Душехранитель - Гомонов Сергей "Бродяга Нат" (читать хорошую книгу .txt) 📗
— Я думаю, что это из-за того, что он непроходимо-глуп, родная, — по-доброму, как и прежде, улыбаясь, ответствовал Сетен.
Она бросила бутылочку с краской в ящик, источающий запах ее духов и притираний, ловкими движениями подобрала иссиня-черные волосы.
— Я нисколько не сомневалась, что именно так ты и ответишь. Впрочем, о чем можно говорить — ведь ты стал постоянно закрываться…
— И что ждет этих отчаянно-смелых и безумно-красивых парней?
Ормона опустила руки и вгляделась в мужа. Но глаза того были надежно спрятаны завесой — и не только упавшими на лицо космами.
— Все знаешь? — медленно проговорила она. — Что ж, тем лучше…
— Кто знает еще, хочешь осведомиться ты? — с невинным видом уточнил экономист. — Ал…
— Ты лжешь!
— Ты натравишь своих «соколов» на нас обоих или все же пощадишь свою зазнобу?
— Я пощажу и тебя. Мне льстит твоя ревность.
— Ревность?! Оу! Ха-ха-ха-ха-ха! — закатился Тессетен. — Для ревности нужна хоть капелька любви, Ормона! А что тебе в таком случае может быть известно о ревности?
— Не вынуждай меня злиться, Сетен! Не вынуждай!
— Иначе?..
Она сделала бровями неопределенное движение.
— Только посмей! — глухо бросил он.
Ормона расхохоталась и собралась уйти. Сетен перехватил ее запястье, захлопнул дверь и швырнул жену на ложе:
— Только посмей!
— А почему ты уверен, что я смогу это сделать? — с вызовом спросила она. — Признаёшь мои силы, мой прекрасный супруг? Ведь признаёшь, не так ли?
Она легко расстегнула на боку тонкие брюки для верховой езды, откинулась на подушку, а затем, со сладострастием проведя языком по блестящим от краски губам, слегка развела стройные ноги. В черных очах ее разлилось масло.
— Не сердись на меня. Ведь одному тебе, Сетен, я доверяю все, что у меня на душе. Мы вместе уже двадцать лет, и это только в нынешней жизни… Все, что я делаю, я делаю во благо — нам, будущему, даже тем, кого, как ты считаешь, я не люблю… — голос ее стал грудным, воркующим, полным неизъяснимого очарования. — Ты всегда понимал меня.
— Я понимаю всех, — Тессетен не сводил с нее глаз.
— Хорошо — принимал. Всегда. Такой, какая я есть. Что изменилось? — она склонила прекрасную головку к плечу, а точеная смуглая ручка будто невзначай скользнула под пояс брюк, к паху, неторопливо, дразня наблюдателя, вернулась, слегка зацепила сверкнувший в пупке алмазный страз, поднялась выше, и сквозь полупрозрачную ткань блузки проступили послушно очертившиеся соски безукоризненной груди.
— Ничего не изменилось. По крайней мере — в тебе, родная.
Сложив руки на груди, экономист оставался неподвижен. Лишь улыбка кривила бледные губы его и без того некрасивого рта.
Прекратив любоваться собой, Ормона вскинула ресницы и туманным взглядом посмотрела на мужа, слегка удивленная его сомнениями:
— Тогда давай забудем всю эту чепуху. Мы делаем то, что нужно нам. Я никогда не предам тебя, ты никогда не предашь меня. Разве этого мало? Иди ко мне. Когда-нибудь позже вместе посмеемся над той нелепицей, которую нам пришлось пережить…
Сетен ухмыльнулся, сел в кресло напротив, оперся локтем на деревянный поручень и в задумчивости положил подбородок на два пальца:
— Послушай, Ормона, разве ты утратила былую остроту? Не рано ли для каких-то двадцати лет брака? Неужели считаешь, что меня можно купить тем же, чем ты покупаешь желторотых мальчишек? М? Вот мне просто интересно!
— Не притворяйся, я чувствую томление твоей плоти и прекрасно вижу, что ты желаешь меня.
Он прищелкнул языком и покачал головой:
— Не-а. Не желаю. Ты не обижайся, но мне мало, когда женщина просто раздвигает ноги. Наверное, старею…
Ормона выругалась так, как никогда прежде не позволяла себе выражаться в его присутствии, и, вскочив на постели, швырнула в него подхваченным со столика у изголовья кувшином с водой. Сетен молча выбросил перед собой «щит». Мокрые керамические черепки и брызги полетели во все стороны, отскочив от невидимой преграды.
