Очаги сопротивления - Сандерс Уильям (книги онлайн полностью бесплатно .TXT) 📗
Карандаш снова заерзал между ладонями.
— Правила просты. Перед уходом вам дадут распечатку, но я подчеркну основные моменты. Прежде всего, как вновь прибывший, до того, как подвергнуться обработке, вы пройдете недельный карантин. Надо будет убедиться, что вы не принесли на себе какой-нибудь вирус, на сегодня пока не выявленный. На следующей неделе пройдете еще через некоторые тесты плюс выполнение несложных обязанностей — по уборке, например.
На вопрос о категории отвечать: «Неназначенный». В течение этого времени, — продолжал Брэдшоу, — размещаться будете в общей камере с другими субъектами, у каждого из которых своя программа впереди. Разговаривать меж собой можно вечерами после опечатывания камер и до выключения света. В любое другое время — никаких разговоров ни с кем; исключение — ответы на вопросы охраны или персонала, либо лишь в случае крайней необходимости, например, попроситься в туалет.
— Этот вот оранжевый балахон, — он снова ткнул карандашом, — единственное, что носят такие, как вы, субъекты. Люди в синих комбинезонах, которых будете встречать, это обычные преступники с пожизненным сроком, у которых по лагерю свои задачи. Никогда и ни по какому поводу не заговаривать и не пытаться вступать с ними в контакт!
Впервые за все время Брэдшоу взглянул Дэвиду в лицо. — Отныне это здание для вас — весь окружающий мир. Вы его не покинете. Вы не покинете это здание до конца жизни. Исключений не бывает. Будете замечены снаружи или за попыткой выйти — расстрел на месте. При каждом наружном выходе, в десяти метрах от двери, на полу проведена красная черта. Пересечете черту — будете расстреляны немедленно, безо всяких вопросов.
Он покачал головой. — Посреди пустыни в таком одеянии вам, впрочем, далеко и не уйти. Кое-что еще, — продолжал Брэдшоу. — Помещения с красными дверями — особые отсеки, вход в которые запрещен без особого на то указания. Ни в какую камеру и ни в один блок, помимо собственного, не входить! Ни в коем случае не пытаться снять браслет, в том числе в душевой. При любом недомогании, хотя бы простуде, немедленно извещать охрану или медперсонал. До обработки питаться будете в столовой. Разговоры в столовой запрещены, пищу не выносить, курение запрещено. И вот еще что, западное крыло этого здания — зона Глубокого Карантина. Когда начнется обработка, вас переведут туда. До этой поры держаться на расстоянии! Вход по ошибке исключен: дверь всего одна и под охраной, для входа и выхода требуется специальное удостоверение.
Дэвид ожидал, что его спросят, есть ли какие-то вопросы, но Брэдшоу просто вручил распечатку с правилами, указал карандашом на дверь и сказал охраннику:
— Ну ладно, все. Увести!
Просторная столовая напоминала изнутри ангар; как и все прочее, она была без окон, а с главным корпусом сообщалась коротким замкнутым переходом. Вопреки ожиданию, заключенных было сравнительно немного, и то, в основном, одетые в синюю форму рабочие по лагерю — сидят и едят за длинными, напоминающими чем-то соты, столами. Взяв указанный сопровождающим пластмассовый поднос с едой, Дэвид понес его к столу, и несмотря на предупреждение и память о шоке, спросил-таки:
— А вы что не едите?
Охранник, явно позабавленный, покачал головой.
— Ну уж, ни черта! Охрана питается отдельно. Я бы тут ни за что есть не стал, мало ли чего вам в еду кладут. Вон глянь туда!
Несколько столов сбоку помещения были отделены символическим барьером из протянутой веревки. Присмотревшись к находящимся там нескольким фигурам в оранжевом, Дэвид неожиданно понял, что это женщины. Бритые головы
^бесформенные балахоны поначалу сбили ею с толку, но, несомненно, под тонкой тканью угадывались женские груди. Во главе стола сидела крупная, угрюмого вида женщина в мундире исправительной службы.
Близко подходить нельзя, — сообщил охранник вполголоса. — Не знаю, почему, старина Перджоп никак не поясняет это правило. Во всяком случае, заговаривать с ними запрещено. Даже если просто будешь долго пялиться, старая та стерва устроит баню.
