Смерть цвета бейсик - Прост Александр (книги бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Ты ведь знал его? Что это был за человек?
К ночи я наелся всеми поколениями семьи Берковичей досыта, до изжоги. Не дать мне умереть в своей постели, у них, кажется, стало семейным делом. Впрочем, такой ответ вряд ли бы порадовал гостеприимного Лешу-Чумку.
— Очень молодой. Таким и остался.
Нас прервал шум в салоне.
— О, китаезы приперлись. Ты лучше здесь посиди, не высовывайся. Гиды, они, знаешь, все по этому делу, — он постучал правым кулаком по левой ладони.
Когда Леша ушел, я осторожно сдвинул грязную шторку, заглянув в салон. Туристов было человек тридцать, почти все мужчины, шумевшие словно первоклашки на переменке.
— Угощайся, — Леша вернулся с бутылкой китайского пива, — только свое лакают, придурки. Бухие уже в дым, сейчас караоке будут орать. Им плевать — что развод мостов, что Нью-Йорк, что Австралия. Потом по борделям. Так и живем, не страна, а бордель для узкоглазых.
Недовольство узкоглазыми, пиндосами, чурками, жидами, пидорами и политиками Леша генерировал легко, умело, не останавливаясь и не отвлекаясь на управление судном: корабль шел на автопилоте. Ему, похоже, не нужны были даже мои одобрительные поддакивания.
— Помнишь Гошу? Ну, Колесо, минометчик.
— Конечно, — как ни странно, этого я помнил. — Он, кажется, из Ростовской?
— Из Волгоградской. Прикинь, его сегодня повязали. За доллары. Боты! Американские боты за американские деньги!
От дронов он перешел к внешней политике и изложил свежий, я бы даже сказал, неожиданный взгляд на хошиминские соглашения, особенно сильно его почему-то тревожила индо-пакистанская напряженность и американская база в Бахрейне, который Леша путал с Кувейтом. Все сказанное им было так безнадежно глупо и злобно, что нечего было и думать возражать, спорить, да и вообще говорить разумно. Он успел мне так надоесть, словно я женат на нем лет тридцать.
Леша наконец замолк, выглянул на палубу и что-то беззвучно зашептал одними губами, обращаясь, наверное, к невидимому для меня сыну или племяннику. Он позвал меня кивком, мы вышли из рубки. Раздался негромкий шлепок бортовых шин сошедшихся корабликов. Сгрудившиеся на корме туристы издали хоровой вопль — начал расходиться Дворцовый.
— Не мое, конечно, дело, Шайтан, но эта поганка, на верфях, не ты часом? — вдруг спросил он.
— Леша, — я похлопал его по плечу, — скажи лучше, чего я должен.
— Обидеть хочешь, братишка? — он поморщился и скинул мою руку. — Сам я старый стал, сытый, не гожусь уже никуда, но про стоящее дело помню. Давай, Шайтан, удачи тебе.
— Извини. Спасибо тебе за все, — сказал я и перепрыгнул на палубу соседнего корабля.
Новый капитан был неразговорчив и интересовался исключительно деньгами, да поскорее. После краткого пререкания я отдал вперед половину, пообещав вторую после высадки.
По моей шкале взросления Лешу-Чумку приходилось считать мальчиком. Противным, пузатым и лысым мальчуганом с идеалами. Слишком хорошим или слишком глупым, чтобы повзрослеть. Когда становишься взрослым, не хочется рисковать ради идеалов. Не только оттого что страшно, но и потому что слишком многое понимаешь и перестаешь понимать вообще что-нибудь.
Пассажирами на кораблике шли российские туристы, группа, кажется, из Саратова. Не в пример китайцам грустные, трезвые и тихие. Гордиться тут особенно нечем, внутренний турист теперь принадлежал к верхней прослойке среднего класса, а из иностранцев к нам ездило только отборное и рисковое быдло, падкое на дешевое пойло и копеечных белых шлюх.
Фасады, мосты, дворцы, ростральные колонны горели подсветкой, в точности как треть века назад, когда я впервые увидел этот город. Пару месяцев перед поездкой мать была против обыкновения общительна, норовила с каждым перемолвиться и невпопад похвалиться: «Вот, в Питер своего везу, посмотреть». Мы были бедны, бедны даже по меркам нашего нищего городка, и обычно похвалиться было нечем. Я особенных поводов для гордости не давал, за исключением разве габаритов, за которые меня ценили в секции бокса. Больших всегда не хватает. Учеба давалась мне совсем легко, без малейшего напряжения, но учиться слишком уж хорошо считалось неправильным для четкого пацана. Мать, невпопад вставляя поездку в Питер, подразумевала: они все на солнце жариться по своим египтам и болгариям, ну а мы по-культурному.
