И вспыхнет пламя - Коллинз Сьюзен (книги хорошего качества txt) 📗
– А теперь, в честь третьей по счету Квартальной бойни... – возвышает голое президент. Юноша в белом приближается и протягивает ему шкатулку. Сноу откидывает крышку, и мы видим ровные стопки желтоватых конвертов. Очевидно, первые устроители шоу расписали свой замысел на века. Президент достает конверт с отчетливой надписью 75, поддевает клапан, достает небольшую белую карточку и без запинки продолжает: – Дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия, в этот раз Жатва проводится среди уже существующих победителей.
Мама слабо вскрикивает, Прим закрывает лицо руками, а я ощущаю то же, что люди на площади. Легкое недоумение. Как это – среди уже существующих победителей?
Внезапно я понимаю, что это значит. По крайней мере, лично для меня. В Двенадцатом дистрикте живы всего лишь три победителя. Двое мужчин. И одна.
Я вернусь на арену.
13
Тело срабатывает быстрее мозга, и я выбегаю за дверь, через газоны Деревни победителей, в непроглядную ночь. Земля сырая, у меня тут же промокают носки, ветер зло хлещет по щекам, но и не останавливаюсь. Куда? Куда бежать? Само собой, в леса. Уже у забора, услышав низкое гудение, вспоминаю: я же в ловушке. Тяжело дыша, разворачиваюсь и снова куда-то бегу.
Следующее воспоминание: я в подвале пустого дома Деревни победителей. Стою почему-то на четвереньках. Через окошко над головой сочится бледный лунный свет. Мне холодно, сыро и не хватает воздуха. Бегство не помогло, внутри по-прежнему нарастает ужас. Если не выпустить его на свободу, он поглотит меня целиком. Закатав край рубашки, сую его в рот и кричу. Не знаю, как долго. Но успеваю почти лишиться голоса.
Сворачиваюсь клубком на полу, смотрю на подвальную стену в лунных пятнах. Опять на арену. К источнику всех ночных кошмаров. Вот куда меня посылают. Положа руку на сердце, к этому я не была готова. Много зловещих видений проносилось в моей голове. Публичное унижение, пытки, казнь. Побег в леса, вечный страх перед миротворцами и планолетами. Брак с Питом и боязнь за детей, посылаемых на арену. Но я сама никогда, никогда не должна была туда возвращаться. Раньше подобного не случалось. Победитель уже навсегда свободен от Жатвы. Таковы правила. Так было до сих пор.
На полу – что-то вроде ткани, которой обычно закрывают мебель во время ремонта. Кутаюсь в нее, точно в одеяло. Вдали кто-то громко кричит мое имя. Но как я могу подумать о ком-нибудь кроме себя? И того, что ждет впереди.
Ткань довольно жесткая, но тепло удерживает. Постепенно мускулы расслабляются, сердце начинает колотиться чуть медленнее. Перед глазами встает деревянная шкатулка и пожелтевший конверт в руках президента Сноу. Возможно ли, чтобы условия будущей Бойни действительно были расписаны семьдесят пять лет назад? Непохоже. Это слишком уж легкий ответ на затруднения, перед которыми встал Капитолий. И со мной разобраться, и с дистриктами – все в одном аккуратном флаконе.
В ушах раздается голос президента Сноу: «В честь третьей по счету Квартальной бойни, дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия, в этот раз Жатва проводится среди уже существующих победителей».
Да, победители – это сильнейшие. Те, кто выжили на арене, ускользнув из удавки нищеты, не дающей вольно дышать остальным. Они, а вернее, мы – воплощаем собой надежду там, где ее вообще нет. И теперь двадцать три человека из нас должны быть убиты в доказательство тщетности всяких надежд.
Хорошо, что я победила в прошлом году. Иначе знала бы соперников не только по телеповторам Голодных игр, но и лично. Даже те из них, кому не пришлось становиться ментором, каждый раз собираются в Капитолии. Думаю, многие из них успели подружиться между собой. А мне нужно беспокоиться всего лишь о том, чтобы не убить Пита или Хеймитча. Пит или Хеймитч. Пит или Хеймитч!
Резко сажусь на полу, отбросив одеяло. Как можно было допустить подобную мысль? Я никогда, ни за что на свете не подниму на них руку. Да, но один из них окажется вместе со мной на арене. Наверное, они уже решили между собой, кто именно. Кого бы ни выбрала Жатва, другой всегда может вызваться на его место. Я уже знаю, как это будет. Пит сам попросится на арену. Ради меня. Как защитник.
