Коготь Хоруса - Дембски-Боуден Аарон (читать книги полностью .txt) 📗
Ее веселье развеселило и меня. Ее самоуверенность всегда была заразительной.
— Хайон, — разнесся по комнате тусклый нечеловеческий голос.
В нем совершенно отсутствовали как эмоции, так и признаки пола.
— Мы знаем, что ты проснулся.
— Так и есть, — заверил я пустоту.
Под кончиками пальцев была темная шерсть Гиры. Она казалась почти что реальной. Пока я почесывал волчицу за ушами, она не обращала на это внимания, не проявляя ни удовольствия, ни раздражения.
— Иди к нам, Хайон.
В тот момент я не был уверен, что готов для этой встречи.
— Не могу. Я нужен Ашур-Каю.
— Мы фиксируем интонационные сигнификаторы, которые указывают на обман в твоем ответе, Хайон.
— Это потому, что я тебе лгу.
Никакого ответа. Тем лучше.
— Что там с уровнем энергии в предкамерах, подключенных к хребтовым магистралям?
— Изменений не зафиксировано, — заверил меня голос.
Жаль. Впрочем, не удивительно, учитывая режим энергосбережения на корабле. Я встал с плиты, которая служила мне ложем, и помассировал саднящие глаза большими пальцами. Сон не освежил меня. Из-за истощения энергоресурсов «Тлалока» освещение отсека было тусклым — в точности как в те годы, когда я, тизканский мальчишка, читал пергаменты при свете переносной светосферы.
Тизка, некогда именуемая городом Света. В последний раз я видел родной город во время бегства, когда на обзорном экране оккулуса уменьшался горящий Просперо.
В какой-то мере Тизка продолжала существование в новом родном мире легиона — Сорциариусе. Я посещал его, затерянный в глубинах Ока, несколько раз, но мне никогда не хотелось там остаться. Многие из братьев чувствовали то же самое — по крайней мере, редкие счастливчики, чей разум остался нетронут. В те бесславные дни Тысяча Сынов в лучшем случае представляли собой разобщенное братство. В худшем же они вообще забывали о том, что значит быть братьями.
А что же Магнус, Алый Король, некогда вершивший суд над своими сыновьями? Наш отец сгинул в метаморфозах Великой Игры, ведя Войну Четырех богов. Его устремления были эфирны и призрачны, а амбиции его сынов все еще оставались мирскими и смертными. Все, чего нам хотелось, — выжить. Многие из моих братьев продавали свои знания и боевое чародейство крупнейшим из игроков в сражающихся легионах, ведь на наши таланты всегда был спрос.
Даже среди мириада миров, купающихся в энергиях Ока, Сорциариус отличался особенной неприветливостью. Все его обитатели жили под пылающим небом, которое лишало смысла понятия день и ночь, и где в непрестанном хороводе кружились терзаемые мукой мертвецы. Я видел Сатурн в той же системе, что и Терра, а также планету Кельмаср, которая вращается вокруг белого солнца Клово. Обе планеты окружали кольца из камней и льда, выделявшие их среди небесных собратьев. У Сорциариуса было такое же кольцо — призрачно-белое на фоне бурлящего лилового пространства Ока. Оно состояло не изо льда или скал, а из вопящих душ. Мир изгнания Тысячи Сынов в буквальном смысле венчала корона из завывающих призраков тех, кто погиб из-за величайшей лжи.
По-своему это было красиво.
— Иди к нам, — послышался механический голос из настенных вокс-динамиков.
Почудилась ли мне легкая примесь мольбы в мертвенной интонации? Это обеспокоило меня, хотя я и не мог сказать, почему.
— Лучше не стоит.
Я направился к двери. Гире не требовалась команда идти следом. Черная волчица неслышно шагала за мной. Белые глаза наблюдали, обсидиановые когти щелкали и скрежетали по палубе. Иногда — если бросить взгляд в нужный миг — тень Гиры на стене казалась чем-то высоким с рогами и крыльями. В иные моменты моя волчица вообще не отбрасывала тени.