Дэвид поймал себя на том, что эта тема его не очень-то задевает. Впечатление такое, будто утратилась как таковая способность на сколь-либо сильные чувства. Страх прошел, уступив место некоей приглушенной ярости; обесчеловечивающее обследование наряду с ничем не спровоцированным электрошоком перестали вызывать желание противиться, осталось лишь раздражение. Последствия допроса, подумалось; а может, это и сам он, Дэвид, начинает постепенно выгорать изнутри от переизбытка ужаса.
Во вместительной общей камере находилось уже шестеро заключенных, все в оранжевых балахонах и обритые наголо. К вновь прибывшему отнеслись без особого интереса.
— Куда ложиться? — спросил Дэвид у человека на крайних нарах.
Тот в ответ неопределенно махнул на два свободных лежака у противоположной стены.
— А хоть куда.
Однако когда Дэвид вытянулся на нижнем лежаке, сосед резво сел и спросил:
— Только поступил?
— Да.
— Откуда? — в голосе отчетливо слышался южный акцент.
— Блэктэйл Спрингс, Невада. А так я из Сан-Франциско, — ответил Дэвид. Нас двое сбежало по пути сюда, только меня вот опять поймали.
— Да ты что? Слух идет, кто-то наконец грохнул того сукина сына Гриффина. Не ты ли?
— Парень, с которым я бежал (того охранника, вроде, звали Гриффин, хотя толком не упомнишь).
— Ну так как? Был уже у Перджопа? — Дэвид кивнул. — И тем штырем он тебя уже шибанул? Он это со всеми делает, сразу, как только появляется повод, просто показать, кто началники почему. Ты не переживай, они редко пускают ту шутку в ход, разве только когда в самом деле надо приструнить. Ученые недовольны, когда их слишком часто пользуют.
Дэвид закрыл глаза. Человек продолжал:
— Ты уж правильно понимай остальных парней. Здесь люди все такими становятся. Ни с кем особо не сходишься, потому что рано или поздно их на твоих глазах отсюда уводят, и тогда радуешься, что их увели, а не тебя. Со мной так же было, — пояснил он, — я уже раз прошел через обработку и жду, когда опять будет, а от этого разные мысли приходят.
— Обработка?
— Да, понимаешь, всякие там эксперименты, которые у них в карантинных лабораториях. Толком я из того ничего не понял. Сунули меня в камеру со стеклянной стенкой, растянули на операционном таком столе вроде лежака, и к разным местам подсоединили кучу электроники, а затем все ушли, и заходит такой мужик в скафандре, и укол мне делает. То есть сам понимаешь, не настоящий скафандр, а просто похоже: весь в пластике, и лица не видно. Хотя ничего особенного не произошло. Просто пару дней в животе что-то нехорошо было. Тут дело, видно, в том, что я был контрольным, — рассудил он. — То есть, когда эксперимент, то выбираются контрольные люди, которым не вводится то, что другим, а так только компьютеру известно, кто из них кто.
— Так вам, получается, повезло, — рассказ звучал довольно интересно, но голова напоминала колокол, лучше бы послушать все это в другой раз.
— Гад буду, так, — с сердцем кивнул сосед. — На эксперимент в карантин берут с десяток, а выйти обратно только паре удается.
— Так что здесь вообще делают с людьми? — спросил Дэвид, потирая глаза.
— С людьми что делают? — сосед посмотрел удивленно. — Как что? Убивают, вот что такое. Просто или как-нибудь вычурно, но итог всегда один. Меня ли возьмут в следующий раз, или тебя. Понять надо, — подчеркнул он, — в Лагере 351 все смертники.
Спустя какое-то время, незадолго до того, как погас свет, Дэвид лежал на спине в раздумье. Вернее, пытаясь думать; ум упорствовал, не желая полностью отрешаться от того, что происходит. Словом «онемение» такое, пожалуй, не опишешь. «Может, — подумал он, — просто пропах интерес?»
Невольно подумалось об отце. Кроткий, с негромким голосом, робкий, Джордж Фокс Грин двадцать лет проработал учителем английского языка в небольшой частной школе Сакраменто, прежде чем был арестован. Почему, никто так и не понял; возможно, произошла обыкновенная ошибка, так как на следующей неделе его уже выпустили, не предъявив никакого обвинения. Только Дэвид неотступно подозревал, что на допросах использовались наркотики, после чего отец так и не оправился. Через три месяца он непонятно от чего умер. Вот нечто подобное, подумалось Дэвиду, происходит сейчас и со мной: неестественное спокойствие, погружение — все глубже и глубже — в какой-то омут, отец из которого так и не выплыл. «Вот оно, объяснение», — впервые подумалось Дэвиду.
