Иная терра.Трилогия - Эльтеррус Иар (бесплатные серии книг TXT) 📗
Реальность, как и всегда, оказалась куда печальнее. Деревня была заброшена. Судя по всему — довольно давно. В домах почти не было целых стекол, выбитые двери скалились темными провалами, где-то провалилась крыша, и дом с перебитым хребтом будто бы замер в агонии. В другой ситуации страх пересилил бы, и парень предпочел бы обойти брошенную деревню стороной, но сейчас он слишком замерз и устал, чтобы бояться хоть чего-то. После двадцати минут поисков были обнаружены: относительно целое отдельное строение, вроде бани — по крайней мере, на жилое оно похоже не было, зато имело большую печь; слегка заржавевший, но не прохудившийся котелок на треноге; глиняный горшок, полный грязи, но без единой трещины; плотно заколоченный ящик, на дне которого нашлись две пригоршни пшеницы; большой, совершенно тупой нож; топор без топорища. Парень оглядел свои находки, прикусил губу, и внезапно рассмеялся.
— Ничего, — сказал он самому себе. — Ничего, мы еще поборемся.
Камни, из которых была сложена печь, оказался сносным заменителем точила. Из обломка доски при помощи ножа и чьей-то матери получилось приличное топорище. Внутренние доски соседнего дома, почти не тронутые влагой, отдирались от каркаса тяжело, но все же отдирались.
Спустя три часа молодой человек сидел перед весело потрескивающим в печи огнем и щепкой черпал из котелка разваренную горячую пшеницу. И эта безвкусная каша сейчас стоила всех яств дорогих ресторанов! Спалив в печи чуть ли не половину дома, юноша просушил одежду и отчасти — обувь. Тем временем на улице рассвело, и он еще раз обошел деревню в поисках чего-либо, что могло сгодиться в дороге.
Нашлось еще немного пшеницы, заплесневевшая мука, которую он, как и разбитую банку прокисших консервов, брать не стал, моток синтетической веревки и старое, побитое молью, но все еще сносное одеяло. Из свернутого и обвязанного веревкой одеяла вышел недурной рюкзак, в складках которого были спрятаны пшеница, горшок, обломок камня в качестве точила, драгоценный батон колбасы, бутылка с водой и компас. Топор юноша заткнул за пояс, как и нож. Ложиться спать он не стал. Дождался, пока станет совсем светло, и бодрым шагом направился на юго-восток. Точнее, в ту сторону, где, по его мнению, должен был находиться юго-восток. То есть, снова в лес.
Пшеницы и колбасы хватило всего лишь на первые два дня пути, хотя он ел только тогда, когда начинал чувствовать слабость — не обращать внимания на сосущий голод оказалось почти просто. На третий день повезло набрать горсть прошлогодних красно-оранжевых ягод, сладких, но очень вяжущих язык. Сначала он съел только две штуки, подождал пару часов, и, убедившись, что ягоды не ядовиты, проглотил все, что собрал. Вечером скрутило живот, и всю ночь парень просидел в кустах — благо, кусты здесь были повсюду. Однако у подлых ягод оказался свой плюс — на четвертый день есть не хотелось совершенно. Зато на пятый захотелось вдвойне, но он не хотел рисковать — жевал на ходу березовые почки, создавая себе иллюзию насыщения. На шестой день встать оказалось очень сложно. Его мутило, ноги подкашивались, словно он только что прошел бодрым шагом пару десятков километров, перед глазами все плыло. Подумав, он бросил весь свой нехитрый скарб, рассудив, что если сегодня он найдет человеческое жилье, то старый топор и гнилое одеяло ему не понадобятся, а если не найдет — то они ему просто не помогут.
