Гильдия - Голотвина Ольга (серия книг txt) 📗
Пока командир стоял и переживал, солдаты, ухмыляясь до ушей, двинулись к завалу. Хашуат, сообразив, что отстал от своих замечательных воинов, побежал следом.
Из-за баррикады не летели ни стрелы, ни камни, чему Алмазные совсем не удивились.
– Эй, друзья! – крикнул Лауруш. – Мы идем к вам, встречайте!
Ответом были радостные крики с той стороны.
Хашуат уже ничего не понимал и не хотел понимать. Его десяток дружно разбирал завал. А с той стороны эту дурацкую преграду разносили славные, симпатичные люди, к которым Алмазные спешили упасть в объятия.
Последняя доска отлетела в сторону – и недавние мятежники смешались с сияющими наемниками. Мужчины хлопали друг друга по плечам, женщины целовали всех, кто был рядом. Слышались несвязные речи, всхлипывания, счастливые охи и ахи.
На другом конце Сквозной улицы второй десяток перебрался через баррикаду, которую уже никто не охранял. На ходу вытаскивая мечи, наемники бегом бросились на ошалевшую толпу. Добежали, принюхались, побросали оружие и присоединились к всеобщему братанию.
Командира Алмазных переполняла радость, в сердце билась любовь ко всему миру. Это были лучшие мгновения в жизни Хашуата. Он огляделся, ища, на кого бы выплеснуть отчаянное желание сделать что-то хорошее.
Рядом Лауруш и Шенги запихивали что-то черное в рот тому славному, остроумному юноше, который недавно так позабавил Алмазных. Стоящий рядом белобрысый парнишка уже что-то жевал. Это зрелище навело Хашуата на очень своевременную мысль: что за праздник без еды? И конечно же, без выпивки!..
– Эй, аргосмирцы! – заорал командир наемников. – Есть рядом таверна? Угощаю всех!
Ух, какая буря восторга взметнулась в ответ на эти золотые слова!..
Таверна обнаружилась за поворотом. Правда, она была заперта, но долго ли выломать дверь тем, кто только что в щепки разнес баррикаду.
В трапезной оказалось много гостей… ах, они боялись расходиться по домам, решили здесь заночевать? Вот чудаки! Неужели кто-то в этом замечательном городе обидел бы их?
Хашуат повторил выступление, которое недавно имело бурный успех:
– Угощаю всех!
Хороший человек трактирщик заявил, что скорее сдохнет в собственном погребе, чем даст этой чокнутой банде хоть глоток без платы вперед.
Чокнутая банда удивилась: как можно думать о деньгах, когда всем так хорошо?!
Хашуат сделал то, что подсказала ему танцующая душа: сорвал с перевязи свою командирскую бляху и заорал:
– Даю в залог! Тащи вино!
Трактирщик цапнул бляху и помчался исполнять приказ веселых господ.
И завертелась пьянка – отчаянная, безумная, где не велся счет кувшинам, где глотки были сорваны в песнях, а ноги и рады бы проплясать подметки до дыр, да не плясалось… и дурманил мозги хмель, и темная пелена застила все перед глазами… Так и заснула на полу трапезной вся перепившаяся орава – и горожане, и наемники, и даже трактирные слуги.
А наутро ни Хашуат, которого мучило похмелье, ни оба его десятка, страдавшие не меньше командира, ни трактирщик, который не хотел влезать в чужие неприятные дела, – никто не мог вспомнить, кто из собутыльников пьянствовал тут со вчерашнего утра, а кто вечером пришел вместе с солдатами со Сквозной улицы…
– А вот мне очень, очень интересно, как ты, учитель, будешь объясняться перед королем за всю эту заварушку?
– Я?! Объясняться?! – громогласно изумился Лауруш. – Сынок, ты о чем? Должно быть, среди мятежников оказался колдун… Лучше спроси талисман, нет ли рядом стражи!
– И нет ли рядом Нитхи… – грустно уточнил Шенги.
– Ничего подобного никогда не случается с воспитанными, скромными, послушными девушками, да хранят их боги на радость родителям и будущим мужьям! Они не шляются по улицам в одиночку, они не дают никому возможности себя украсть – слышишь, о нечестивица, да ужалит тебя… пчела! – В последний миг Рахсан-дэр смягчил проклятие.
