Проект «Юпитер» - Холдеман Джо (читать книги онлайн бесплатно полностью без txt) 📗

Амелия неожиданно повернула голову и посмотрела на меня — я ощутил знакомое чувство двойного видения, я смотрел на нее и одновременно видел самого себя. Конечно же, для Амелии это ощущение не было таким знакомым, и я сразу же почувствовал ее испуг и растерянность. «Держись, милая, это просто!» Я попытался показать ей, как надо разделять две разные картинки — мысленная уловка, это не труднее, чем расфокусировать обычное зрение. Амелия быстро сориентировалась, успокоилась и попыталась что-то сказать.

«Не нужно придумывать для этого слова, — я передал ей свои ощущения. — Просто подумай о том, что ты хочешь сказать».

Амелия попросила, чтобы я потрогал свое лицо, потом погладил рукой по груди, по бедрам, по гениталиям.

— Девяносто секунд, — сказал доктор. — Tenga prisa [10].

На меня накатила волна восхищения от новизны чудесных открытий. В чем-то это было похоже на прозрение слепого, но не совсем — как будто ты полжизни носил, не снимая, очки с очень темными стеклами, причем одно стекло было полностью черным, и вдруг оказалось, что очков больше нет. И мир вокруг сделался изумительно прекрасным, полным насыщенных, ярких красок.

Я мысленно сказал Амелии: «Я боюсь, что ты привыкнешь к этому». — «Это как будто иной способ видения. Иное существование», — ответила она.

Одним всплеском мысленных представлений я поведал ей о ее нынешнем состоянии и о том, как опасно для нее слишком долго оставаться в подключении. Помолчав немного, она ответила — ответила словами. Я передал ее вопросы доктору Спенсеру — выговаривая слова медленно, как робот.

— Если мне удалят имплантат и окажется, что мозг так поврежден, что я не смогу нормально работать, можно ли будет поставить имплантат снова?

— Если кто-нибудь оплатит операцию — конечно, можно. Но риск при операции увеличится.

— Я заплачу.

— Кто именно?

— Джулиан.

Амелия молчала довольно долго. Потом сказала Спенсеру через меня:

— Тогда я согласна. Но при одном условии. Сперва мы должны заняться любовью — вот так. В подключении.

— Это абсолютно исключено! Каждая секунда в подключении увеличивает риск. Если вы сделаете это, то никогда уже не вернетесь к нормальной жизни.

Я увидел, как Спенсер потянулся к выключателю, и удержал его руку.

— Еще секундочку, — я встал, положил руку на грудь Амелии и поцеловал ее. Последовал мгновенный всплеск вулкана страстей — разделенной радости и наслаждения, и Амелия исчезла — после короткого сухого щелчка переключателя. А в следующее мгновение я целовал уже бесчувственное, безответное тело, и на глаза мне наворачивались слезы. Я сел обратно на стул — рухнул, словно мешок. Врач отсоединил нас, не говоря ни слова, только наградил меня свирепым взглядом и покачал головой.

В той буре чувств промелькнула убежденность: «Каков бы ни был риск, дело того стоило», — и я даже не знал, кто из нас это подумал — я или Амелия.

Мужчина и женщина в зеленой одежде вкатили в операционную столик с хирургическим оборудованием.

— Вам двоим придется сейчас уйти. Возвращайтесь к десяти-двенадцати часам.

— Я предпочел бы помыться и присутствовать на операции, — сказал Марти.

— Прекрасно, — Спенсер по-испански попросил медсестру принести костюм для Марти и показать ему, где находится limpiador [11].

Я спустился вниз, в холл, и вышел из клиники. Небо над городом приобрело красновато-оранжевый оттенок из-за промышленных загрязнений. На последние мексиканские деньги, что у меня были, я купил в торговом автомате дыхательную маску.

Я решил погулять по городу, пока не найду пункт обмена валюты и карту города. Я никогда прежде не бывал в Гвадалахаре и понятия не имел, в какой стороне отсюда может находиться деловая часть города. Впрочем, в городе, который чуть ли не в два раза больше Нью-Йорка, это обстоятельство, наверное, не имело особого значения. Я пошел наугад, повернувшись спиной к солнцу.

Здесь, в окрестностях клиники, было полным-полно нищих попрошаек, которые клянчили деньги якобы на то, чтобы оплатить лечение. Они выставляли напоказ своих больных детишек и всячески демонстрировали болячки и костыли. Кое-кто из попрошаек нагличал сверх всякой меры. Я отвечал им бранью на плохом испанском, а про себя радовался, что сунул таможеннику взятку в десять долларов и тот позволил мне провезти выкидной нож.

