Горны Империи - Верещагин Олег Николаевич (книги регистрация онлайн .txt) 📗
— Вот такие басни о нас тут и распускают, — неожиданно сказал Муромцев. — "В приют". Можно подумать, я его за руку потащу… Хотя это вопрос, между прочим, где лучше — толкаться по двенадцать часов в сутки тут или жить в нашем приюте… Везёшь — ревут, убегают. А поживут неделю — и всё, не выгонишь. Ну, вот и экипаж. Прошу.
"Экипаж" оказался длинными широкими посольскими «жигулями» с газогенератором. Высокий мужчина с бесстрастным лицом, одетый в форму охранного корпуса дипмиссий, предупредительно распахнул заднюю дверцу перед Третьяковыми, погрузил багаж. Муромцев сел сам — на переднее сиденье справа.
Денис поместился у окна сбоку от отца — и с огромным любопытством огляделся. Он ездил из легковых машин только в отцовском служебном «волке» и отметил, что «жигули» и правда как на картинке — большой мягкий салон, диван, обтянутый чёрной кожей, включившийся кондиционер… ой, оказывается они уже едут. Над капотом автомобиля невесть откуда взялся имперский флажок.
— Везти в сеттельмент или ко мне домой? — Виктор Анатольевич развернулся к пассажирам, небрежно-красиво положив локоть на спинку сиденья. Борис Игоревич с интересом спросил:
— Разве ваш дом не в черте сеттельмента?
— Нет, — покачал головой Муромцев. Усмехнулся и важно добавил: — Так исторически сложилось. Я бы рекомендовал ко мне. Будет с вашей стороны прост оскорблением отвергнуть гостеприимство моей семьи; жена с утра делает манты.
Что такое манты, подумал Денис, глядя, как за окном всё быстрей разгоняются широкие, очень зелёные и на его взгляд слишком многолюдные улицы Верного. Слово противное… Мальчишка представил себе здоровенного морского ската, запечённого в тесте. Бррр… Гадость. Кроме того, ему не очень хотелось жить в чужой семье, пусть даже родители рядом. Это значит — подчиняться чужим и непривычным правилам, ну его… Но мальчишка понимал — его спросят в последнюю очередь… и ошибся. Его совсем не спросили.
— Тогда мы принимаем ваше предложение, Виктор Анатольевич, — согласился Третьяков-старший. Валерия Вадимовна добавила:
— Если это можно, давайте поедем через город, хочется посмотреть.
Муромцев передал Третьякову-старшему большую кипу ярких газет, извлечённую из перчаточника:
— Это сегодняшние утренние, изучайте… А через город — конечно, можно ехать через город… Маршрутом, каким обычно возим туристов… Коля? — обратился он к водителю.
— Сделаем, товарищ лёйб-гвардии полковник, — сказал Коля, и Денис отвлёкся от окна. Лейб-гвардии полковник?! Между Муромцевым и отцом — аж три ступеньки?! Лейб-гвардии полковник — это же генерал по общему счёту! Муромцев засмеялся и извиняющимся тоном сказал:
— Коля так даёт понять, что со мной надо обращаться уважительно…
Денис покосился на отца. Но тот как будто ничего не слышал — разложив газеты не только на своих коленях, но и частично на коленях жены и сына, просматривал их, держа в руке цанговый карандаш и что-то отчёркивая быстрыми движениями.
Денис понял — отец уже работает. Вот именно сейчас и именно так. И стал просто смотреть в окно в то время, как Муромцев действительно тоном экскурсовода (в котором была ка-а-апелька самоиронии) объяснял Валерии Вадимовне, что и как за окнами.
Денис всегда считал экскурсоводов самыми страшными врагами всего интересного. И не слушал, а смотрел.
У него оставалось странное впечатление. Машин почти нет; вдали мелькнула линия струнника, недостроенная. Много верховых и колясок, хорошо… но вот проехал красивый автомобиль, Денис даже не знал, какой, видно только, что с бензиновым двигателем (!), а на перекрёстке промчались через улицу двое пацанов и одна девчонка, лет по 10–12 — все босые. Причём видно, что не для удовольствия, а и одеты так, что прямо снять всё и на переработку сразу, а самих — в душ. Среди яркой, умелой рекламы было много «чёрной» — то есть такой, цель которой не оповещать о новинках, а заставить людей покупать ненужные им вещи, Денис знал о таком. И дети в рекламе! Разные малыши в колясках, подростки с конфетами… Как это разрешают?! А вон даже реклама сигарет!!! Шваброй заколоться… И нищие, сколько настоящих нищих! Убиться о косяк, как же так можно?!