За дверью стояли на часах двое стражей. Оба были облачены в кобальтово-синий керамит с бронзовой отделкой, а шлемы отличались высокими хельтарскими плюмажами, которые напоминали о просперской истории и древних ахцтико-гиптских империях Старой Земли. Как я и ожидал, оба повернули головы ко мне. Один, мрачный, словно храмовая горгулья, даже удостоил меня медленным приветственным кивком. Когда-то такое проявление жизни раздразнило бы меня призраком ложной надежды, но теперь я избавился от подобных заблуждений. Мои сородичи давно сгинули, их убила гордыня Аримана. Их место заняли эти рубрикаторы, не-мертвые пепельные остовы.
— Мехари. Джедхор, — приветствовал я их по имени, несмотря на всю бессмысленность этого.
«Хайон». Мехари смог передать имя, однако это было проявлением простого и безличного повиновения, а не подлинного узнавания.
«Прах, — передал Джедхор, тот, кто кивнул мне. — Все — прах».
«Братья», — ответил я рубрикаторам.
Когда я пытался взглянуть на них вторым, куда более острым зрением, это сводило с ума: ведь в керамитовых оболочках, в которые они обратились, таилась как жизнь, так и смерть. Я потянулся к ним — не физически, а робким усилием психического восприятия. С таким же напряжением мы вслушиваемся тихой ночью в звук отдаленного голоса.
Я ощущал близость их душ, в точности как в те времена, когда они ступали среди живых. Однако внутри доспехов был лишь пепел. Вместо памяти в их сознании плавал туман.
В Джедхоре я почувствовал крошечный тлеющий уголек воспоминания: вспышка белого пламени, которая затмевает все остальное и длится не дольше мгновения. Так умер Джедхор. Так умер весь легион. В беснующемся огне.
Хотя в разуме Мехари порой вспыхивали такие же проблески памяти, в тот день я ничего в нем не почувствовал. Второй рубрикатор замер в величественной позе стража, сжимая болтер и глядя на меня бесстрастным Т-образным визором шлема.
Я не раз пытался объяснить парадокс живых мертвецов Нефертари, но мне всегда недоставало верных слов. В последний раз, когда мы беседовали на эту тему, это выглядело особенно беспомощно.
— Они там и не там, — говорил я ей. — Оболочки. Тени. Не могу объяснить это тому, у кого нет второго зрения. Это все равно что пытаться описать музыку родившемуся глухим.
В тот момент Нефертари провела своей когтистой перчаткой по шлему Мехари, и ее хрустальные ногти царапнули одну из неподвижных красных глазных линз. Ее кожа была белее молока, светлее мрамора, достаточно прозрачной, чтобы смутная паутина вен просвечивала под резко очерченными скулами. Она и сама выглядела полумертвой.
— Ты это объяснишь, — отозвалась она с холодной, нечеловеческой улыбкой, — если скажешь, что музыка — это голос эмоций, которые музыкант посредством искусства передает зрителям.
И ответил на эту изящную шпильку кивком, но больше ничего не сказал. Мне не доставляло удовольствия делиться подробностями проклятия братьев даже с ней, не в последнюю очередь потому, что на мне лежала часть вины за их судьбу. Это я пытался помешать Ариману в последний раз бросить кости.
Это я потерпел неудачу.
Привычный укол смешанного с виной раздражения вернул меня в настоящее. Рядом со мной зарычала Гира.
«За мной», — приказал я двум рубрикаторам.
Команда с треском пронеслась по психической нити, соединявшей нас троих, и их подтверждение откликнулось гулкой пульсацией. Мехари и Джедхор двинулись следом, глухо стуча подошвами по палубе.
В длинном проходе, ведущем на мостик, зашипел и ожил еще один вокс-динамик.
— Иди к нам, — произнес он.
Снова тот же монотонный призыв, манивший меня в глубь холодных коридоров корабля.
Я посмотрел прямо на один из бронзовых акустических приемников, которые испещряли сводчатые стены основного хребтового коридора. Этому придали форму улыбающейся погребальной маски андрогина.
— Зачем? — спросил я.
Из динамиков по всему кораблю шепотом раздалось признание — всего лишь очередной голос в хоре призраков:
— Потому что нам одиноко.
Жизнь на борту «Тлалока» была контрастна и противоречива, как и на всех имперских кораблях, выброшенных на берега Преисподней. В Великом Оке существовали как участки стабильности, так и турбулентные потоки, и корабли, заходившие в пространство Ока, в конечном счете починялись такому же нерегулярному ритму.