Детишки на улицах выглядели жалкими, болезненными и беспомощными. Я знал о Мексике гораздо меньше, чем должен бы — ведь моя страна находилась совсем рядом, чуть севернее, — но я был уверен, что здесь должны существовать какие-то учреждения социальной помощи и медицины. Очевидно, социальная помощь предоставлялась далеко не каждому. Как, наверное, и щедрые дары нанофоров, которыми мы милостиво снабжаем местное правительство: большинству мексиканцев мало что перепадает от этого изобилия.

Некоторые нищие демонстративно не замечали меня, а то даже шептали мне в спину нелестные эпитеты на расистские темы — на языке, которого я, по их мнению, не должен был понимать. Как же все изменилось! Когда я еще учился в школе, мы с отцом как-то съездили в Мексику. И отец, который вырос на американском Юге, был просто счастлив из-за полного отсутствия здесь каких-либо расовых предрассудков. С нами обращались почтительно, как с любыми другими гринго. Это из-за нгуми в Мексике появилась предвзятость к темнокожим, но отчасти в этом виновата и Америка. Она подала такой пример.

Я дошел до широкой улицы с восьмиполосным движением, запруженной транспортом, и повернул направо. Здесь мне не встретилось ни единого нищего попрошайки на целый квартал. Пройдя еще примерно с милю по запыленным и шумным кварталам многоквартирных домов для малообеспеченных жильцов, я вышел к зеленому парку приличных размеров, под которым находился подземный развлекательный центр. Я миновал пост охраны, где пришлось заплатить еще пятерку за выкидной нож, и поехал на эскалаторе на нижний уровень.

Там было три киоска обмена валют, все три с немного разным курсом и разным процентом комиссионных. Я быстренько подсчитал в голове эти нехитрые раскладки и ничуть не удивился, обнаружив, что в киоске с самым невыгодным на первый взгляд курсом обмена с учетом комиссионных наценок получался самый выгодный вариант.

Проголодавшись, я зашел в кафе и взял порцию осьминогов, маленьких таких, с ножками длиной всего в дюйм, еще — пару черепашек и чашку чаю. Перекусив, я побрел дальше — раз уж попал в увеселительное заведение, надо поразвлечься.

Мне встретилось с полдюжины магазинчиков, предлагавших записи переживаний в подключении. Выбор приключений здесь был немножко не такой, как в таких же американских магазинчиках. Быть забоданным быком — очень мило, но нет, спасибо. Провести или подвергнуться операции по перемене пола, в любых вариациях. Умереть во время родов. Облегчить страдания Христа. За этой записью народ выстроился в очередь — наверное, сегодня был какой-то религиозный праздник. А может, здесь каждый день какой-нибудь религиозный праздник.

Еще здесь были обычные приключения с девочками-мальчиками, а также ускоренная запись происходящего «в вашем собственном» желудочно-кишечном тракте. Нет уж, увольте!

В подземелье увеселений царило хаотичное многообразие всевозможных магазинчиков и торговых рядов — как в Портобелло, только умноженном в сотни раз. Самые обычные предметы каждодневной необходимости, которые в Америке предоставлялись государством бесплатно, здесь продавались за деньги и, естественно, не по фиксированной цене.

Часть заведений была мне знакома по прогулкам вокруг Портобелло. Домохозяйки — в основном женщины, мужчины встречались реже — приходили сюда, наверное, каждое утро, чтобы накупить припасов на день. Их было довольно много для двух часов дня. Постороннему человеку могло показаться, что в торговых рядах там и сям затеваются крупные ссоры — продавцы и покупатели ожесточенно спорили, громко кричали друг на друга и размахивали руками. Но на самом деле это была обычная манера местных жителей торговаться. «Да у тебя что, совсем ум за разум заехал?! Десять песо за эту никчемную фасоль?! Да на прошлой неделе я брала фасоль по пять песо, и отличнейшего качества!» — «У тебя что-то с памятью не в порядке, женщина! На той неделе фасоль была по восемь песо и такая сморщенная, что я не знал, как от нее избавиться! А это — фасоль из фасолей, просто чудо, а не фасоль!» — «Я могу дать вам за нее шесть песо. Мне нужна фасоль на завтрак, и моя матушка знает, как сделать ее помягче с помощью соды». — «Ваша матушка? Пришлите сюда вашу матушку, и она с легким сердцем выложит за мою фасоль девять песо!» И так до бесконечности. Для них это был способ пообщаться и приятно провести время. Настоящая свара начнется, когда придется выбирать между семью и восемью песо.