Ленинград-28 (СИ) - Соколов Иннокентий Дмитриевич (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗
В голосе Бугаева было что-то такое, от чего подгибались колени, и хотелось беспрекословно выполнять каждое требование.
— Вот так-то лучше, гнида стоеросовая — в ненавистном голосе чувствовалось удовлетворение. — Пойдем потихоньку, не оглядывайся…
Бугай увлек Юрку за собой. Они вышли к школьной ограде. Бугай оглянулся и поманил пальцем — Юрий следовал за ним, потихоньку перебирая ослабевшими ногами.
По периметру футбольного поля были вкопаны до половины автомобильные покрышки, выкрашенные в разные цвета. Бугай указал на ближайшую. Юрий послушно уселся, Пашка подошел поближе и встал перед ним так, что нос Панюшина чуть ли не упирался в выпирающий пах Бугая.
— Сиди тихо — предупредил тот.
Впрочем, сейчас Юрке даже в голову бы не пришло сделать что-либо самостоятельно. Бугай оглянулся — никого. Обычно в это время школьная ребятня гоняла мяч после занятий, но сегодня юные футболисты, очевидно, нашли другое, более нужное занятие. Тем лучше.
Бугай внимательно рассматривал сгорбившегося на колесе Юрку. Перелом не мог не сказаться на судьбах людей — сейчас не время искать виновных. Но и случайная встреча наводила на определенные размышления — в том числе была ли она такой уж случайной? Сейчас Пашке нужна была информация, и существовал только один способ ее получения. Сейчас прямо перед ним сидел источник той самой, что ни на есть нужной и важной информации. Вот только почему в глазах этого недоноска пустота?
— Говори… — Бугай перечислил все то, что, по его мнению, было необходимым узнать от Панюшина, и присел на корточки, всматриваясь в Юркино лицо. Ну и харя, никакого проблеска мысли в глазах…
Юрий сжался. Пашкины слова вызывали какой-то непонятный внутренний протест. С одной стороны он готов был отдаться с потрохами обладателю сего чудного голоса, с другой — часть сознания вскипала при мысли о том, что Бугай вот так вот, запросто, получит желаемое, к которому у самого Панюшина, не было доступа.
— Ну? — заволновался Пашка.
Панюшин захрипел. Он дергал головой, чудом удерживая равновесие. Бугай вскочил на ноги, и теперь нависал над ним, контролируя каждое движение. Юру затрясло, на губах появилась пена.
— Черт! — зарычал Пашка. — Стой, стой… Уймись, ну!
Панюшин затих, и начал медленно сползать с колеса. Бугай ухватил его за плечи.
— Сиди спокойно! Где живешь?
Юрий ответил. Бугай задумчиво пошевелил губами — работы по проекту свернуты, следовательно…
— Мля… — только и смог прошептать он.
Мысль, только что пришедшая в голову, обжигала огнем — холодным и страшным. Бугай с трудом отогнал ее.
— Все, все… вставай…
Он помог Юрке встать. Панюшин пьяно покачивался — Пашке пришлось придерживать его.
— А теперь слушай внимательно — Бугай оглянулся и приблизил свое лицо к Юркиному. — Слушай и запоминай…
— Блок первый…
Тишина, нарушаемая треском помех. Затем вой пилот-тона и заголовочный блок:
— Тиииииинь… трр…
Снова пилот-тон и блок данных:
— Тиииииинь… тррррррррррр…
Панюшин медленно открыл рот, но уже было поздно.
Старый, давно не используемый но, тем не менее, по-прежнему действенный способ передачи информации. Той самой, забыть о которой мечтало множество людей — самых разных, объединенных одной целью.
На цель Панюшину было плевать — он видел свет.
Не тусклый свет люминесцентных ламп на потолке, не дрожание резервных светильников технического этажа — настоящий, яркий, обжигающий. Свет растворял в себе остатки Юркиного разума, просвещал насквозь.
По мере того, как перематывалась пленка с одной бобины на другую, Панюшинский разум наполнялся новым смыслом. И свет становился все ярче, жестче. Он обжигал мысли, от него хотелось умереть. Собственно это и было маленькой смертью — сейчас Юрий не думал, не существовал. Свет подменил собой смысл существования.
Его было много, куда больше той тьмы, что раньше пугала, а теперь стала почти родной. В темноте можно было все, там он был всемогущ. Для света же, все его могущество оказалось не стоящим ничего.