— Гнилой пень! Однажды вы все будете рыскать в поисках друг друга по моей земле средь других лишенных памяти псевдоразумных существ! — вдруг с ужасающим спокойствием заговорила она. — И не будет вам покоя, не будет вам пристанища нигде! Самый тщеславный и высокомерный из вас будет самым презренным; та, которую желают многие, будет обесчещена и потеряет всё, в том числе и остатки памяти, в поисках своего самца; бескорыстный защитник не будет знать ничего, кроме боли, ран и немоты, а ты… ты будешь трухлявым гнилым пнем, о который спотыкаются все зарвавшиеся путники!
— А теперь скажу я, и последнее слово — закон, ты знаешь! Я давно ждал, когда ты наконец взорвешься этим! Первое слово сказано, да покроет его второе!
Тессетен оттолкнулся от поручней кресла и легко поднялся на ноги. Ормона померкла, закуталась в непроницаемую пелену, досадливо закусив нижнюю губу.
— Самый высокомерный средь нас всегда будет находить свою Попутчицу, каким бы он ни был при этом. Попутчица потеряет всё, но ее будут желать многие и не станут чинить ей сколько-нибудь опасные преграды. Бескорыстный защитник сохранит всё, что потеряют они, дабы впоследствии — однажды! — вернуть сохраненное им же. А я… я буду гнилым трухлявым пнем, как ты напророчила. Исполнится последнее слово, сказанное ори на языке ори в присутствии ори!
Дернулось пространство, искаженное подземным огнем и космической стужей. Громыхнуло в небесах средь ясного неба. Дрогнул пол под ногами.
Не ожидала даже сама Ормона подобной силы древних умений у собственного мужа. Не учла она близости гор Виэлоро. В запале своем пойманная на озвученной мысли, женщина уже не могла ничего изменить...
— Будьте вы прокляты! — только и произнесла она, а затем покинула ненавистный дом.
Сетен запрыгнул на ложе, прихрамывая, подошел к стене и вырвал из ножен огромный остро заточенный меч, висевший там. Старое оружие Оритана не носило на себе никаких меток — ни инкрустации на двуручной рукояти, ни клейма у основания лезвия. Просто кусок мастерски обработанного сплава сверхпрочных металлов.
Отполированный, словно зеркало, обоюдоострый клинок отразил полыхающее гневом лицо хозяина. И не мог солгать металл — прекрасным было это лицо и сумеречные глаза, в которых сосредоточился весь мир.
— Ты слышал всё, что было произнесено! — прошептал Тессетен и провел пальцами по плоской стороне клинка.
Затуманилась поверхность лезвия от тепла его руки и от горячего дыхания.
С большим интересом разглядывали гости выстроенный оританянами город.
Чопорный Ко-Этл слегка морщился при виде темнокожих аборигенов Рэйсатру, но красота Кула-Ори затмевала все. Ори были непревзойденными созидателями и ухитрились заставить служить эстетизму даже нелепую геометрию местных построек.
Центр Кула-Ори обнимало русло реки, и это чем-то напоминало знаменитую столицу Оритана — Эйсетти, где Ко-Этлу довелось побывать в ранней юности. В центре высились красивые, хоть и кубообразные, дома, соединенные между собой лабиринтами стеклянных тоннелей-оранжерей и воздушных переходов-лестниц. Это была деловая часть Кула-Ори. Тепманорийцы успели заметить, что промышленность здесь развита слабо, но при этом ни эмигранты, ни работающие с ними бок о бок аборигены не нуждаются ни в чем. Ибо сильна у них сельскохозяйственная отрасль производства, которой, как рассказывала красавица-экономистка, заведовали ученые Солондан и Ал.
Северяне были более технологичной нацией, и они раньше южан начали утрачивать «тонкие» способности, первыми перестали пользоваться опытом предков. Зима и война диктовали свои условия. Когда много думаешь о плоти, становится не до души.
Жилые районы расположились за рекой, оттеснив джунгли к горам. Небольшие дома прятались под высокими деревьями, и увидеть их с воздуха было почти невозможно. И даже здесь созидатели-ори нашли баланс между практицизмом и эстетикой. Предместья с хижинами аборигенов отлично вписывались в общую планировку города. Архитектура словно «перетекала» от простого к сложному. И застройка по «круговому принципу» напоминала уже больше Аст-Гару на Ариноре. Таким образом, Кула-Ори сочетал в себе традиции южан и северян. Ни один из городов Тепманоры, в том числе и столицу — Тау-Рэй — конечно, нельзя было сравнить по красоте с одним-единственным Кула-Ори. Но Ко-Этлу пришла в голову оправдательная мысль, что в новых условиях красота и ни к чему. Главное — здоровье во всем: в людях (рабочей силе), в зданиях (крепком и надежном жилье), в экономике (базе для будущего), в производстве (жизнеобеспечении, сердечно-сосудистой системе формирующегося организма). Все! Остальное — фантом!
