Красный терминатор. Дорога как судьба - Логинов Михаил (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
— Именем своим я, как и все прочие жители, обязан родному отцу. Служил он официантом в знаменитом московском ресторане «Медведь». И был у него с хозяевами конфликт, ибо он против буржуазной эксплуатации постоянно боролся.
— Это как?
— Батюшка мой постоянно у проклятого кровопийцы прибавочную стоимость экспроприировал.
— Всю?
— Шутить изволите. Как же всю? Сколько удавалось. Тратил честную добычу на нужды прокормления нашей фамилии, да и другим экспулуатируемым время от времени подбрасывал. Но однажды фарт от него отвернулся. Хозяин на него осерчал, обещал выставить взашей. Тут как раз ожидалась очередная прибавка семейства. Батюшка мой, Прохор Иванович, решил породниться с шеф-поваром, французиком, в крестные отцы его взять. Чтобы перед хозяином слово замолвил. Француз согласился, но условие поставил, чтобы назвали ребенка тем именем, который его родной город носит. А сам он из Марселя родом. Поп сперва ерепенился, но ему, известное дело, красненькую сунули, он быстро в святцах нужное имя отыскал. Так и стал я Марселем Прохоровичем.
Батюшкина задумка на пользу ему не пошла. Начал мой родитель опять изымать прибавочную стоимость, что буржуи всегда трудовому человеку недоплачивают. Терпел хозяин, а потом его выставил. Пришлось отцу моему перейти из ресторана «Медведь» в трактир «Балалаечка», куда всякий люд заглядывает, кроме благородиев и крупной буржуазии. А я так Марселем и остался.
— Бывает, — сказал Назаров. — Меня в шестнадцатом году свела судьба с поручиком Бальдуром Сергеевичем. Говорил, что родители назвали его так из любви к норвежскому писателю — фамилию забыл. Нелегко ему приходилось: солдаты, кто пообразованней, за немца принимали, а кто поглупей — обращались «Балда Сергеевич».
Минут пять они шли молча. Разговоры об именах и родителях навеяли Федору воспоминания о его детстве, то бишь о детстве Алексея. А он своих родителей не то что не помнил, не знал даже. Он был детдомовский, самый что ни на есть подкидыш. Так что именем своим был обязан не отцу, не матери, а, наверное, какой-то советской тете, записавшей его в книгу приема брошенных детей под первым пришедшим ей в голову именем. Хорошо, что той не пришло в голову что-нибудь вроде Акакия или Кшиштофа. Тогда бы в детдоме ему проходу не давали, изводя насмешками и подколками.
Потом Назаров обратился к спутнику:
— Мы должны договориться, кем представимся собутыльникам. Предложения есть?
— Давайте, Федор Иванович, назовемся комиссарами из Москвы. Мол, приехали инкогнито Чеку проверять и прочие учреждения.
— «Инкогнито», говоришь? И как это?
— Ну это когда приехал в своем чине, а его скрываешь, чтобы ревизируемый субъект в смущение привести.
— Так, товарищ Раков, не годится. Уголовный элемент, как услышит слово «комиссар», так разве что из окон от нас не сиганет. Надо чего попроще. Пусть мы будем слугами старой барыни, что попросила нас родне в Москву драгоценности отправить, и мы через этот городок возвращаемся. Усердствовать не надо, пусть бандиты решат, будто мы хотим золото себе взять. Лишь бы клюнули.
— Замечательно придумали, товарищ Назаров, — сказал Марсель Прохорович и прибавил шагу, так как за спутником, идущим как на военном марше, угнаться было нелегко.
Вечерние улицы Монастырска, как всегда, выглядели пусто. Местные жители, не находя под вечер интересных занятий, расходились по домам. Лишь откуда-то доносилась треснутая гармошка — молодежь гуляла.
Внезапно Марсель Прохорович встрепенулся, как заяц, услышавший собачий лай, и спрятался за огромную липу, росшую на углу улиц Грязной и Прогонной.
Назаров остановился в удивлении и на всякий случай положил ладонь на рукоять маузера. Из-за угла выскочила пролетка. В ней сидел почтенный господин в добротном жилете, погруженный в грустные думы. Конь был резвый, поэтому самый лучший в городе Монастырске экипаж скрылся из виду уже через минуту.