Нетвердым шагом бреду по подвалу в поисках выхода. Как вообще я сюда попала? Ощупью поднимаюсь по лестнице в кухню. Стеклянная вставка на двери разбита. А, так вот почему кровоточит моя рука. Устремляюсь в ночь, прямо к дому своего бывшего ментора. Хеймитч сидит в одиночестве за столом, сжимая в левой руке бутылку белого, а в правой – нож. Пьяный, как сто чертей.
– А, явилась. Ну, солнышко, поняла наконец, что к чему? Сообразила, что возвращаешься не одна? И теперь у тебя есть просьба... Какая?
Молчу. Окно широко раскрыто. Ветер дует в лицо, словно я до сих пор на улице.
– Знаешь, парню было проще. Я не успел распечатать бутылку, когда его принесло на порог. Попросился поехать вместе с тобой. А ты-то что скажешь? – Он принимается подражать моему голосу: – «Хеймитч, займи его место, ведь если уж выбирать между вами, пусть лучше Пит будет сломлен до конца своих дней, чем ты»?
Закусываю губу. Теперь, когда слова прозвучали, мне страшно: неужели именно этого я и хочу? Пусть выживет Пит, хотя бы пришлось умереть Хеймитчу? Нет. Порой он бывает несносен, и все же близок мне, как родной человек. «В самом деле, зачем я пришла? – проносится в голове. – Что мне могло тут понадобиться? »
И вдруг с моих губ срывается:
– Есть еще выпить?
Ментор хохочет и с грохотом водружает на стол початую бутылку. Вытерев горлышко рукавом, делаю пару глотков, давлюсь, начинаю кашлять. Через несколько минут прихожу в чувство. Из носа и глаз течет, но зато внутри словно разбежался огонь, и мне это нравится.
– А почему бы тебе не поехать? – бросаю я совершенно будничным тоном. – Ты все равно равнодушен к жизни.
– Верно заметила, – отзывается он. – Мало того, в прошлый раз я спасал тебя, так что вроде как обязан теперь позаботиться о мальчишке.
– Тоже правильно, – одобряю я, утерев нос и вновь опрокидывая бутылку.
– А Пит заявил, что я у него в должниках. И расплачусь, только если позволю ему отправиться на арену и защищать тебя.
Так и знала. В этом смысле Пит легко предсказуем. Пока я корчилась на полу чужого подвала, жалея себя, любимую он побывал здесь, беспокоясь лишь обо мне. Сказать, что меня накрывает волна стыда, – значит ничего не сказать.
— Знаешь, проживи ты хоть сотню жизней, и тогда не заслужишь такого парня, – говорит Хеймитч.
– Куда уж мне, – цежу я. – Среди нас троих он лучший, кто бы сомневался. Ну и что ты намерен делать?
– Не знаю, – вздыхает ментор. – Вернулся бы на арену с тобой, только вряд ли получится. Если на Жатве вытащат мое имя, Пит вызовется добровольцем.
Какое-то время мы просто сидим и молчим.
– Тебе, наверное, нелегко придется там, на арене? – говорю я. – Ты же со всеми знаком...
– Ай, какая разница, мне будет тошно в любом случае. – Мой собеседник указывает кивком на сосуд со спасительной влагой. – Может, отдашь обратно?
– Нет, – говорю я, обхватив бутылку руками.
Хеймитч лезет под стол за новой, сворачивает крышку, и тут я соображаю, что явилась не только за выпивкой.
– Все, до меня дошло. Я знаю, о чем пришла попросить. Если мы с Питом окажемся на арене, давай в этот раз постараемся вытащить живым его.
В покрасневших глазах собеседника что-то мелькает. Кажется, боль.
– Ты сам говоришь, при любом раскладе все будет ужасно. Чего бы Пит ни желал, теперь – его очередь. Мы оба в долгу перед ним. – В моем голосе звучат умоляющие нотки. – И потом, Капитолий меня ненавидит, мое дело решенное. А для Пита еще есть надежда. Пожалуйста, Хеймитч. Обещай, что поможешь мне.
Он хмуро глядит на бутылку, взвешивая услышанное, и наконец роняет:
– Ладно.