Юная «нечестивица» угрюмо глядела себе под ноги и не возражала ни словечком.
Гиблая Балка с неохотой разжала когти и выпустила чужаков. По пути Нитха, в чьих распахнутых потрясенных глазах отражались мертвые тела, оценила, сквозь какую битву прошел ее наставник, спеша к ней на выручку. Девушка чувствовала себя виноватой и смиренно принимала выговор.
– И недаром мудрый Эрхи-дэр в своем труде «Устремление к благому» говорит: «Не привьешь девице благонравие, если нет в ней желания быть совершенной и чистой, ибо наказания воспитывают лишь привычку к внешнему соблюдению благопристойности, но не зажигают в душе теплого, мягкого света…»
С каждым словом, оброненным в вечернюю тишину, старик все острее чувствовал свое бессилие. Зачем он все это говорит? Какое дело Нитхе до Эрхи-дэра? Пытаться воспитывать девочку изречениями давно умерших людей – все равно что, стоя на берегу реки, проповедовать рыбке, пляшущей в сверкающих струях. Нитха живет своей жизнью, а он, Рахсан-дэр, отчаянно пытается сделать так, чтобы эта жизнь… ну, пусть не была достойна высокого происхождения юной госпожи, но хотя бы не позорила дочь Светоча.
Но зачем веселой и смелой рыбке пыль древних фолиантов?..
Тот, кто недавно был воином, двумя саблями очертившим вокруг себя кольцо смерти и кощунственно поносившим самого Гхуруха, сейчас ощутил себя замшелой развалиной, скучным занудой.
А под этим чувством пряталось душевное смятение: а готов ли он, Рахсан-дэр, достойно служить своему повелителю?
Да, боги сберегли дочь Светоча. Но если бы это было не так… если бы над девочкой надругалась орава грязных нищих… он, доверенный посланник правителя Наррабана, обязан был бы своей рукой подарить принцессе смерть. Избавить ее от душевных страданий, а высокий род Светоча – от позора.
У вельможи не было сомнений в том, что этот поступок был бы благородным и единственно верным… но смог бы он его совершить? Рахсан-дэр этого не знал – и лишь истово благодарил богов за то, что они не поставили его перед страшным выбором…
В сгустившихся сумерках из-за поворота вышли четверо. Рахсан-дэр замолчал, положил руку на рукоять сабли: встреча на пустой, словно вымершей улице могла оказаться не к добру. Но молодые глаза Нитхи оказались зорче. Девочка радостно взвизгнула, бросилась вперед, на бегу откинув назад руки, словно ласточка крылья. Добежала, уткнулась лицом в грудь одного из встречных прохожих. Рахсан-дэр тоже прибавил шагу, на ходу подняв руку в приветственном жесте.
Теперь он узнал всех четверых, он рад был их видеть… но почему к радости примешалась горечь? Почему больно видеть девичью головку на груди Шенги? Почему тягуче, тяжело отзывается в сердце вид когтистой лапы, ласково опустившейся на плечо Нитхи?
В полудетском поступке девочки не было ничего дурного, даже по старым традициям Наррабана: ведь наставник – это почти отец!
Но разве он, Рахсан, не наставник Нитхи?
Почему же при виде Шенги девочка счастливо завизжала, помчалась навстречу, бросилась на грудь… а его, Рахсана, встретила цитатой из сборника древних изречений? А ведь он шагал по своей и чужой крови, чтобы ее отыскать…
Что же сейчас говорит в его душе? Неужели зависть?
Да. Зависть.
Он, Рахсан-дэр, гордость наррабанского двора и друг Светоча, чувствовал себя сухой веткой саксаула, годной лишь в костер. Судьба повелела ему пережить своих детей и не оставила в утешение внуков. Теперь все, что есть у него в жизни, – чужая девочка, ставшая родной.
Рахсан-дэр, не познавший ревности в молодые годы, сейчас ревновал ребенка, который доверчиво ластится к другому учителю! Как это нелепо, как смешно!
А почему он все еще называет Нитху девочкой? Она уже достигла возраста невесты… Похоже, для него она останется ребенком даже когда выйдет замуж…
И еще старый наррабанец понял твердо и без сомнений: если бы даже Гиблая Слобода осквернила это юное тело и смешала с грязью добрую славу рода Светоча, все равно не сумел бы он убить Нитху. Просто не поднялась бы рука.