Марсель Прохорович вышел из-за дерева.
— Ты чего с ним не поделил? — спросил Назаров. Марсель Прохорович оглянулся по сторонам, хотя было очевидно, что вокруг никого, и торопливо зашагал по дороге. Минут через десять он решил прервать молчание и вполголоса сказал Назарову:
— Серьезное дело, Федор Иванович. Я могу с вами проявить откровенность, только ежели вы Христом-Богом пообещаете сохранить мою тайну. Я вашей революционной преданности доверяю полностью, но в Москве товарищи мне приказали быть осторожным даже с самыми надежными из надежных.
Назаров кивнул, и Марсель Прохорович продолжил:
— Это владелец городской бани Ипполит Щукогонов. Он советскую власть моет без платы, поэтому местный совет постановил: заведение не национализировать. Но в Москве стало известно, что в этом заведении по ночам подозрительные люди парятся. Говорят, бывшие министры Временного правительства.
— В таком случае местная баня и вправду шикарная, если они из Петрограда сюда приехали хлестаться вениками. Так, отставить разговор о министрах, уже к кабачку подходим.
И действительно, в конце проулка показалось двухэтажное покосившиеся здание «Красного кабачка».
«Красный кабачок» появился в Монастырске в те времена, когда до города дошли слухи, будто такая корчма есть и под столичным Петербургом, и там гусары играют в карты, а наигравшись, рубят друг друга палашами спьяну. Нашелся умник, открывший и в Монастырске веселое заведение с таким же названием. Никаких гвардейцев в уездном городишке отродясь не водилось. Однако у кабачка скоро появилась своя слава: говорили, что те, кому надо было обсудить важное дело, подальше от посторонних глаз, могли встретиться именно в этом окраинном трактире. А так как вокруг городской ярмарки постоянно крутился различный темный люд, поводов для встреч хватало.
Теперь городская торговля замерла. Хозяин заведения, правда, защитил себя от революционных напастей простым способом: обновил вывеску и украсил ее красным флагом. Товарищ Копылов из губкома посмеялся над этой бутафорией, но ресторанчик не тронул. Так вот и стоял «Красный кабачок» под красным знаменем, в угрюмой тишине, ибо сухой закон в России ввел еще царь Николай, а ни Керенский, ни большевики его не отменили.
В большом зале хлебали щи несколько мужиков, возвращавшихся домой после скудной торговли. Резалась в дурака ватага несознательных пролетариев с кожевенного заводика, а оставшийся без привычных клиентов парикмахер с горя гонял чаи в компании отставного купеческого приказчика.
Однако двум новым посетителям чая было явно мало. Об этом они сказали половому, подошедшему к ним с традиционным белым полотенцем, перекинутым через плечо.
— Неужто вам чай не слишком горячим показался? — хитро улыбнулся половой.
— Нам бы такого чайку, чтобы был как кипяток горяч. Но при этом — холодный, — сказал Назаров.
— Холодный чаек поискать можно. Но он у нас на особых условиях.
Назаров пожал плечами и вынул из кармана пачку керенок. Половой внимательно посмотрел на него: нет ли тут какого подвоха. Назаров показал золотой червонец, и половой окончательно расположился к гостям.
— Тут чай пить вам будет неудобно, — сказал он, — пойдемте, я вас наверх провожу.
Они поднялись по крутой лесенке на второй этаж. Тамошний зальчик оказался гораздо меньше, зато чище и тише. Стены, оклеенные золотистыми обоями, были украшены запыленными гравюрами с видом стольного града Питера. В углу стоял фикус, чахлый, как любое растение, выросшее без избытка солнечных лучей.
Что же касается посетителей, то возле окна, в самой светлой части комнаты, сидела парочка грустных, но более состоятельных мещан города Монастырска. Они развлекались холодным чаем уже давно: на столе стояла почти пустая бутыль. Кроме них здесь была еще одна компания — из трех персон. Эти люди выбрали наименее освещенный угол зальчика, так что издали нельзя было понять, что у них на столе. Новых клиентов официант посадил посередине — подальше и от пьяной парочки, и от тех трех гостей.