Город потряс меня, что не мудрено, не с чем мне было сравнивать. Даже наша безликая областная столица казалась мне бурлящим мегаполисом, да и там я успел побывать только дважды, на боксерском турнире и пересаживаясь на Питер.
Все, решительно все казалось мне здесь прекрасным или, в крайнем случае, значительным: набережные, метро, музеи, рестораны, где сидели непостижимые люди. Даже крохотная квартирка маминой подруги в унылом спальнике, застроенном советскими еще типовыми многоэтажками, была какой-то особенной. Почти такие же теремки составляли и мой родной город, да и мы с матерью жили в похожей однушке. Но нет, нет, все тут было совсем иным.
Я пообещал себе, поклялся со всей мальчишеской серьезностью, что буду здесь жить, и тоже буду подъезжать на красном БМВ с ослепительной брюнеткой к ресторану, сверкающему огнями витрин.
С тех пор я видел множество городов, славящихся своей красотой, но только от открыточной панорамы Невы до сих пор иногда перехватывает дыхание. Бог весть, в самом деле так она хороша или просто где-то в глубине души сохранился кусочек давно забытого мальчишки.
Мы проходили мимо «Авроры». Тридцать лет назад тут еще сохранялась пыльная экспозиция, прославляющая революционные свершения большевиков. После ее сменили чем-то в патриотическом духе, а недавно вроде бы опять обновили. Даже не ходя, ясно, что там теперь обличают вековое рабство и преступления тоталитаризма.
Я не забыл ни мечты, ни клятвы, но отложил их на когда-нибудь. Вернувшись из армии, водил фуру, сошелся с милой девчонкой. Еще немного и мы бы поженились, завели детишек, я бы обрюзг, отрастил брюшко и коротал досуг с пивом под футбол, а потом мы все умерли бы, схватив смертельных рентген.
Вместо этого я пошел на войну. Теперь и не скажешь, вело ли меня нестерпимое чувство несправедливости или томление своей банальной и уже рассказанной жизнью. Меня позвали, ну а я пошел. Насмотревшись чужой смерти и едва не погибнув сам, я наконец осознал собственную смертность. Наверное, в эту секунду мальчик и становится мужчиной.
Костя встречал на выходе с пристани. Мы подошли к небольшому грузовичку в раскраске нашей торговой дочки.
— Куда теперь?
— Кость, не лез бы ты в это дерьмо.
— Помнишь, тогда под Снежным?
— Помнишь. Костя, там война была.
— У всех война, а вернулся только ты.
— Прекрати, там не нужно было никого другого. Ребята прикрывали, от этого было больше проку.
— Ну, да, ребята прикрывали, а ты вернулся.
— Костя, все не так торжественно, как у тебя выходит. Все было попроще. Ну и главное, сто лет назад, в другой жизни. Мы были одни, в той жизни мы отвечали только за себя, а теперь у тебя дети.
— Да, дети теперь есть, так что, тем более.
— Главное сделано, из зеленки ты меня вытащил. Дальше я сам. У меня отход есть через границу в этой, как ее, в Гатчине. Туда я без проблем сам доберусь.
— Как?
— Ну, как-нибудь уж доберусь. Я ж черт скользкий-языкастый, суну кому или еще как.
— Не тупи. Лезь в кузов.
Он открыл дверцы фургона, забитого коробками, оставлявшими только узкий проход вдоль стенки.
— Там каркас, — он ткнул пальцем, — сверху два ряда коробок, здесь заставим.
— Дроны пролезут.
— Не пролезут.
— Убедительно. Ну, просветят.
— Не просветят, экранировано.
Только сдавшись и забаррикадировавшись коробками, я с сожалением понял, что не спросил в результате о планах дяди Миши и иду по собственному пути, довольно сомнительному. С другой стороны, незаконное перемещение людей и грузов — большой бизнес при нашей близости к границе. Следовательно, и специалисты должны водиться в достатке. Кстати, судя по добротно сваренному и пошарпанному каркасу, какие-то, может и не трансграничные, но точно малозаконные перемещения происходят, оказывается, в непосредственной близости.