Без «рюкзака» идти оказалось легче, но только первые минут тридцать — потом усталость вновь обрушилась на плечи непокоренным Эльбрусом. Он не видел, куда идет, не думал, зачем идет — просто механически переставлял ноги, заставлял себя подниматься, в очередной раз запнувшись о подлую корягу, вытирал с лица грязь, и шел, шел, шел…
Они появились совершенно неожиданно, словно бы вышли из пелены дождя. Два плечистых мужика, один полностью лысый, но с длинной густой бородой, чем-то отдаленно напомнивший давешнего водилу, а второй, в противоположность первому, гривастый и даже несколько дней назад выбритый. Они что-то спрашивали, но молодой человек не мог понять, что они от него хотят, он пытался объяснить им, что ищет деревню, но они его тоже не понимали, и он мельком подумал, что, кажется, случайно перешел границу, хотя чтобы перейти границу — надо или пройти много сотен километров, или переплыть море. Море он точно не переплывал, да и пройти столько тоже определенно не мог…
Мужики тем временем жестко, но не грубо взяли парня за плечи и куда-то повели. Он не сопротивлялся, только временами пытался объяснить, что ему надо в деревню, но он заблудился. Потом стало тепло, по горлу заструился жидкий огонь, мысли вдруг стали четкими и яркими. Он, закутанный во что-то теплое, сидел на широкой лавке, прислонившись спиной к стене. Напротив него, оперев локти на стол, расположился мужчина из тех, кого даже в сто лет язык не поворачивается назвать стариком.
Полностью седой, морщинистый, с выцветшими от возраста глазами, он был могуч и широк, свободная рубашка не скрывала выпуклые мышцы груди и массивные бицепсы, а такими кулаками только и надо было делать, что валить быков одним ударом.
— Кто ты такой и зачем пришел к нам? — спросил мужчина.
— Я бежал из корпорации. В городе мне нельзя, — начал отвечать юноша, стараясь говорить короткими фразами — горло жгло огнем, каждое слово приходилось выталкивать через боль.
— Мужик подвозил, рыжебородый. Сказал — есть деревни, где примут. Если работать и не навязывать свое. Высадил у леса, сказал идти на юго-восток. Если не сдохну — дойду. Я не сдох. Дошел.
— За что сидел? Убийство, грабеж, изнасилование? — резко и громко прорычал мужчина, перегибаясь через стол и глядя парю в глаза. — Говори!
— Нет, нет… лицо седого стало вдруг расплываться, потом изменилось, стало совсем другим лицом, мир вокруг завертелся, но он понимал, что сейчас надо говорить, и пытался говорить.
— Он его убил, понимаете, убил! А все думали, что он сам себя убил, а его он убил… Мы искали, хотели поймать, наказать… а он сам нас нашел, искалечил его, свел с ума… Он не человек, понимаете, он какой-то другой, неправильный… он сделал так, что меня посадили в тюрьму… Дориан, Дориан Вертаск, он так сделал, а еще Олег…
— Парень, ты бредишь, — почти с сочувствием произнес голос седого мужчины, но юноша знал, что надо говорить, и говорил, он помнил, что если не делаешь то, что должен делать, то потом бывает очень плохо и больно, и он говорил.
— Меня не посадили бы, но он хотел убить Алика, и других тоже убил бы, я не хотел говорить, но надо было, я не мог иначе, он бы всех убил…
Вокруг стало темно и тихо, как в тумане, чужой голос доносился как сквозь вату, он не слышал слов, но разобрал вопросительную интонацию, он понял, что его о чем-то спрашивают, а когда спрашивают — надо отвечать, и он пытался отвечать, но получилось только произнести еще имя, а потом стало совсем темно и тихо.
Когда он проснулся, за окном светило яркое весеннее солнце. Он лежал на все той же широкой лавке, застеленной одеялами, и солнечный лучик светил прямо в глаза. Юноша поднял руку, прикрываясь от света, и огляделся, насколько позволяло его положение. В помещении было просторно и свободно: вдоль стен — лавки, чуть в стороне — стол, в углу большая печь, на которой что-то булькало и упоительно вкусно пахло. Возле печи — еще один стол, для готовки, а за этим столом стояла, быстрыми движениями нарезая овощи, девушка лет восемнадцати, с забавно взъерошенным ежиком черных волос.
— Эээ… здравствуйте, — сказал молодой человек, совершенно не представляя себе, с чего начать.
Девушка выронила картофелину, резко обернулась, как застигнутый врасплох дикий зверек. Нашла взглядом гостя, с облегчением выдохнула.
— Нельзя же так пугать, — с укором сказала она. — Как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, хорошо… кажется.
— Я знаю, есть очень хочется, но пока придется обойтись бульоном — ты довольно долго голодал, и нельзя сразу начинать питаться, как обычно.
— Знаю… А бульона-то можно? — не удержался он.