— Ничего город, красивый и зелёный, — сказала Валерия Вадимовна. — И зелень ярче, чем наша.
Денис сердито покосился на мать. Но не мог не признать про себя, что сказала она правду. Верный и правда тонул в густой, сочной зелени. Денис пытался себя убедить, что она слишком пёстрая, но не получалось. Как и всякий нормальный мальчишка, он любил деревья и кусты. Он уже почти совсем собрался сказать — просто из вредности — что в городе много лишнего, но… что это такое?! Да нет, правда!!!
Он закрутил головой, вызвав недовольный взгляд матери (она свела брови и шевельнула губами сердито: "Дениссс!"). Но Денис не обратил внимания. Сквозь мягкое урчание мотора неслось явная мелодия — её вели горны и поддерживали рассыпистым треском барабаны — "Бей, барабан, не умолкай… в ногу, дружище, бодрей шагай…"
Колонна пионеров — человек сорок, мальчишки, в подогнанной форме, не хуже, чем у самого Третьякова-младшего, с музыкантами впереди, знамённой группой и двумя вожатыми по флангу — прошла навстречу. Быстро. Нет, не прошла быстро, а мелькнула быстро — из-за того, что машина ехала. Денис вертанулся на сиденье — но знаменитая зелень уже скрыла всё от жадного взгляд мальчишки. Денис вздохнул печально и повернувшись, наткнулся на взгляд Муромцева:
— Ну давай, спрашивай, — улыбнулся Виктор Анатольевич Денису. Тот смутился:
— А как вы…
— Трудно не догадаться, — продолжал улыбаться Муромцев. — Ты хотел просить про пионеров?
— Да… Этот отряд, который мы встретили. Он что, местный?
— Местный, — кивнул Виктор Анатольевич. — В Верном семь отрядов. И два в сеттельменте.
— Семь — это же капля в море, — пробормотал Денис. — Сколько у вас ребят и девчонок подходящего возраста?
— Детей много, — Муромцев погрустнел. — Но половина из них и в школу-то не ходит.
— Кстати, — вмешался вдруг Третьяков-старший, — а сколько всего в Верном населения?
— Почти восемьсот тысяч, — ответил Виктор Анатольевич. Денис хлопнул глазами изумлённо, Валерия Вадимовна сказала что-то не очень приличное, кажется, а Третьяков-старший пробормотал:
— Пятая часть населения республики. В два раза больше психомаксимума. Так, кажется? — он покосился на жену, та сердито кивнула. — И что люди делают?
— В основном перебиваются случайными заработками. Очень высока преступность.
— Надо думать… — буркнул отец и снова вернулся к газетам.
"Жигули" вдруг свернули на какую-то совершенно негородскую улицу, даже травой подзаросшую. Посреди улицы мальчишки играли в лапту — человек двадцать, все тоже плоховато одетые, они раздались перед машиной, и Денис запомнил прочно взгляд крепкого паренька со спутанной гривой каштановых волос — ловко подбрасывая мячик концом биты, он неотрывно смотрел на машину со смесью зависти и неприязни. Потом кто-то резко свистнул — и сразу за проехавшими «жигулями» игра возобновилась. Пожилые люди с лавочек тоже провожали машину взглядами, но скорей равнодушными. Маленькие домики тоже тонули в зелени, как будто маскируя за ней свою непритязательность. Если не сказать нищету…
— Это ещё ничего, — сказал Муромцев, когда машина проехала по красивому мостику через узкую речку. — Это не трущобы. Тут живут люди, у которых есть работа. Худо-бедно, но постоянная…
— Дерьмо, — неожиданно высказалась Валерия Вадимовна. Денис вытаращил глаза. Мать выглядела не просто сердитой — злой, даже ноздри у неё то и дело раздувались и твердели.
— Дерьмо, — подтвердил Муромцев. «Жигули», плавно кренясь, выехали на широкий проспект, разделённый полосой лип. Тут был довольно много машин. — А вот и ещё одно дерьмо — здание Совета директоров знаменитой «Энергии», нашего главного оппонента. Кстати, примечательно, — Муромцев засмеялся, — оно построено на месте так называемого ханского дворца. Одно время часть Верного была столицей уйгурского каганата. Есть довольно примечательные фотографии этого величавого сарая… — на взгляд Дениса, десятиэтажная сверкающая башня, украшенная знаменитым символом атома, тоже походила на сарай, только для элитных свиней. Такое — в минуте езды от кочковатой улицы с плохо одетыми пацанами! — А теперь вот… — Виктор Анатольевич указал в окно, но там уже возникла, медленно наплывая, высокая бело-голубая церковь с вознесённым в высоту тонким золотым крестом.