Свет был жесток. Он пронзал Юркину сущность, подменял ее своей решимостью. Панюшин барахтался в нем, умирая и воскресая вновь.
— Блок второй…
Пронзительный вой пилот-тона — сигнала для синхронизации приема-передачи, потом заголовочный блок с информацией: что да зачем да для чего…
И:
— Тиииииинь… тррррррррррр…
Света все больше. Он причиняет страдания. Сжигает дотла, чтобы возродить вновь.
— Блок третий… четвертый… пятый…
Голоса…
Вначале еле слышные, они становятся громче. Говорят вразнобой — сразу и не разобрать.
Или нет — это свет пытается говорить с ним. Нужно только не сопротивляться и слушать. Слушать внимательно, не отвлекаясь на боль и прочие ничего не значащие мелочи. Голос поможет… он не может не помочь!
И огненная вспышка, от которой сгорают нервные окончания. И вообще все, что только может сгореть — все то немногое, что осталось от Панюшина.
Ох, Юрка — многие знания таят в себе печаль. Ты сам на себе проверял эту нехитрую мудрость, описанную в тысяче книг, повторенную в тысяче слов — так отчего же тоскливо сейчас, когда не осталось ничего?
— Тиииииинь… трр…, тиииииинь… тррррррррррр…
Эх, Юрка, Юрка!
— Блок восьмой…
Свет не постоянен — он изменяется во времени. Меняется яркость. Нет, он вовсе не становится тусклее, наоборот — с каждым мгновением его все больше и больше. Странно, как такое возможно — ощущать его присутствие, ведь даже мельчайшие крохи разума сгорели в той вспышке.
Хотя… сейчас она кажется полуночным отражением луны в стоячей воде.
Да — этот свет стал еще ярче, он уже не пронзает — он уносит прочь. Не то в ад, не то еще дальше…
— Блок одиннадцатый…
Ты давно уже умер — еще тогда, когда доктор Мезенцев ввел в вену каплю золотистого сияния. Все, что было потом — бред умирающего мозга. Ты веришь в это, потому что быть мертвым намного легче, чем жить вот так, умирая ежесекундно на протяжении целой вечности. Пускай она и поделена на блоки. Вот кстати:
— Блок двенадцатый…
В этой вечности светло — чего-чего, а света здесь с избытком. И никуда, понимаешь, не скрыться — все на виду. Ну, так что, Юрок? Есть ведь чего скрывать сукин ты сын?
Ничего, всему придет время, потому что:
— Тиииииинь… тррррррррррр…
А еще свет опять стал ярче. Настолько ярче, что ты различаешь в нем крупинки темноты — в этих местах свет был настолько ярким, что само пространство не выдержало, выгорело ко всем чертям.
Вот так-то, а вот еще:
— Блок пятнадцатый…
Крупинки ширятся, и ты не радуешься темноте — эта не та темнота, что привечала тебя. Это смерть, что бродила за тобой по пятам с самого первого дня. Хотя… ты ведь и так мертв, не так ли?
Наконец долгожданная тишина…
Все Юрка — свет умер вместе с тобой. Вставай сукин сын, открывай глаза.
— Слушай и запоминай — сказал Пашка.
И Юрий слушал. И запоминал, конечно же, — куда деваться.
И несся потом, не чуя ног под собой — спешил домой, к старухе самогонщице, чтобы выполнить первое поручение Бугая. Какое поручение? Гм, ну это секрет, не то чтобы большой, но и не маленький. Старухе бы поручение не понравилось точно, хе-хе…
Юрий перебегал дорогу, бормоча под нос. Он что-то тихонько спрашивал и сам себе отвечал разными голосами. Подхихикивал в предвкушении. Так замечтался бедолага, что не услышал рев клаксона.
И даже потом, когда мир завертелся в глазах, а асфальтовое покрытие то приближалось, то улетало ко всем чертям, а тело стало враз невесомым — даже тогда Панюшин искал точку опоры, чтобы оттолкнуться, чтобы преодолеть, наконец, несчастные сотни метров, что отделяли его от заветной мазанки.
Мир не останавливался — вертелся гад, рассыпался цветастыми фрагментами — мелькали незнакомые лица, кто-то на кого-то кричал, выла сирена скорой помощи.
