до смерти генералу не удалось. Но что толку, если он все равно уверовал, что самоубийство — это единственный способ спасти дочь от расстрела.
Вообще-то сначала он стал жертвой ошибки «тюремного телеграфа». В его камеру кто-то передал по цепочке, что Швитлана Казарина расстреляна. Вот генерал и начал колотиться головой об стенку.
Потом оказалось, что Лану Казарину перепутали со Швитланой Казаковой, и расстреляна как раз вторая. Лану пришлось даже водить в лазарет, дабы доказать отцу, что она не в себе. Но отец от травмы явно повредился рассудком — особенно если учесть, что до этого его нещадно били по голове на допросах.
С хитрой улыбкой, которая на этом лице превращалась в жуткую гримасу, он без конца повторял:
— Ничего, дочка. Мы с тобой их обманем. Я вот возьму да и помру, то-то смеху будет. Ты не смотри, что я разговариваю. Я уже мертвый. Им меня с того света не вернуть. А как я помру — они тебя выпустят. Ты им не нужна. Им я нужен. А меня они не получат.
И никакими силами его с этой точки было не сбить. Целыми днями он только и думал, как бы украсть у вольнонаемного фельдшера пояс от халата и на нем повеситься или отобрать у медсестры шприц и воткнуть его себе в сердце, или вынудить охрану открыть огонь на поражение.
Понятно было, что Казарин для боевого использования непригоден. Первое, что он сделает в армии — это стрельнет в себя из первого попавшего под руку ствола. И хорошо, если только в себя. А то ведь может и гранату на стол кинуть где-нибудь на штабном совещании. К тому же чтобы он смог участвовать в штабных совещаниях, генерала надо несколько недель лечить, и еще неизвестно, каков будет результат.
Правда, штатный эксперт управления по психиатрическим вопросам говорит, что для полного излечения генерала ему требуется только свобода, покой, общение с дочерью и хороший уход. Но все это совершенно невозможно, неосуществимо и ненадежно.
Поэтому решено было генерала Казарина списать. И дочь его, конечно, тоже.
Тут, однако, возникла новая загвоздка. Окружной военный суд, уполномоченный рассматривать обвинения в отношении генералов, был, как и все суды в стране, выше головы загружен работой по делам о «заговоре семей». И штампуя бесконечные смертные приговоры школьникам и школьницам, детям и племянникам, братьям и сестрам, женам и невестам, а также случайным знакомым, про которых кто-то неосторожно упомянул на допросе, окружной суд никак не мог добраться до генеральского дела, по которому, кроме Казарина, проходило еще несколько офицеров штаба округа и Дубравского полка.
Зато Лане Казариной приговор уже вынесли, и как только стало известно, что генерала решено списать, ее назначили на расстрел.
Правда, разнарядки были уже расписаны на несколько дней вперед, и казнь Ланы отнесли ориентировочно на 1 мая. А поскольку это великий праздник и всеобщий выходной, никто точно не знал, как в этот день будут работать бригады по исполнению приговоров.
Только где-то за два дня до праздника стало ясно, что вроде бы первая смена — та, которая с шести вечера до полуночи — в этот день работать не будет. А та, которая с полуночи и до утра, будет работать как обычно, поскольку уже начнется 2 мая, а это никакой не выходной.
Но Лана Казарина ничего об этом не знала.
В Народной Целине не принято сообщать приговоренным к высшей мере дату их смерти. Ведь это противоречило бы принципам подлинно народного гуманизма, который лежит в основе всех свершений родины Майской революции.
36
— Высадка 1 мая исключена, — сказал маршалу Тауберту начальник штаба легиона Бессонов, получив последнюю сводку подхода звездолетов. — Не все фаланги успеют выйти на исходные.
